***
Блеск от поверхности машины ударяет Югему в глаза. Опять она. — Что такое? — спрашивает его сидящая на соседнем сидении Хиен. Они как и всегда ждут, пока Юнги заберет Чимина из школы, но Югему как-то неспокойно. Эта подозрительная машина снова здесь, а Сон Сынван все еще не вышла. Может… Может она боится выходить? В конце концов, за ней каждый божий день, наверняка, до самого дома следует чужая машина. Югем вздыхает. — Машина снова здесь. Хиен мотает головой в ее поисках и замирает, когда натыкается взглядом. Черт. Огромные стаи мурашек проходят по ее позвоночнику. Постепенно картина складывается в ее голове. Пак Чимин уже не раз повторял о том, что учитель всегда хорошо относился к их компании, а это значит, что он скорее всего все еще общается с Чимином и его друзьями. Югем сказал, что видит машину почти каждый день на протяжении последних двух месяцев, и Ким Сокджин просто не мог ее не заметить — это объясняет наличие того чертова розового стикера в его рабочем шкафу. Мун Сонха, да кто же ты такой?..***
Джухен зло смотрит. Она имеет право так на него смотреть, но Сокджин все равно не сдерживает себя и по-глупому спрашивает: — Что? — Ты… — она замолкает, сужает глаза и просто смотрит на него еще несколько секунд. Мужчина от такого взгляда только сжимается и хочет просто исчезнуть с лица земли. Он и не скрывает, что уже пытался это сделать; исчезнуть, чтобы ни у кого не осталось воспоминаний о нем, о его жизни и отношениях. — Ты не говорил, что встречался со школьницей. Сокджин молчит, опустив взгляд на сложенные на столе руки. Ему тошно. Тошно видеть свои кривоватые пальцы, широкие ладони, которыми он обнимал Сыльги, вдыхая вечерний речной воздух на берегу Хангана; тошно видеть свое отражение в зеркальной поверхности стола в этом напыщенном пафосом ресторане (но Джухен по-другому и не может) и вспоминать прошедший год. Сокджину тошно от самого себя. — Школьница, Сокджин, о чем ты только думал?! — шипит Джухен несдержанно, перегибаясь через стол и хватая его за ворот рубашки, притягивая к себе. Смотрит в глаза, вкладывая во взгляд весь тот гнев и непонимание, которые испытывает сейчас, и кривит красиво накрашенные губы. Она резко выпускает ткань его рубашки из пальцев и откидывается на стул, зарываясь пальцами в волосы. До этого они были идеально уложены. Джухен так часто спасала его из всех передряг, именно поэтому, наверное, Сокджин имеет сраную безупречную репутацию; но сейчас он висит на самом волоске — еще чуть-чуть и Сокджин может сорваться и сбежать, сбежать от себя и от людей, от Джухен, от родителей, которые все еще считают его идеальным сыном с идеальной жизнью и карьерой. — Мне жаль это говорить, но тебе придется рассказать полиции все, что ты знаешь. А ты же много знаешь, да, Сокджин? Он поднимает на подругу взгляд. Джухен выжидающе глядит на него и постукивает ногтем по чашке с капучино. — Ты что-то узнала? — Нет, — выплевывает она, — я ни черта про тебя не знаю. Что еще ты скрываешь от нас, Сокджин? Сколько еще твоих грязных тайн я не должна была узнать? Может, ты еще и наркоту в школе толкаешь? Притон там устроил, а? — Джухен, она была для меня всем, — шепчет мужчина, закрыв лицо ладонями. Из-за приглушенного шума в ресторане его голос очень плохо доносится до подруги, но Джухен все слышит. Слышит, но все еще не понимает. — Я был влюблен, влюблен в ребенка. Я отвратителен сам себе, но Сыльги спасла меня от… от смерти, Джухен. Он переводит дыхание и убирает ладони от лица — Джухен сидит напротив и ничего не может сказать в ответ. Что этот человек вообще имеет ввиду? — Я был на краю, я почти сорвался. Ты помнишь, что со мной было два года назад, я совершенно не соображал, как жить дальше после аварии. Но Сыльги вошла в мою жизнь, а я не мог сопротивляться, понимаешь? Не мог! — Где дневник? — Что? — Сокджин чувствует себя растерянно. Он никому не говорил о своих чувствах до этого, но Джухен, кажется, наплевать. — Почему все думают, что этот чертов дневник именно у меня? — Ей больше некому было отдать его, Сокджин! Она же говорила тебе что-то про него, верно? Он устало вздыхает: — У меня нет ее дневника. Джухен, если ты мне не доверяешь, то лучше уходи. Я разберусь со своей проблемой сам. Тем более, говорить о том, что за ним следит школьница, ему совсем не хочется.***
Как только «менеджер по финансам» заканчивает свои дела в офисе и заворачивает за угол, к лифтам, в его локоть впиваются длинные женские пальцы. Хиен оттаскивает его в слепое пятно, где камер нет, и толкает к стене. Хосок испуганно на нее смотрит. Бояться Хиен он начал примерно полгода назад, когда стал непосредственным наблюдателем одной из ее миссий, в которой она мастерски уделала дюжину мешков с мускулами и даже не поранилась. Именно в тот момент Хосок понял, что он правильно делает, уважая женщин так яро. Только вот, что этой страшной женщине понадобилось сейчас от него? И почему она смотрит на него так, будто хочет сожрать прямо так, в одежде и до последней косточки? Хани улыбается. Так, как умеет только она — обольстительно, но от этого обольщения хочется поскорее сбежать. — Хосок-а, — тянет она; ее рука преграждает мужчине путь для побега. Выглядит она… пугающе. — Можешь сделать мне о-дол-же-ни-е? Но только так, чтобы об этом совершенно никто не узнал, м? Хосок глотает слюну: — Я-я не могу отдать тебе зарплату раньше. — О, дорогой, зарплату ты мне выплатишь потом, еще и с премией! — А премия об этом знает? — пытается отшутиться замдиректор, но, заметив нехороший огонек в чужих глазах, затыкается и смиренно ждет продолжения. — Мне нужно, чтобы ты, — говорит Хиен с придыханием и проводит свободной рукой по мужскому бедру вниз, заставляя Хосока задержать дыхание. Он ненавидит, когда эта девчонка так делает — вынуждает чувствовать себя слабым. — воспользовался ради меня и, конечно, ради компании, своими тайными способностями в рукопашном бою. — Чего? — Подраться надо кое с кем, — объясняет она, коготком зацепляя шов на чужих черных джинсах. Хосок икает. — А в процессе выпытать кое-какую информацию. Поможешь своей любимой работнице? У Хосока, вообще-то, нет выбора. Если он этого не сделает, со стопроцентной вероятностью эта женщина расскажет Намджуну о его грязных делишках с деньгами (не то, чтобы он занимался отмыванием денег, просто их действительно иногда не хватало, чтобы раздать работникам все их заработные платы; приходится выкручиваться) и еще парочку злых секретов, которые та, каким-то волшебным образом умудрялась каждый раз узнавать. Любимая работница, мать твою. — Только шефу не говори. — Пф. Если бы я так рвалась ему обо всем рассказывать, — ехидно говорит Хиен и отпускает мужчину из своего захвата, — то меня бы уже давно уволили.***
У Чимина было немного безответных влюбленностей — но каждую из них он помнил также, как и помнил ту боль, которую они ему приносили. Которая выбивала воздух из легких, из-за которой хотелось закрыться в своей комнате и не появляться больше на людях, чтобы те не увидели его беспомощное выражение лица. Каждый день Чимин ощущал себя запертым в клетке. А сейчас, с постоянно ошивающейся рядом охраной и вернувшимися так не вовремя воспоминаниями о событиях прошлого года, он и вовсе не может почувствовать себя хоть на минуту свободным. Когда у него случается приступ паники, второй за неделю, он оказывается в роскошной гостиной своего огромного и пустого дома. Никого, кроме него и его телохранителя внутри нет, а Чимину вовсе не хочется, чтобы причина его душевных метаний увидела его в таком состоянии. Он скрючивается на диване и старается как можно тише скулить в подушку, облаченную в грубую ткань. Но Юнги все равно замечает. Неслышно подходит, опускается рядом на корточки и кладет большую и теплую ладонь Чимину на голову. Он как будто говорит: «все хорошо», «пройдет», «я с тобой», но Чимин знает, что это всего лишь воображение его больного мозга, который из-за приступа совсем перестал нормально соображать. Он всхлипывает, получается очень громко, парень сам пугается этого звука, и чувствует, как чужая рука начинает мягко поглаживать волосы на затылке. Юнги, почему ты это делаешь? Почему обращаешься так заботливо и делаешь вид, что тебе не все равно? Чимин не выдерживает, садится на диване спиной к человеку, заставившего его сердце снова забиться громче, чем то должно, и смущенно прочищает горло. Ему вовсе не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь видел его в таком состоянии. — Хен, иди домой. И друзей своих захвати. Не нужна мне ваша помощь сегодня. В ответ он слышит тишину, но судорожно хватает воздух губами, когда старший садится рядом с ним на диван и за плечи притягивает к себе. Для Юнги это ужасная слабость, которую он посмел себе позволить. Так безответственно и опрометчиво. Он прижимает мальчишку к себе, поглаживая ладонью по спине и с паникой осознавая, какую боль его сердцу приносят звуки чужого всхлипывания. Чимину, наверно, сейчас очень тяжело — Юнги не знает точно, не имеет даже малейшего представления каково ему сейчас живется. — Ты можешь рассказать мне, Чимин-и, — шепчет он так, чтобы никто, кроме парня этого не услышал. Чимин дергается, болезненно вдыхает воздух и цепляется пальцами за ткань его пиджака. — Я никому не скажу. — Хен, я не такой, как все, — Чимин тоже шепчет, боясь разрушить ту атмосферу доверия, которая сложилась между ними. Внутри у него все скручивает и натягивается тугим канатом; то, что он собирается хену рассказать, он не говорил никому. Абсолютно никому, и от этого Чимину страшно. Насколько далеко может зайти их «доверие»? Юнги кивает, он знает это. Немудрено, Чимин особо и не скрывал своей «особенности». — Но, знаешь, хен, я… Я не стыжусь этого. — И не надо. — Нет, ты не понимаешь, — Чимин отрицательно мотает головой и крепче сжимает пальцы. — Я не хочу, чтобы кто-то считал, что из-за этого я становлюсь плохим человеком. Это же не так, верно? — Верно. — Но… Почему все люди думают, что это плохо? Я же не мешаю им. Юнги задумчиво перебирает пряди его волос. Они у Чимина гладкие и мягкие, такие же, как и на вид. Школьник вздыхает, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить. — В первый раз я влюбился в восьмом классе. Это был мой преподаватель по танцам, — говорит он тихо. — Я чувствовал себя странно. Странно, но не неправильно. Так и должно было быть, это было предначертано мне судьбой. Я видел, как он флиртует с девчонками из труппы, звонит постоянно своей девушке, и понимал, что он — отвратительный человек. А потом, пришел еще один. И еще. А потом пришел ты, хен. Рука на его волосах замирает. Юнги догадывался, о, конечно же, он догадывался, не заметить этого было трудно. Но как же больно ему сейчас слышать это от ребенка, в которого сам Юнги беспощадно втрескался и теперь не может спокойно спать. Не может спать, не думая о том, как Чимин себя чувствует, не навещали ли его сегодня плохие мысли и хорошо ли он поел за ужином. — Чимин-и, я- — Молчи, пожалуйста, хен. Я не хочу, — Чимин сглатывает, — слышать твой отказ. Не хочу, чтобы ты был тем первым, кто отвергнет меня. Первым. Чимин еще никому не признавался в своих чувствах, боясь изменить мнение окружающих о себе. Да, он не считал свою ориентацию чем-то плохим, но и не выставлял ее на всеобщее обозрение, но с Юнги все почему-то по-другому. Ему хочется сказать обо всем, о всех своих мыслях и чувствах. — Просто знай, что есть глупый пацан, который испытывает к тебе кое-что, и воспринимай это за дружбу. Хорошо? Кивни, хен. Юнги не кивает. Чимин засыпает, голова его покоится на чужих коленях. Старший отпускает ладони от лица и смотрит на парня, пытаясь понять, почему именно он. Из всех мужчин на планете Земля, почему Чимин выбрал именно его? Но тут же перестает об этом думать. В жизни все так внезапно и случайно, зачем загонять себя без причин? Он снова зарывается пальцами в чужие волосы и почти расслабляется, когда слышит звук открывания входной двери. Голова Чимина тут же оказывается на подушке, а Юнги — у окна, нервно осматривающий свои ладони. Что он только делает?