* * *
— И зачем тебе понадобилось порочить моё доброе имя? – спрашивает Бельфегор. Вместо ответа я упираюсь каблуком в край кровати и с силой дёргаю за шнурки. Корсет сжимается, уменьшив талию ещё на пару сантиметров. Порядок. — Ох-х! А это точно необходимо? – в голосе Бела звучит сомнение. — Разумеется. Это платье рассчитано на талию в шестьдесят сантиметров, так что потерпи. — То есть печенье в меня уже не влезет? Юморист. — И всё-таки - ши-ши-ши! - почему ты мне помогаешь? — А не слишком ли много вопросов? – усмехаюсь я, касаясь щекой его влажной спины. – Ты так хорошо пахнешь. Как сливочное мороженое в вафельном стаканчике, утыканном гвоздями. — В самом деле? – Бел внезапно оборачивается и прижимает меня к стене, к шелковистым рельефным обоям. Его нервные пальцы хватают меня за горло. А потом он нагибается и целует меня так страстно, что перехватывает дыхание. – И-ши-ши! А ты, оказывается, и целоваться-то толком не умеешь. Ну, ничего. Это дело поправимое. Эх, будь у меня чуть больше времени… В дверь стучат. Ну вот. Как всегда. — Сейчас, - поспешно накидываю на Бела похожую на миниатюрное облачко нижнюю юбку, застёгиваю ремешки молочно-белых туфелек на платформе и помогаю облачиться в платье. Готово.* * *
Мраморная балюстрада венчала облицованную плитняком веранду. Фран стоял, облокотившись на её широкие перила и задумчиво глядя в сторону озера. Стемнело рано, и на берегу Шарлахрот зажгли костры. Отражаясь в спокойной тёмной глади воды, они выглядели очень таинственно. Расставленные в самых неожиданных уголках парка столики нежно освещались разноцветными фонариками в виде тыкв. Из сада доносились музыка, пение и смех, но здесь, на веранде, они были почти не слышны. За спиной раздались лёгкие шаги, и Фран почувствовал, как кто-то взял его за руку. Джил-сама. Эта рука была ему уже знакома. — Потанцуем? — Боюсь, с моей костяной ногой я вам доставлю одни неудобства. Да я и танцевать-то не умею. Однако Его Высочество был непреклонен и уверенно увлёк его за собой на лужайку, где под покровом увитых зеленью решёток разодетые в диковинные костюмы люди водили хороводы. Фран подал руку какому-то мальчику лет двенадцати, а Расиэль – худенькой девочке-подростку. Танцоры плавно раскачивались, двигаясь друг за другом, взад и вперёд под звуки гремящей музыки. «Куноити» были в ударе. — А сейчас… новая песня! – объявила Лена. Публика бурно зааплодировала. - Сегодня. Специально для вас. Конферансье из меня, конечно, извините за выражение, лажовый… Итак, раз, два, три… Тонкие пальцы в чёрных сетчатых перчатках обхватывают микрофонную стойку. Изящный наклон головы. Длинная тёмная чёлка бросает тень на верхнюю часть лица, делая выразительнее ярко накрашенные губы. Широкая улыбка. Плавное скольжение нежно-розового, как устрица, языка. Вспышка. Озарение. Тускло освещённая комната. Тяжёлый запах ирисов. Огромная кровать под прозрачным пологом. Пакетик старого окаменевшего от времени маршмелло в маленькой нише за решёткой. Клетка. Цепи. Разноцветные мотки верёвок. Что это? Откуда? Зачем? Хоровод кружился всё быстрее и быстрее. Как вдруг - будто гипнотизёр щёлкнул пальцами – всё кончилось. Лена опустилась на колени и запела. Нежно, печально и тихо.Ты – мой брат. Спи, мой брат. Алые листья Кружат и кружат. Падают листья С древ над водой Пеплом горячим. Ночь и покой.
«Будто колыбельная», - подумал Фран, как вдруг раздался стук да гром, и даже скрипка заиграла как-то неистово. Юбки взметнулись. Лена поднялась в полный рост, так что стали видны белые шнурованные ботиночки. Голос сделался уверенным, глубоким, страстным.Мы оба виноваты, Мы оба психопаты. Объектами расплаты Становимся опять. Ты, я – одно и то же. Трагически похожи. Но не один не хочет Сегодня умирать.
Похоже, зрители были ошеломлены. Но до оваций им предстояло выслушать ещё несколько куплетов.Ты – мой брат. Спи, мой брат. Тёмному сердцем Нет хода назад. Страшен взгляд белых Невидящих глаз. Лучше расстанемся Прямо сейчас. Ты – мой брат. Спи, мой брат. Ты и не знаешь, Как я тебе рад. Встретимся снова У огненных чаш. Встретимся снова, И мир будет наш. Ты – мой брат. Спи, мой брат. Алые листья Кружат и кружат. Падают листья С древ над водой Пеплом горячим. Спи, мой родной…
— Бел…, - шёпотом говорит Расиэль, и хотя произносит он это совсем тихо, Фран понимает, что он сказал, и сильнее сжимает его руку. – Между нами не будет мира. Никогда. До этого дня я ещё мог надеяться. Теперь - увы. Он мне чужой. Совершенно чужой. Хоть мы и родились от одной матери с разницей в каких-то десять минут. Десять минут, которые решили всё. Иногда я думаю, как бы всё обернулось, будь у нас старшие братья или сёстры. А впрочем, наши родители и так произвели нас на свет, когда сами были ещё очень молоды. Отцу тогда едва исполнилось восемнадцать, матери было и того меньше. Не думаю, что они любили друг друга. Всё решили за них. Типичный брак по расчёту. Две искалеченных судьбы. Они и погибли, даже до двадцати пяти лет не дожив, вместе, как в сказке. И я до сих пор не знаю, почему это произошло. Почему мой брат, с которым мы так любили смотреть старые чёрно-белые фильмы, есть холодную пиццу и шоколадное печенье, строить снежные крепости и шалаши, играть на приставке и устраивать импровизированные театральные представления вдруг отдалился от меня, а потом… сделал то, что сделал. То, за что он, собственно, и получил это жуткое прозвище принц-потрошитель. — А как вы с семпаем узнали, что наследником престола выбрали именно вас? – спрашивает Фран. – Ведь не родители же вам об этом сказали… — Ты прав, Фран. Ничего подобного они нам не говорили. Просто однажды весной шёл дождь, и мы играли в библиотеке, в настольную игру вроде «Монополии», а фрау Майер как раз приводила в порядок фототеку и спросила, не хотим ли мы посмотреть наш детский альбом. Мы, конечно, согласились. К альбому прилагалась коробочка, в которой хранились такие трогательные вещицы, как отпечатки на глине наших крошечных ладошек, первые пинетки и сделанные акушеркой бирки, на которых были указаны первые буквы наших имён и время рождения. Так мы узнали, что родились в ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря. Причём я родился без пяти двенадцать, а Бел десятью минутами позже. Правда, удивительно? Вроде близнецы, но рождены в разные дни и под разными знаками зодиака. Вот фрау Майер и объяснила, что поскольку я – старший, то унаследую престол и стану королём. «А я? – спросил Бел. – Я ведь тоже стану королём?». Но фрау Майер заметила, что король может быть только один, а что, скорее всего, это буду я. — Эм…Так, выходит, это фрау Майер повинна в том, что вы стали врагами? — Отчасти да. Хотя не думаю, что она сделала это нарочно. Просто так вышло. Но с того дня Бела словно подменили… — И ваше соперничество не длилось годами, «с той самой секунды, как вы родились», а заняло-о… — …всего три месяца! Самых кошмарных в моей жизни. Всё началось в конце марта и закончилось в июле, в тот день, который жители N. негласно назвали Кровавым Воскресеньем. Погибли все. Родители, родственники, гости, охрана, прислуга. Все, кто имел несчастье оказаться в тот день у нас в замке. Но сначала он расправился со мной… — Знаю, - говорит Фран. – Я это видел. Тогда, в библиотеке. Помните, я говорил, что могу видеть то, что было? Вот и в тот раз… Они стоят под большим вязом, и хотя ночь довольно тёплая, ледяные муравьишки страха пробегают по спине Франа своими крошечными лапками. — Не помню, куда подевал свою накидку, – шепчет он, съёживаясь. Расиэль накидывает ему на плечи свой плащ и прижимает мальчика к себе. — Хочешь рому? Гадость, конечно, несусветная, но согревает неплохо. — Стало быть, в прошлый раз это был ро-ом? Так я и зна-ал, - Фран прикладывается к фляге, делает большой глоток. – Фе! Действительно гадость. Хотя запах ничего. Мужественный. — Впервые слышу, чтобы запаху давали подобное определение, - улыбается Расиэль. – А впрочем, что-то в этом есть… Фран прикрывает глаза. Запах. Если бы раньше он обращал больше внимания на запахи… Определённо не такой, как у семпая, хотя и ирисы в нём почему-то не чувствуются… Запах Джила-сама, пожалуй, тоже можно назвать мужественным, пусть само это слово больше подходит Скуало или Занзасу. Горьковатый, терпкий с полутонами кожи и пыли древесно-смолистый аромат старинных книг в противовес странному сливочно-ванильному с нотками металла запаху семпая. Хотя есть в этом запахе и что-то печальное, даже можно сказать трагическое, что внушает тревогу. Боль, которая живёт в нём постоянно, уверенно и неотступно, даже когда он улыбается, смеётся или рассказывает что-то весёлое. — Джил-самаа… — Что, Фран? «Интересно, как у него получается так здорово ориентироваться в пространстве без помощи трости или собаки-поводыря? Неужели эхолокация, как у летучей мыши? А что. Я бы не удивился». — А можно мне посмотреть тот фотоальбом? — Конечно. Идём. Плащ можешь оставить себе. Мне не холодно.* * *
Освещённая фонарями аллея, резкие чёткие кружевные тени, и они, Расиэль и… Фран, стоящие так близко, так близко… Прижимаюсь плечом к увитой виноградом шпалере, дрожа всем телом. Нет, нет, это просто не может быть правдой! Почему? Да потому что Фран мой! Только мой. Так себе и запишите. Делаю глубокий вдох, затем медленный выдох. Вдох, выдох. И так несколько раз. Фран, мой Фран! Как ты мог?! Как ты… Слёзы текут из глаз, размывая тушь. Фран. Нет, нет. Фран! И кто, скажите на милость, мог предположить, что при виде этих двоих меня охватит… Даже не знаю, как назвать это чувство. Зависть? Ревность? Они не целуются, но стоят очень близко друг к другу, куда ближе, чем того требуют приличия. Ну вот, теперь ещё и плащ ему на плечи накинул. Рыцарь! И я вдруг чётко осознаю, что даже если пока между ними ничего нет, их чувство созрело, а я… Да какое кому, в сущности, до меня дело? Слёзы. Душат. Убью! Их и себя, и… И стану ветром! Горьким дымом. Штормом на море. Тёплым туманом, что поднимается над полями осенним утром. Серым пеплом на лепестках роз. Смеюсь. Я всегда смеюсь, когда мне плохо…* * *
Фран.
Детские фотографии. Чёрно-белые и цветные. Фотографий было довольно много. И на всех Джил-сама и семпай. Вместе. То просто обнявшись, то сидя на пони и держась при этом за руки, то читая книжку, то играя в снежки. Некоторые были довольно оригинальны. Например, та, на которой между братьями стояла рама, и один изображал отражение другого. Или где Джил-сама лежал в постели, а семпай корчил рожицы, стоя за стеклом балконной двери со смешной полосатой куклой-перчаткой на руке. — Это когда я болел, - с улыбкой объясняет Джил-сама, - не то корью, не то ветряной оспой, в общем, чем-то заразным. Бела ко мне, конечно, не впускали, но он нашёл выход, самостоятельно смастерив этих кукол и декорации к спектаклю. Каждый день придумывал что-нибудь интересное, присылал мне с прислугой игрушки и книги и часами общался со мной по игрушечному телефону. Хорошее было время, хотя болеть – это, конечно, неприятно. Тем более, в детстве. — А ведь вы его всё ещё любите, - говорю я тихо. – Любите, несмотря ни на что. — Возможно, ты и прав. И я, конечно, понимаю, что решение отправить Бела в психиатрическую лечебницу является единственно верным и даже в какой-то степени гуманным, но всё равно чувствую себя предателем… «Предатель? А что. Подходящая характеристика. Для меня…». Задумчиво листаю альбом, как вдруг моё внимание привлекает одна фотография. — Джил-самаа, а что это за девочка? – спрашиваю я. Девочка сидит на качелях, подвешенных к ветке раскидистого клёна, и выглядит ужасно, ну просто катастрофически одинокой. Нежное личико, необычайно чистое и красивое с большими умными и печальными глазами какого-то непонятного оттенка, не то золотистого, не то орехового с отблеском пламени вокруг зрачков. Длинные ресницы. Шелковистые белокурые волосы. Нарядное платьице цвета незрелой мякоти арбуза. С вышивкой. Из-под юбочки виднеются кружевные ажурные чулочки и хорошенькие, отделанные рюшем панталончики. Довершают наряд лакированные туфельки с бантиками. — А разве она никого тебе не напоминает? – Джил-сама не улыбается, но, кажется, вот-вот улыбнётся. — Ну-у, даже не знаю-ю… — Сдаёшься? — Угу. — Это Бел. Не знаю, в какой момент, где и кем это было снято, но ему всегда нравилось переодеваться, в том числе в девчоночью одежду. Однажды я застал его за одной из таких примерок. Поначалу он, правда, ужасно смущался, но потом, видимо, понял, что смеяться над ним я не собираюсь, и попросил помочь ему зашнуровать корсет и застегнуть крючки на ботиночках. Это было так мило и трогательно. А как-то раз, когда родители уехали в гости, а у слуг был выходной, он целый день провёл, нарядившись девочкой и меняя наряд каждые два часа. Мы ели мороженое, нянчились с куклами, танцевали и играли в фортепиано в четыре руки. Весело было. С сомнением гляжу на фотографию: — Но, Джил-самаа, у неё ведь карие глаза, а у семпая голубы-ые… — Просто изначально эта фотография была чёрно-белой. Причём, довольно плохого качества, но фрау Майер её отреставрировала и раскрасила с помощью Фотошопа. Фрау Майер… Опять фрау Майер. Как тот кролик из «Hoodwinked!» [на русский язык название этого мультфильма переведёно как «Правдивая история Красной шапки» - прим. автора], чьи длинные уши, по словам инспектора-лягушонка (вот вам и ещё одно сходство!) Ника Флипперса, торчали из всех рассказанных персонажами историй, и который в итоге оказался злодеем. И в самом деле, не слишком ли много совпадений? — Джил-самаа, а вы случайно не знаете, где в тот день была фрау Майер? – поинтересовался я. - Я имею в виду Кровавое воскресенье. — В отпуске. Уезжала к родственникам в Саксонию. Погоди, так ты думаешь…? Страшный грохот задетой кем-то и рассыпавшейся стопы книг заставил нас вздрогнуть. Облачённая в длинную чёрную мантию фигура метнулась в дверь, выскочила на лужайку и едва не сшибла с ног наряженного Червонным Королём босса. — А-а-а, держите его, держите! – не могу утверждать, что я крикнул именно так, поскольку события развивались куда быстрее, чем я сейчас их описываю. Во всяком случае, босс меня понял. Ясное дело, бежать за злодеем (а кто это ещё, по-вашему, мог быть?) он даже не подумал, но свой вклад в его задержание решил внести, не без сожаления метнув ему вслед пивной кружкой…