Сломанные, потрёпанные, но выжившие

Клэр больше не кричит. Больше не плачет. Ее научили, показали, что всё это пустое. Из неё выпотрошили мораль, втиснули в тиски лишь боль и плач, в угол эмоции забили. Ей уже всё равно. Сначала было трудно. Прижимали к полу, ботинком челюсть сминали. Помнила, как захлёбывалась в крови, помнила, как слезами стирала, помнила невыносимую боль. Её били, заставляя подниматься. Волосы выдёргивали, приказывая не кричать. Ей нервы глазные выдёргивали, ломали, изнуряли, требуя не плакать. Её в стенку втискивали, лбом били об стенку. Она помнит лишь искры, помнит лишь клокочущий крик в горле. Помнит вывернутые руки, выбитые зубы. Помнит, как башню сносили препараты, выдаваемые каждый день. Помнит, как слюной задыхалась. Помнит, как токсинами блевала. Помнит, как в стенку вжималась. Ей запрещали в зеркало смотреть, приказывая забыть. Её лицо изуродовали, искалечили, превратили в кровавое месиво. Из её тушки выпотрошили всё, что только можно. У неё нет ничего, кроме лимфы, желудочного сока, так чаще встающий в горло. У неё даже глаза потемнели, радужка заполнила всё. У неё взгляд затравленный, забитый. Она голову вгибает в плечи, волосами нос разбитый прикрыть силится. У неё костистые пальцы лицо раздирают. Она больше не кричит. Больше не плачет. Лишь в стенку вжимается, уцелевшими пальцами субстанцию скребёт.