Сломанные, потрёпанные, но выжившие

Гвен мечется. Дышит, как загнанный зверь. У неё кровь стучит в висках, барабанную чечетку отбивает. Глаза невыспавшиеся, красные венки пузырятся, пульсируют. Она ходит, впопыхах ногу на ногу переставляет. Руки заламывает, прядь волос грубо назад убирает. Присаживается на край кровати. Ночь. Сумерки за окном сгущаются, глаза саднит от чрезмерности впиваемости в эту грань. У неё руки полосками пересечены, красными ниточками венки оголяют. В дверь стучат. Кого там принесло? Гвен молча пялится на свою тень. Ей всё равно. Но стуки не прекращаются. С каждым разом сильнее и сильнее. А вдруг там израненный Человек -Паук стучится? Она усмехается. Тогда она первая всадит ему нож в сердце. За отца, за слёзы. Эта мысль опьяняет. Голова кругом от притока лимфы и подташнивает. Она привстаёт, на цыпочках идёт. Боится, что половица скрипнет, и она остановится. Не в силах открыть. Дверь отворяется. На неё смотрят две пары глаз, в стеклянной оправе. Человек прокашливается в кулак, руку протягивает. - Комиссар Гордон, мисс Гвен, - Мне нужно с вами поговорить. - Гвен напрягается. Её всё еще подташнивает, кровь чечётку отбивает и лимфа по венкам вздувается, но она проходит во внутрь. Пропускает. Комиссар снимает шляпу. Белесые седины обрамляют виски, паутинкой скапливается, прикрывая отбивающий ритм. Гвен проходит на кухню. Руки у неё ходят ходуном, хочется разбить что-нибудь, лишь бы унять непонятную дрожь. - Присаживайтесь, - выдаёт. Судорожно за чашку хватается, но крепкая мужская рука сжимает её запястья, блокируя действие. Гвен непонимающе кивает. Всматривается в сухие черты, кривится. - Не надо. Я буквально на секундочку, - отпускает её запястье. Садится на стул, ногу на ногу кладёт. Она руки скрещивает. Цокает языком. Смотрит выжидающе, словно поросёнок под обухом мясника. Смотрит, - глаза у неё непроницаемы, губы слишком припрятанные под коркой зубов. Напряжение. - Человек-Паук, - при упоминании этого имени, у неё всё скручивается. Она нервно загривок теребит, начинает по комнате расхаживать, пальцами по выше ногтями вцепляясь. Человек. Паук. - Я не хочу о нём слышать, - чеканит она слова, отбивая ритм злости. У неё слезы виднеются в прорезях глаз, локотки почёсывает. - Я понимаю, - произносит Гордон, по столу пальцами ведёт, - но ему плохо. И только вы, мисс Гвен, можете спасти его. Она нервозно смеётся. - С какой стати? Вы слышите? Он моего отца убил! Я не собираюсь ему помогать, напротив, я бы охотно всадила ему пулю в лоб. - Она яркая в своём гневе. Щёки розовеют, губы вздуваются, становятся пышными, а волосы взлохмачены. Гордон смотрит. Смотрит, как Гвен нервно расхаживает, слёзы смахивает. У неё горе огромное. Погиб отец, парень исчезает, а этот членистоногий жив. И она презирает само его существование, отвергает все, что связано с ним. И Гордону хочется обнять её, как отцу поцеловать в этот бисеринками покрывшийся пот. Он выдыхает. - Я понимаю, Гвен. Но он умирает. Я знаю почему вы презираете его и вы имеете право. Человек, который убил вашего отца не должен спокойно дышать, ему место за решеткой и надолго. Но этот человек не Паук. - он видит, как зрачки её расширяются, ободок голубых глаз пространство забивает. - Это не он. - Где доказательства? - Их пока нет. Но с помощью вас, я хотел бы... - Хватит. Я не хочу больше слышать вас. Мне противно, что вы защищаете этого мерзкого и никчёмного паука. И мне будет спокойнее, если он умрёт. Желательно в муках, - Гвен задыхается словами, слёзы смахивает. Комиссар обнимает её за плечи, как Барбару, целует её в затылок. Она не отстраняется. Потусторонне всматривается в тень. - Ваш отец был героем, - нет, не будем тирады о морали и нравственности, о гуманизме. Будет тупой осколок реальности. - Но он умер. А ты жива, Гвен. Тебе выбирать кем быть. Иголкой в стоге сена, или дочерью полицейского. Он уходит. Не смотрит в окно, но знает, что дочка выберет правильный выбор. Не промахнётся.