Пятьсот миллисекунд

Ещё неделя на «Моби Дике» прошла для меня незаметно, пролетела, как фанера над Парижем, но я была счастлива, как никогда раньше. А потом случилось это. Я всегда поражалась, как корабль может вмещать в себя более пятисот человек, всех не знала, да и не удивлялась этому. В то злополучное утро Изо снова пытался приучить меня к пистолетами, которые я тихо и беспочвенно ненавидела. Кремневые пистолеты были офигеть какие тяжелые и не желали нормально гасить отдачу, а вот целиться с них было проще. — Это не ружьё! За пистолет не так держаться надо! Ты же из ружья попадаешь, в чем проблема? Что этой недогейше не нравилось, я понять не могла, потому что из кремневого пистолета я стреляла так же хорошо, как и из ружья. И вот потом я заметила Тича. Высокий, в белой рубашке, добродушно и широко улыбающийся, он вызвал во мне волну ненависти. Он с кем-то разговаривал или играл в карты. Эта мразь смеялась, а во мне вскипела за секунду злость, ярость и что-то жалкое, прорвалась наружу слабость. Но удержаться я не смогла, не захотела. Эта сволочь предаст накама, Отец умрёт, Эйс, да там тысячи погибших будут, миллионы скорбящих. Он брата своего убьет! Брата! Ради собственных амбиций! Мысли смерчем пронеслись в голове меньше, чем за половину секунды, и я направила руку резко вправо. Всегда рикотшетил. И сегодня тоже пуля отскочила от обитого железом марса и полетела в Тича. Никто ничего не успел и не успел бы. Маршал D. Тич пошатнулся, завалился набок. С одной стороны виска пуля вошла ровно, даже почти не видно за отчаянно вьющимися волосами, а с другой кровь, осколки кости, ошметки мозгов, слипшиеся от крови волосы. И это уже не будущий Йонко? И этот человек съест Ями-Ями но Ми? А мозги самые обычные… И кровь такая же красная, как у всех. Даже страха на лице нет, улыбка застыла, глаза остекленели и потухли, подернувшись матовой пеленой, застыл маской где-то под ними зарождающийся страх, не успевший переродиться в панику, когда смерть пришла. Осознание не приходило. Равнодушия тоже не было, но я получила какое-то неприятное, мрачное удовлетворение, уже понимая, что меня ждёт. Мне придется заплатить. И я заплачу. Дорогую цену, за свой наверняка опрометчивый поступок. Стало тихо. Так тихо, что казалось все застыло, тишина была полной и абсолютной, я оглохла от выстрела. Спустя ещё три долгих, растянувшихся на целую безмолвную вечность, секунды меня накрыло волной Воли и ярости, я упала на доски палубы одновременно с телом Тича. И мир потух… Очнулась я связанная в трюме, узнав его по запаху специй, передернув плечами. Рядом в нечетком свете я заметила всех комдивов, которые были на судне. Второй, четвертый, пятый, восьмой, двенадцатый и шестнадцатый командиры стояли передо мной полукругом, только Марко держался чуть в стороне, а взгляд его был мрачнее, чем обычно, серые глаза похолодели и отдавали сталью. — А Отец меня судить не будет? — тихо подала голос я. — Для тебя он теперь Белоус. Ты убила своего брата, опозорила Его имя, — с презрением выплюнул Изо. А чего я ожидала? Цветочков и красную дорожку?.. Нет. — Я готова понести наказание. А еще спасибо вам за все. Эти две недели для меня были самыми лучшими в жизни, — и мягко, по-настоящему улыбнулась. Я закрыла глаза. Смерти я боялась. Страх был реальный, я не хотела казаться смелой. Но я действительно должна заплатить за убийство. За добро, пусть корявое, пусть не своевременное, но за него надо дорого платить. Я не готова. На самом деле не готова, потому что мне страшно, потому что я оставила о себе такую память, потому что предала их, потому что они так думают. Единственное, что режет, так это мысль о том, что канон может быть не везде прав. Размышления длились всего пару секунд. — А как же попытаться объяснить свой поступок? — спросил Харута, у него глаза от ярости огнём горели. — Вам не станет лучше и понятнее. Я слишком рано, — и тут же оборвала себя на полуслове, не давая закончить, подавляя рвущиеся наружу объяснения. Повисла напряженная тишина. — Нам действительно не понять братоубийцу, — холодно ответил Виста. Ради вас старалась. «Спасибо» не жду, мрачную какую-то обречённость чувствую. — Так почему Белоус сам меня не судит? — Отец сказал допросить, а не убивать сразу, — отозвался Намур, тоже мрачный и злой, еще более хмурый, чем обычно. — А то вдруг дитятко ошиблось, — с презрением выплюнул Эйс. Не убивать сразу… Заслужила. Сама виновата. Всё испорчено, всё пойдёт по другому сюжету. Но не так. Тича нет, Татч жив, Эйс жив, Оте… Белоус жив. Все ещё живы. И только Тич мёртв. Я как он. Потому что тоже убила брата, который ничего пока не сделал. Пока не сделал. Я отпустила взгляд на свою ключицу там, где была набитая первая в жизни татуировка. Иероглиф в половину ладони, читался как «ши» и означал «смерть». Чтобы не забывать, что она рядом всегда. И теперь она ещё ближе ко мне, скоро заберет куда-то. А что потом будет? Вот я сейчас есть. Есть веревки, стягивающие руки. Есть холодные, презрительные и яростные взгляды комдивов. А потом их не будет. Это я представляю. А как меня не будет? Этого я не представляю. Как это? Меня, и вдруг нет? В смысле, совсем нет? — Ты брата своего убила! Брата! — закричал Эйс, кидаясь к стулу, на котором я сидела. Оказался неожиданно близко, опалил жаром, волосы на голове чуть скрутились от резко повысившейся температуры, — Брата, семью свою! За что? Ты!.. — Эйс. Назад, — холодно сказал Татч, — Последнее слово дадим? Эйс посмотрел мне в глаза, я видела в них злобу, обиду, непонимание и много, много ненависти. Он отступил и сплюнул. — Пусть попробует, — отозвался Харута. Они кивнули. — Давай, начинай оправдываться, — Виста. — Я убила своего брата. Он ничего не сделал, — тихо начала я, сдержав ненужное «пока не сделал», — Так что меня нельзя прощать. Вы, — «мои братья» хотела было сказать, но сдержалась. До них дошло, что я хотела сказать, но они промолчали. Дождавшись, пока желание пройдет, я продолжила, — Мне очень помогли. И не надо меня прощать. — Указываешь? — спросил Намур хмуро. Я мотнула головой. — Не имею права. Ни указывать, ни советовать. Не надо меня прощать, — через силу улыбнулась. — И не простим, — кивнул Изо. — Она признала своё преступление. Марко, что скажешь? — спросил Татч. Он не улыбался, а оттого выглядел особенно жутко — обычно за доброй и светлой улыбкой он скрывал жуткое лицо, с кривым шрамом, с бородой, с сеткой морщин. А теперь он не улыбается, взгляд его холоден и зол. Страшно. Они — пираты. А Марко ни слова ни вымолвил за весь разговор. Ему хуже, чем остальным, я его доверие предала, предала его полностью, каждую его часть. Мне стало стыдно. Вот изменила я будущее, дальше-то что? Мне от этого не лучше! И никому не лучше! И никто не узнает, что я что-то там изменила! Я не убегаю. И не убегу. — Утопить гниду под килем. Смерть на Моби Дике надо заслужить, йой, — выдал Марко. Это последнее «йой» было как пощёчина, а слова как лезвия бритвы душу резали. Сама виновата. И всё. Дальше все было предельно ясно и четко. Татуировку с меня сожгли. Эйс просто выжег часть спины, я сорвала голос, пока орала от боли, но в обморок от боли все равно не упала. Держалась и на Эйса я не обижалась. Глупое, мелочное чувство ко мне не шло, да и не пустила бы я его. Эйс добрый и хороший. Это я — убийца и сволочь. Даже смешно как-то. Как может оборваться все одним днем, одной жизнью, одной мыслью. Как-то странно было чувствовать все это. Будто я могла оставаться с ними дольше, а не пороть горячку, будто могла плавать и исправлять косяки их, будто могла... Могла. На самом деле могла. А теперь за полсекунды оборвала всё одним выстрелом. Не жалела, не жалею и жалеть не буду. Все молчали, на Моби Дике было глухо. Меня подняли на рей, обвязали веревкой. Спину жгло нещадно, казалось, что боли такой быть не может, что все это не со мной происходит. Я будто со стороны за собой наблюдала. Вот стоит девушка, почти женщина, лет двадцать пять на вид, с длинными черными волосами, косой челкой, с пером в ухе (подарок Феникса, который он почему-то не забрал), несколько выкрашенных в яркие цвета прядок, вот на ней криво надетая кофта, одежда вся мятая, а спина изодрана и вместо ровной кожи с красивой аккуратной татуировкой - кровавое месиво с черными угольками свернувшегося и подгорелого мяса, мышц. Как еще с ума не сошла. Веревку пропустили под килем. Не пожалели. Ни меня, ни веревки. Через силу улыбнулась искусанными в кровь губами, улыбка вышла дерганной, но, наверное, немного искренней. Налетел ветер, я не сопротивлялась, а потом мир опрокинулся, я полетела вниз, подавив в горле крик, подавив желание позвать Марко на помощь. Пыталась дыхание задержать, но вода только в уши хлестала, соль щипала глаза и мелкие раны, и очень больно — спину. По канату меня потянули дальше. Кожу рвали острые ракушки, отросшие на днище корабля, соль тут же попадала на раны, я от боли даже кричать не могла. Вода заливала рот, горло, в ушах шумело, кислород кончался, я готова была на секунду отдать всё за глоток воздуха, а меня тащили все дальше. Вокруг расползались кровавые пятна крови, медленно тая. Я умираю. Вот так, глупо и без пафоса, без предсмертной речи, без сочувствия и жалости со стороны тех, кого я спасала от их будущего. Я умерла.