Neighbors

      В комнате пахнет перегаром и сигаретами, поэтому Чимин морщится из-за ударившего в нос запаха прямо с порога. Чонгук сидит на стуле с треснутой спинкой, увлеченно рисует что-то на бумаге, расположив ее на своей же ноге из-за захламленного другими бумагами письменного стола. На его руке красуется широкий браслет с небольшими шипами, который визуально увеличивает его и без того мощную руку с играющими от движений мышцами и выступающими венками. На щеке коричневый пластырь, расположенный по диагонали с еще одним на носу.       Гук сидит ровно напротив плотно закрытых штор, из которых солнце почти не попадает в комнату, и будь на месте Чонгука кто-то другой, Чим давно стал бы ругаться, потому что при таком освещении испортить зрение проще простого, но в случае с Чоном это бесполезно, такой уж он человек.       Шатен отрывается от рисунка, смотрит на пришедшего, который выглядит вполне обычным образом, замечает в его руках интересную такую вещицу с белой надписью, гласящей «Jack Daniels», которую он взял из бара Юнги и которую он только-только достал из пакета, а потом откладывает бумагу поверх лежащей на столе кипы.       — Чего, говоришь, приперся, Чим?       Чим приперся, потому что каша в голове и напиться хочется, но делает вид, будто серьезней него только какой-нибудь президент или премьер-министр, который решает проблему мирового масштаба.       — Нельзя что ли? Ты вон только на бутылку среагировал, алкоголик мелкий, а любимого соседа видеть не рад.       — Не рад. Бутылка не предает и с квартир не съезжает, не объясняя причин. А еще она, сука, кайфовая такая и втемная, что пиздец.       — Ты как с хеном разговариваешь, давай-ка повежливее. И матов поубавь. — Чимин подходит и отвешивает Гуку подзатыльник. — Выселили меня, я бы сам не съехал. Вовремя не заплатил, попросил попозже…а там такое началось, что уже на следующий день мои вещи вышвырнули. Ну ты представляешь примерно.       Чонгук кивает и вроде как немного отходит, понимая, что Чим его вовсе не бросал и вообще вряд ли собирался, но все равно смотрит с нотками недоверия во взгляде и выглядит как оскалившийся волчонок, оставшийся один из своей стаи.       — Представляю. А сейчас то где живешь? Мог ко мне перебраться, я бы с Тэхеном договорился. Ну, поднял бы плату немного, выкрутились бы.       Да. Выкрутились бы. Такой он, этот ребенок. Чимин много на своей работе не зарабатывает, даже если с премией, даже если работать без отдыха, а Чонгук и подавно – его эскизы тату не отличаются большой оригинальностью, и в их салоне он особо не выделяется талантами, поэтому и получает копейки. А ему ведь еще старшую школу нужно заканчивать, он и так, балбес эдакий, на занятиях редко появляется.       — Ага, мог бы, получай я немного побольше. Тут такая история странная…в общем, я в бар пошел, чтобы твоим методом напряжение снять, а там встретил фотографа, который работает у нас в журнале. Мы немного поболтали, а потом я и сам не заметил, как у него проснулся — договорились до такой синьки, что я полночи вообще не помню.       Чонгук изгибает бровь, вытягивает из небольшой ладошки бутылку, ставит ее на пол возле себя, будто боясь, что та убежит, проворачивает в голове несколько нелицеприятных с его точки зрения картин и говорит:       — Не надо мне тут двусмысленных гейских историй, хен.       А ведь и правда. Чонгук ярый гомофоб, а то, что его друг не по девочкам он тем более не знает и знать не хочет. Чимин в курсе всей ситуации Гука, сам видел, как тот в свои тогда еще шестнадцать, заваливался на только что снятую квартиру в таком состоянии, что страшно делалось от одного взгляда – и понять, что у него внутри намешано вообще было за гранью возможного, там и алкоголь, и наркотики, и еще какая-нибудь дрянь.       — У кого что болит.       Чим получает в лицо лежащей некогда на полу подушкой, улыбается и садится на пол, кивая в сторону принесенной бутылки, и плевать, что он малолетних спаивает, главное – это то, что он здесь, и еще непонятно, кому это больше нужно – ошарашенному своими чувствами Чимину или одинокому Гуку.       Чонгук когда-то был примерным учеником, имел шансы на хорошее будущее, потому что многие институты были заинтересованы им еще со второго класса средней школы, таким он был способным. Но все перечеркнул развод родителей в прошлом году, по смешной такой причине, что если б не касалось Чонгука, то и правда до слез от смеха. Браво тому, кто пишет эти их судьбы, прямо аплодисменты стоя.       Просто вдруг выяснилось, что отец Чонгука изменял матери, да еще и с кем. С парнем изменял. И когда подросток их застал, отец не был ведущим в постели…Гук с того вечера помнит мало что, потому что летел с кулаками и на отца, и на его любовника. А он еще хилый такой, с бледной кожей, и лицо это аккуратное и точеное, что Чон так и прибил его, если бы не мать, которая раньше вернулась с работы.       Психика у Гука явно с того момента надломилась, вот он и помешался на татуировках, алкоголе и одиночестве. Внешне такой грубый, легкомысленным кажется, с этими странными вещами и шипастыми браслетами, а внутри одинокий и совсем сломавшийся – Чим это сразу понял, умница белобрысая.       После получаса и половины выпитой бутылки следует рассказ Чимина о младшей сестре своего сожителя и о том, что происходило с ним за неделю проживания с Юнги, включая их совместную ночь. Ночь с сестрой. И знал бы Гук, что никакой сестры нет, не стал бы кидаться фразами, вроде «вау, хен, да ты в моих глазах прямо мужик мужиком, обычно и за месяц к тебе не подобраться, а тут за неделю».       — Она красивая? — Чим кивает. — Неужели уже нравится? — Опять кивает. — Ну, ты ломаешь все стереотипы о тебе. Еще и переспать успели. Можно принять тебя в мой клуб проблядуев.       Блондин зло смотрит, отчего Гук демонстративно бьет себя по губам, мол, прости, хен, больше неприличных слов не услышишь.       Хотя это слово описывает его, наверное, не в полной мере, но на половину точно. Через постель Гука прошло столько девушек, что любой взрослый человек позавидует – и началось это, как и остальные довольно странные заскоки, с развода родителей.       Ну такой он, слегка распущенный малец, однако на упреки Чимина всегда отвечает «ну хен, ну с резинкой ж!». А без нее в современном мире никуда, Чонгук не дурак и сам понимает, а подцепить какую холеру еще не хватало.       — Раз нравится, надо брать, пока дается.       — Не дается.       — Чего это? Спали же, сам сказал, — Гук разливает виски по рюмкам в очередной раз.       — Не хочу я «просто спали», я может, любви хочу!       — Вот же зануда, — бурчит шатен, отправляя в рот греющую горло жидкость и тянется за пачкой сигарет. — Поэтому я тебя с женщиной ни разу и не видел.       Знал бы Чонгук, почему на самом деле он его с противоположным полом не наблюдал, наверное, не шутил об этом.       Чимин хихикает, а сам мысленно все еще дома у Юнги, варит ему утренний кофе и мажет тосты персиковым джемом.

***

      Юнги дома скучает жутко – парень, с которым он давно собирался встретиться и, так сказать «поболтать», резко нашел сто причин не явиться к нему домой, из-за которого он пирожочка Чимина ласково выпроводил с бутылкой дорогого пойла. Знал бы – да лучше бы Чима дома оставил, он бы ходил, как обычно, в одном полотенце и сверкал накаченными ляжками. Было бы хоть, на что передернуть. А теперь и это обломалось. Выходной, называется.       Юнги любит красивых мальчиков, чтобы слащавые и невысокие, чтобы пахли ягодами или ванилькой, и таяли в его руках. И Чимин под описание вроде подходит, разве что пахнет он персиками по утрам, вместо ягод, да милый такой и невинный, что касаться страшно. И как его угораздило попасть в лапы этого отстраненного парня, да еще и успеть в них раствориться – Юнги и сам не до конца понимает. Как и не понимает, почему касаться Чима ему не хочется. Хочется вернее, но он если не сломал все желание, когда так нежно потянулся за поцелуем в губы, то хотя бы надломил его так конкретно, что у Мина теперь табу на это накаченное тело – смотреть, но не трогать.       Юнги любит, когда утром на подушке рядом чье-то милое личико, когда это личико, проснувшись, сладко чмокает губками по воздуху, а потом идет в душ в ожидании продолжения ночи, чтобы грубо и без лишних ласк. А еще Юнги любит, чтобы уходил очередной пойманный мальчик сразу после, чтобы благодарное «было здорово», и больше никогда не встречаться, и никаких чувств, самое главное! Мин просматривает старые фотоальбомы, смеется со своих старых работ, удивляясь, какими тогда они были непрофессиональными, а казались за гранью возможного по красоте, останавливается на конкретных фото, на которых красивое оголенное тело с широкими плечами позирует напротив окна в комнате, свет от висящих жалюзи на котором падает красивыми полосами, придавая чего-то теплого этому фото. Юнги чувствует, как от этого кадра веет уютом, как смущенно смотрят глаза со снимка в камеру, и его накрывают воспоминания о школьных годах.       Тогда все было по-другому, совсем иначе. Мин тогда еще горел мечтами, планами, полный юношеского максимализма, рисовал в воображении счастливое будущее, чтобы с камином, собакой, желательно корги или помски, и любимого человека рядом, чтобы закутаться в плед с головой в холодный день и мазать поцелуями по теплым щекам.       Тогда все казалось гораздо проще, хотелось жить ради новых ощущений и пробовать все, что только можно попробовать. Хотелось смотреть на звезды, считать их и спорить с Джином, что их гораздо больше, чем триста штук, а потом лежать на траве и слушать стрекот кузнечиков вместе с шумом листьев от несильного ветра.       И чтобы Джин его любил. Сильно хотелось. Чтобы до бабочек, до дрожи в голосе и до сердечного стука в горле любил. Чтобы думал о нем и звонил перед сном, чтобы обнимал и целовал при встрече…чтобы любил так, как любят раз и навсегда, чтобы был тем, кого Юнги будет видеть по утрам первым, сопящим в подушку.       А сейчас Юнги хочется, чтобы ночи его выпускного никогда не было, чтобы он никогда не приглашал туда Джина, и чтобы он никогда не слышал от сидящего у больничной койки Кима : «я буду любить и охранять тебя всю жизнь».       Подсознание рисует события той ночи, воспоминаниями переворачивая по ощущениям кишки, а Мин и сам не замечает, как легкая дремота уносит его подальше от реальности.       Запах перегара слабо ощущается где-то рядом с лицом, сквозь сон Юнги слышит шорохи и звук расстегивающейся молнии, затем скрип дверцы шкафа напротив дивана, а после чувствует сильные руки, укладывающие его головой на что-то более твердое, чем подушка. Он старается проснуться, но, скорее всего, из-за накопившейся усталости, ему это не удается, и он снова дремлет, позволяя себе немного отдохнуть.       Чим сидит на диване, листает альбомы с фото, разглядывает внимательно, восхищается и удивляется одновременно. На его коленях сопит Юнги, изредка постанывает во сне, бубнит что-то невнятное, потом затихает, и опять по кругу.       Когда брюнет просыпается, вздрагивает от гладящей его волосы теплой ладони, замечает лежащую на полу упаковку на молнии от клетчатого пледа, который обычно хранится там, смотрит на этот самый плед на своем теле, откидывает его и привстает с чужих колен.       — Спасибо за это, — тычет пальцем в плед.       — Ты очень неспокойно спишь.       — А ты синий.       Чимин морщится, отводит взгляд, потому что обидно – вовсе он не пьян до такой степени, чтобы его синим звать. Разве что так, с оттенком голубизны.       — Всю бутылку выхлестал?       — Так ведь не один же.       — А разве важно? — Юнги хохочет.       Чимин дует губки, чмокает ими по воздуху, черт, прямо как нравится Мину, а потом вспоминает, что хотел задать вопрос и строит удивленную рожицу:       — На фотографиях тот парень из бара, — Юнги переводит взгляд на старый альбом со светло-желтой обложкой и мысленно радуется, что это не другой, который он так Чиму не хочет показывать, — он очень красивый. Был твоей первой моделью?       — Вроде того.       — И первым парнем.       Юнги замирает, смотрит исподлобья на этого невинного парня, который встает и ставит альбом на книжную полку, а потом поворачивается и смотрит таким пьяным и в то же время, что даже странно, чистым взглядом, что хочется пришибить чем потяжелее.       — Чим, малыш, — Мин подходит в плотную, ведет рукой по его щеке, — я без выпивки об этом говорить не особо хочу. А тебе на сегодня уж точно хватит. Так что в другой раз. Может быть.       Юнги добрый, просто колется – Чимин это знает, и пусть кто-то там болтает все, что хочет, но именно Мин разрешил ему остаться, пока не пройдут сложные времена, а еще его руки нежные и ласковые такие, что вечно хочется в них лежать, пока воспоминания о их общей ночи греют живот легким покалыванием возбуждения.       — Хен, — блондин берет холодную ладонь в свою и робко спрашивает, — почему ты меня не трогаешь?       Не в бровь, а в глаз.       — Потому что не хочу. — Юнги убирает руку, стоит напротив и смотрит в стеклянные глазки-щелочки. — Ты же, блин, милый такой и добрый без каких-либо задних мыслей, доверяешь всем, кому не попадя. С тобой любить надо, по щечкам трепать, целовать и в кафешки водить, а не трахаться.        — А я, может, трахаться хочу.       И смотрит так серьезно, что удавиться или повеситься хочется от одного только взгляда, а Юнги забавно – думает, что Хосок этого мальчика все никак отпустить не может, раз он так просто старается привлечь к себе внимание. И к нему закрадывается мысль как-нибудь встретиться с этим рыжеволосым парнем из отдела рекламы.       А что касается Чима – то Юнги и правда не хочется. Они пока живут вместе, а там и обязательства подкрадываться могут почти незамеченными, но Мин молодец, ловит их и веником, веником, дабы не давать повода мальчику думать, что он Юнги нужен, нравится или еще какая-нибудь чепуха.       Просто Юнги любит на один раз, а не чтобы потом тянулись за поцелуем – это ж такое интимное дело – кого-то целовать.        — Или подзатыльник хочешь. Пойдем чай пить, малыш. И чтобы я такого больше не слышал.       Чимин дуется, но мотает на ус. Ему дважды объяснять не надо – больше Юнги ничего подобного не услышит.

***

      Тэхен приходит с работы в четвертом часу утра, уставший настолько, что теплая ванна, стакан чего покрепче и сладкий сон до обеда – все, что хочется на данный момент. Его красные волосы аккуратно уложены, большие глаза смотрят из-под челки. Парень достает из кармана кожаной куртки неаккуратно смятые деньги, высыпает их на тумбу в коридоре и стягивает тяжелые лакированные ботинки. Из кухни раздается шум, слышатся маты, Тэхен улыбается, избавляется от куртки, оставляя ее на вешалке, а затем заходит на кухню. Там видит довольно высокого парня, чуть ниже него самого, который достает коробку с лекарствами из шкафчика над раковиной.       — Товарищ грабитель, вы даже не разулись, — парень опирается на дверной косяк, смотрит на поворачивающуюся макушку и вздыхает.       — О, с возвращением.       — А с лицом что? — Тэхен смотрит на новые ссадины на щеках шатена, замечает кровоподтек на губе, а потом смотрит на сбитые в кровь костяшки. — Опять подрался? Тебе пить нельзя, Гук~и, тебе башню рвет.       — Те мрази реально заслужили.       Красноволосый подходит, забирает из рук шатена коробку, показывает на стул, прося сесть, а тот так послушно выполняет его просьбу, что вовсе и не скажешь, что некоторое время назад он участвовал в драке.       — У тебя такое красивое лицо, зачем ты его портишь? — Тэхен смачивает вату в какой-то жидкости, которая Чонгук забыл, как называется, она неприятно жжет, шипя на ранках и принося болезненные ощущения. — А еще хватит лазить ко мне через балкон. Я дам тебе ключи, если хочешь. Будешь брать аптечку в любое время. В конце концов, меня ты грабить не будешь точно, я тебе квартиру сдаю за полцены, а ты благодарный.       — Хуедарный.       Тэхен хлопает по пухлым губам ладошкой, грозится отрезать язык за такие слова, а потом продолжает обрабатывать ранки. Такие неуместные на таком прекрасном лице…       От Чонгука пахнет алкоголем и мятой, Тэ обматывает бинт на его руке, гладит ее, потому что хочется вдруг, а Гук встает, хмурится, идет в сторону двери и кидает на прощание:       — Только не надо этой гейской херни.       Благодарно смотрит, но колется тут же. Как волчонок, который бегает рядом с человеком и не дает погладить себя. Ох, как жаль, потому что у Тэхена в мыслях его приручить.