* * *
Фран.
Признаться, я всегда подозревал, что семпай может выкинуть нечто подобное и вот вам, пожалуйста, результат. В полном отчаянии я начал вычерпывать воду пригоршнями, но не успел и десяток раз нагнуться, как лодка погрузилась, и на месте её гибели образовался водоворот… Не знаю, что было потом. Помню лишь темноту и безразличие, ледяную стужу и шум в ушах, и цепочки пузырьков, проплывавшие мимо лица. Огромное светлое пятно трепыхалось над головой, словно пойманная на крючок большая рыба. Должно быть, это была луна. Тук-тук, тук-тук-тук – стучало в висках. Тук-тук, тук-тук – отражение луны сокращалось, отбрасывая вокруг себя серебристые блики. Тук. Тук. Т-тук… Что-то толкнуло меня в бок, а потом какая-то тень пронеслась над водой, с оглушительным грохотом врезавшись в самый центр лунного отражения. Вокруг меня закружился вихрь жемчужных пузырьков, я увидел руку в короткой кожаной перчатке, едва прикрывавшей середину бледной зеленоватой кисти, и скорее догадался, чем ощутил, что меня тянут на поверхность…* * *
Бесстрастно наблюдаю за тем, как тонет Фран. Глазами Фамаремино. До последнего надеясь, что его, Франа, спасут. И мои надежды оправдываются. Поняв, что от братьев толку мало, в воду прыгает Хроме, а за ней (кто бы мог подумать!) Леви А-Тан. Главный объект насмешек острого на язык иллюзиониста. «Леви-саан, я бы вас с удовольствием обидел, но, боюсь, что лучше, чем у природы, у меня всё равно не получится…». И этот самый Леви… — Видишь, Фами, как легко можно заблуждаться в людях, - говорю я, поглаживая искрящуюся шерсть… Но час настал, пора действовать. Медленно снимаю с правого мизинца кольцо, крошечное, серебряное, с неразборчивой надписью. Едва заметная манипуляция, и оно трансформируется, став массивнее и приобретя вид перстня. Кольцо Ада, главное сокровище этого презренного рода…* * *
Туман сгустился, расползаясь по всем дорожкам и тропинкам, как та каша из волшебного горшочка, и озеро исчезло. На лимонно-шафрановый лунный диск набежали тучи, где-то далеко-далеко, на одиноко стоящей ферме, завыли собаки, а потом… что-то изменилось в подлунном мире, потаённо, тонко, неуловимо, словно картинка с надписью «Найди семь отличий». Но прежде чем это произошло, из леса вылетела огромная белая сова и направилась к озеру, мягко паря на своих бесшумных крыльях…Фран.
Вверх-вниз, вверх-вниз качаются ветки деревьев. Какие-то люди стоят возле меня на коленях, растирают руками моё вялое, словно выброшенная на берег медуза, тело, всячески стараясь вернуть меня к жизни. Я не шевелюсь и смотрю на это как бы со стороны. Смешно, они так стараются, а я ведь даже имён их не помню. Не помню, не помню, не… — Ку-фу-фу! Глупый мальчишка! Вот уж не думал, что тебя так легко одурачить, – туман расступается, и из него выходит стройная фигура в белой майке, поверх которой накинут длинный чёрный плащ с воротником-стойкой и плетёными «погончиками». Подкладка у плаща красная. Хоть какое-то разнообразие, так как остальное: брюки, высокие шнурованные ботинки, перчатки и галстук - всё того же радикально-чёрного цвета. Но в первую очередь обращает внимание, конечно, не одежда и даже не трезубец, на который незнакомец опирается, как на посох, а лицо с чёткими, как на старинных монетах, чертами. Матово-бледная кожа, безупречные линии носа, губ и подбородка. Так и хочется сказать что-то вроде: «Он был демонически притягателен» или как там ещё пишут в дамских романах? Тёмные чернильно-сиреневые волосы разделены на косой пробор и образуют довольно-таки своеобразную причёску, состоящую как бы из двух хвостов. Одного, маленького, наподобие хвостика ананаса, на макушке, и второго, длинного, ближе к шее. На правой руке – два перстня. Золотой с огромной жемчужиной, превращённой каким-то безумным ювелиром в подобие глазного яблока – на указательном пальце, и серебряный с прямоугольным синим камнем в когтистой оправе – на среднем. Незнакомец стоит, потупив взор, но вот он вскидывает голову, и я вздрагиваю под острым взглядом его насмешливых глаз: индигового – левого и рубинового – правого. Рокудо Мукуро, Учитель…* * *
— Ку-фу-фу! Глупый, глупый Фран, - берег, люди – всё куда-то исчезает, скручивается, уносится, и я оказываюсь в весеннем парке. Сижу на скамейке под кипящим сиреневым кустом, слушая, как журчит в канаве вода, и рисуя палочкой на песке дружеские шаржи. Рядом - Учитель. Несколько белых лепестков пристроились на чёрной ткани его плаща. Он молчит, и я молчу. Солнышко пригревает. Сонно жужжат шмели. Жарко. — Как известно, во времена Бьякурана, - Учитель как всегда начинает без каких-либо предисловий, манера у него такая, понимаете ли, - в мире существовало шесть колец Ада, проклятых колец, порождённых самой Преисподней. Одним владел Призрачный Рыцарь Генгкиши, и оно ушло вместе с ним, ещё одно принадлежало, принадлежит и, судя по всему, так и будет принадлежать одной незаурядной личности, ещё три, - при этих словах Мукуро улыбнулся, - являются нашей с тобой собственностью. Итого пять. — Пять? – переспрашиваю я. – Но вы ведь сами только что сказали, что их было ше-есть. Мукуро улыбается ещё шире. — Дело в том, - говорит он, - что шестое кольцо, которое правильнее было бы назвать первым, долгое время считалось утраченным. Заметь, не уничтоженным, именно утраченным. Уникальное кольцо в виде печатки с острым серебряным рогом в центре. Учитель отбирает у меня палочку и изображает на песке то, что, очевидно, должно дать мне представление о том, как сей артефакт выглядит. М-да. Даже принимая во внимание то обстоятельство, что «академиев» Мукуро «не кончал», нарисовать можно было и аккуратнее. — Эм, да вы прямо-таки импрессионист, - протяжно изрекаю я. – А колечко ничего так, впечатляет. Вот только какое-то оно непра-авильное. — В смысле, «неправильное»? – не понимает Учитель. — В смысле неудобное. Этот рог… Ума не приложу, какой формы должна быть коробочка, чтобы открыть её с помощью такой штуки. — Ку-фу-фу! Да ты, гляжу, так ничего и не понял. Ведь это кольцо даёт власть над…* * *
Дробь, раскат, колокольца, лёгкий громок и стрёкот юлы. Что это? - Соловьи. Поют, рассыпая по поверхности озера тысячи и тысячи бус, свежо, сочно, хрустально, так и ошпаривают холодом. Сирень цветёт, осыпается на чёрную дорогу. Больно. Даже не столько больно, сколько щекотно. По позвоночнику пробегает одна беззаботная маленькая молния за другой. Играя, смеясь. Чувства - на взводе. Как тогда, перед замком, когда Лена запела песню о брате. Ещё немного, и я вспомню всё.* * *
Два дня назад…
Комната была большая и странная, увешанная всевозможными травами и кореньями. Стены - голая серая каменная кладка, из которой были вынуты отдельные камни, отчего образовалась целая серия ниш. Одни из них были забраны решётками, и за ними томились композиции из засохших роз и прекрасные печальные куклы в готических нарядах, в глубину других были вставлены зеркала, которые отбрасывали по всему помещению причудливые мерцающие отблески от горевших повсюду свечей. Кованая мебель с мягкими подушками, огромный белоснежный и, наверное, немыслимо дорогой, рояль, украшенный живыми розами и свечами, широкая кровать под лёгким пологом с чёрной простынёй, розово-серым пододеяльником и чёрными, белыми, серыми и розовыми шёлковыми подушечками. Белый, чёрный, розовый, серый – эти цвета присутствовали повсюду. С потолка на тонких лентах свисали атласные сердечки, набитые пухом и пёрышками. Сшиты они были не очень аккуратно, и часть пёрышек торчала наружу. На прикроватном столике строго, как на шахматной доске, стояли: бутылка белого вина в жестяном ведёрке со льдом, два бокала и огромное блюдо чудесных спелых апельсинов. «Это сон, - подумал Фран. – Всего лишь сон. Сон…». До боли знакомый смех резанул слух. У изголовья кровати, на которой, собственно, и возлежал Фран, бесшумно, как тень, возник некто светловолосый, одетый так, как если бы только что играл на сцене, скажем, Гамлета, и в спешке забыл переодеться. Шёлковая рубашка самого горячего красного цвета, который только можно себе вообразить, сидела на нём очень ладно с одним лишь «но»: слишком уж подчёркивала бледность лица. Поверх рубашки красовалась чёрная куртка с застёжками «клевант», деревянными пуговицами-палочками и отделкой из чёрного же меха с длинным ворсом. Ноги облегали красные узкие брюки и высокие шнурованные сапоги на платформе. Дополняли всё это великолепие длинные кожаные перчатки на пуговицах, шёлковый шарф, кокетливо повязанный на шее в виде банта и печально известная шапка-колпак, натянутая до середины переносицы. Шелестящий смех. Улыбка. Мягкое скольжение остренького устрично-розового языка. Восторженный полу-вздох, полушёпот: — Наконец-то ты мой… — Мыть? – недоумённо переспрашивает Фран. – Не-ет, посуду я мыть не буду. Сами мойте. И чего это вы так вырядились, семпаай? — Называй меня… Ваше Величество… — Да-а, с манией величия у вас явно не всё в порядке. А что…? — Ты, верно, хочешь спросить, чего я хочу? – незнакомец томно вытягивается на одеяле, придавив ноги Франа. – Дай-ка подумать. Мороженого? Пожалуй, нет. Зефира, тирамису, сладкой ваты? Нет, нет и ещё раз нет. Потому что мне нужен ты. Мой милый, мой нежный, мой сладкий Фран. А дабы у тебя не возникло соблазна… Казалось бы, никаких подозрительных действий незнакомец не совершает, но после этих его слов вдруг раздаётся странный скрежет, и кровать, как клоше пирожное, накрывает клетка наподобие птичьей, только гигантских размеров. — А теперь попробуй воспользоваться своим кольцом и коробочкой. — К-коробочкой? Но ведь она…? — Здесь, - незнакомец запускает руку в большую кожаную мешкообразную сумку и… — Как пожелаете, - миг и коробочка уже в руках Франа, причём безо всякой «особой позы», но… вызвать Пламя Предсмертной Воли почему-то не получается. – Эм… Что за…? — Своеобразный аналог Обратной Игольчатой Сферы Хибари Кёя и цепи Мармона, вместе взятых, - с улыбкой объясняет незнакомец, любовно проводя рукой по кованым прутьям. - Замкнутое пространство, непроницаемое для всех видов Пламени Предсмертной Воли. Так что даже не пытайся сбежать… «Сбежать? Да он, верно, шутит…». Прерывистое дыхание. Пальцы незнакомца скользят по губам Франа, по его щеке, шее и вдруг резким движением сдёргивают одеяло. Фран съёживается, вздрагивает. И когда его только успели раздеть? Даже более того – вымыть: волосы немного влажные и пахнут хвоей, вся нежелательная растительность сбрита, тело натёрто душистым маслом… К щекам Франа приливает кровь. Теперь без кольца, без коробочки он всего лишь… Всего лишь… В общем, как ягнёнок на заклании. Да что тут говорить. Ведь даже если б клетки не было, он едва ли смог бы оказать достойное сопротивление. Усталость. Физическая и моральная. Состязание, странный диалог на берегу озера, пробуждение в гробу – всё это кажется сном, наваждением, галлюцинацией. Выбрался из могилы, потерял сознание на лесной дороге, после чего его подобрал человек со странным именем Ю? Или не так, или не там, или он вообще умер, а это — его персональный ад. Или, может, это рай такой? Непонятно, а потому пугающе… И что этот тип собирается с ним делать? Изнасиловать или…? — Чего ты боишься? – странный шелестящий голос звучит едва ли не ласково. – Разве зеркало не говорило тебе, как ты красив? С этими словами незнакомец нагибается, проводит языком по телу Франа и… кто бы мог подумать, что будет так приятно. Ведь семпай… никогда… Да это и было-то всего пару раз, украдкой, а потому очень быстро и болезненно. Семпаю, может, и нравилось, но Фран после такой «любви» всякий раз чувствовал себя разбитым, это же… Это было ни на что не похоже. А поскольку сон как таковой Франу сниться не мог… Тихий смех. Язык горячий, влажный, гибкий. Кончики пальцев касаются кожи нежно, как колонковые кисточки. — Кто вы? – беспомощно шепчет Фран, когда незнакомец перемещается куда-то вниз живота. – Вы ведь не семпай, верно? — Я? – минутная пауза. - Я настройщик. — И… и что вы настра-аиваете? — Музыкальные инструменты. Но иногда мне удаётся настраивать и человеческие тела. Иногда, потому что я не очень хороший настройщик. — Не лгите. Вы… охх… вы хороший… Только… — Только что? – садится, облизывает пересохшие губы. Куда глядят глаза – непонятно. Их скрывают чёлка и шапка, а ещё маска. Да-да, та самая, для сна. – Имей в виду: игра – дело добровольное. Так что если тебе неприятно… — А вы не слишком жирный для короля, - неожиданно заявляет Фран. – Хотя семпая всё-таки поупитанней. — А с чего ты взял, что у королей должны быть… гхм… проблемы с лишним весом? — Ну-у малоподвижный образ жизни, изнеженность, лень, любовь к сладкому, - рука Франа скользит под рубашку, бесцеремонно ощупывая мягкий живот. «А ведь он и правда упитаннее. Интересно, когда успел? Ведь ещё несколько дней назад этот живот был плоским, как доска. С пирожными переусердствовал что ли? Хотя так, наверное, даже лучше – приятней на ощупь». — Джил-самаа, пожалуйста, обещайте мне, что не растолстеете. Снова смех. — Rede nicht so dumm [не говори глупости (нем.)], паж. Что-то, гляжу, ты слишком много болтаешь… Щелчок, скрежет. Две цепи быстро ползут вверх, увлекая за собой руки Франа, и вот он уже стоит на коленях, слегка проваливаясь в мягкую перину. — Поиграем? — Эм, надеюсь, не в маньяка и его жертву? — Как знать. Я ведь настройщик. А, стало быть, умею извлекать из инструментов все их возможности. «Это-то меня и пугает». Верёвка. Синяя. Шероховатая. Откуда она взялась в руках незнакомца – непонятно. Вот он, подражая фокусникам, показывает пустую ладонь, а затем, сжав пальцы в кулак, вытягивает её. Заводит за спину Франа, и вот она уже движется по телу паренька, как бы случайно касается сосков… Пытка? Безусловно. Но пытка приятная. По телу Франа пробегает дрожь. Низ живота наливается тяжёлым жаром. — Какой отличный инструмент для любовных мелодий, - язык незнакомца нежно, но вместе с тем достаточно настойчиво касается напрягшихся сосков паренька, выписывая вокруг них замысловатые узоры. Верёвка огибает корпус над и под сосками, спускается ниже, после чего в ход идут всё новые и новые верёвки, мягкие и жёсткие, толстые и не очень, переливающиеся всеми цветами радуги, до тех пор, пока на теле Франа не возникает подобие верёвочного корсета. Узлы врезаются в кожу. Странное ощущение. Будто зрение Франа с внешнего мира переключилось на внутренний и теперь ощущает каждый изгиб, каждую выемку своего тела, шероховатую, раздражающую нервные окончания текстуру верёвок и пальцы, его пальцы, порхающие по телу подобно мотылькам. Ловкие, нежные. Хочется, чтобы он снова и снова задевал ими кожу. Опьянев от ласк, широко раскрыв глаза, Фран почти не осознавал происходящего. Всё его тело рвалось навстречу этому человеку, который действительно превратил его в музыкальный инструмент, извлекая из него то вздохи, то нежные стоны… Фран невыносимо возбудился и закрыл глаза. — Добро пожаловать в мой мир. Шёлковая повязка на глаза, и комната исчезает. Исчезает всё, кроме тактильных ощущений, звуков и запахов. Пахнет апельсинами и вином, живыми и засушенными розами, горячим воском и свечным пламенем. Да-да, огонь, оказывается, тоже может пахнуть. Где-то редкими каплями накрапывает вода… Кап… Кап… Приятно похрустывают чистые свежие накрахмаленные простыни. Сердечки раскачиваются, соприкасаясь боками. Но вот зашуршала упаковка, и на язык Франу ложится обсыпанный кокосовой стружкой шарик «Рафаэлло». Сначала он, а затем очищенная сочная долька апельсина. Горячие губы накрывают его губы своими. Нежный звон. Стеклянное горлышко бутылки соприкасается с хрусталём бокала. Терпкий вкус прохладного белого вина. Хочется дотронуться, ответить на ласку. Желание нарастает, становясь всё острей, всё невыносимее. Беспомощность в сочетании с жёсткостью верёвок и ощущением беспрерывного касания тёплых нежных пальцев вызывают взрыв возбуждения. Фран ощущает в себе палец, который на миг замирает, словно прося разрешения. — Да, - шепчет, наседая на него, Фран, - да, да, да! Тогда незнакомец освобождает его от цепей, бережно опускает на кровать, переворачивает на спину, перерезает, судя по ощущениям, одну из верёвок и… склоняется над ним, недвусмысленно обхватив ногами его бёдра, нагибается, целует (ключицы, шею, мочку уха), припадает к губам. Языки схлёстываются, пляшут. Щёку Франа обжигает горячим дыханием и - ещё больше — смыслом сказанного: — Возьми меня…, - почти просит и добавляет, более жёстко, - это приказ… — Но…, - Фран ничего не понимает, он в растерянности. — Не бойся. Ты справишься, - с этими словами он берёт два серебряных кольца (тогда Фран, конечно, не мог видеть, как они выглядят) с тонким узором в виде роз и надевает их на средние пальцы Франа. Из каждого кольца с внутренней стороны ладони торчат маленькие острые шипы. Ну да, что это за розы без шипов? Кладёт ладони Франа себе на бёдра, хватается, судя по звуку, за свисающие сверху цепи и насаживается мягкими плавными толчками на «нефритовый стебель» иллюзиониста. Поначалу медленно и неуверенно, потом быстрее и смелее. Фран сжимает ладони на бёдрах незнакомца, отчего тот издает тихий полу-всхлип, полу-стон. Больно? Судя по всему – да. Но ещё и приятно. Мазохист, что ещё сказать. И какой же у него узкий и горячий… хм… задний проход, и будто что-то… С последним ощущением Фран так и не разобрался, поскольку через мгновение его словно захлестнуло приливной волной, обожгло, лишило дыхания. «Плод лопнул», как сказали бы на Востоке…* * *
Фран.
Резко открываю глаза. Ночь. Звёзды. Прохлада. Где-то лают собаки. Гулко бьют башенные часы на ратуше – бом-бом, бом-бом! - и так далее, одиннадцать раз. Я лежу у костра, закутанный в одеяло, а надо мной вверх-вниз, вверх-вниз качаются ветки деревьев. — Ну что, очнулся, утопленничек? — Мукуро-сенсэ-эй, а вы что, причё-ёску смени-или? – говорю я и вдруг понимаю, что личность, которая сидит со мной рядом и поит меня горячим бульоном, не сенсэй – раз, не Мукуро – два…, да и вообще называть его «Мукурой»… Если хотите жить недолго и умереть в муках, то – пожалуйста, милости просим, как говорится… М-да… — Midori tanabiku Namimori no, – весело щебечет невесть откуда появившаяся маленькая жёлтая птичка…