*** Жаждущий
Аптекарь с Виндзор-стрит оказался несговорчивым сварливым старцем, наотрез отказавшимся помогать нам в расследовании, мотивируя это тем, что имена заказчиков не разглашаются. Я вытряс бы из него абсолютно всех клиентов, если б господин пожелал, однако он не хочет выдавать себя, боясь, что агрессивное дознание может спугнуть нашего покупателя сорного товара. И вот мы уже целый месяц отираемся у злосчастной аптеки, выслеживая добычу, как хищники на охоте, но пока наши усилия пропадают втуне. Сегодня мы сидим в уютной теплоте кэба, и настоял на этом именно я, поскольку после вчерашней прогулки по холодному Лондону всерьёз начал опасаться за хлипкое здоровье его светлости. Упрямый мальчишка не захотел наматывать на себя шарф, просидев в переулке весь день в тонкой жилетке, изображая бродягу, и к вечеру мелкий каприз вылился в сухой кашель. Я готов был собственноручно придушить высокородного гения конспирации за беспечность, чтоб впредь не сыпал вредными для здоровья приказами. Не хватало ещё одной пневмонии, которая, кстати, может оказаться последней. Ослабленный организм хозяина просто не выдержит очередного напора болезни, которая, не затрудняясь, срежет и без того тонкие нити жизни, а я не собираюсь терять его раньше времени. Моё чувство собственности стало слишком щепетильным. Милорд сидит напротив меня, вся его поза говорит о полной расслабленности, но при этом он сосредоточенно вглядывается через узкую щель меж занавесок в единственную постройку, занимающую все его мысли последние несколько недель. Он охотник и будет сидеть в засаде столько, сколько понадобится для достижения результатов, в этом мы с ним очень похожи, вот только в моём случае жертвой выбран он сам. Я тоже жду и иногда представляю, на что будет похожа его душа, когда станет, наконец, моей. Будет ли она горчить отчаянием, как в тот день, когда мы только познакомились, или же разольётся сладким нектаром на языке, а может, обожжёт горло перечным соком... Смотрю на его спокойный профиль и в который раз за прошедший месяц пресекаю желание распустить туго затянутую шнуровку плаща, чтоб провести пальцами по изгибу шеи. Мне совсем не нравятся подобные позывы, они мешают, отвлекают, пробуждают слишком низменные инстинкты, в удовлетворении которых я абсолютно не нуждаюсь. Это раздражает. Я мог бы отвернуться, дабы вид хозяина не провоцировал неуместных желаний, однако даже если завяжу себе глаза, всё равно буду чувствовать его присутствие, лёгкий сквозняк донесёт до меня запах его кожи, а в ушах толчками отзовётся шелест равномерного дыхания, что никак не изменит моих странных порывов. Мне это совсем не нравится. Жертва не должна становиться катализатором столь неприемлемых для демона ощущений. То, что происходит дальше, открывает под моими ногами бездну Ада, из которой я выполз, и я чувствую негасимый жар вечного хаоса, вероломно врывающийся в моё тело. Господин явно не понимает, что творит со мной, а если узнает, то наверняка отошлёт на другой край земли. Тонкие бледные пальцы одной руки поднимаются к воротнику и теребят его в попытке немного освободить горло, так как в салоне довольно тепло, затем дёргают за тесьму, медленно распутывая несложную петлю, ткань с шорохом расходится в стороны, открывая обёрнутую шарфом шею. Но милорду этого мало, он снова тянется, стаскивает шерстяную полоску ткани, и в этот момент непроизвольно сглатывает. Кадык дергается вверх-вниз, пергаментная кожа поблёскивает от проступившего пота, хозяин снимает перчатку и проводит по горлу пальцами, запускает в повлажневшие волосы, зачесывая их назад, но слипшиеся пряди упрямо падают обратно на лоб. Он приоткрывает губы, и с них срывается тяжёлый вздох, обозначающий явственное разочарование в очередной безуспешной вылазке. И я хочу забрать себе его дыхание, обратить на себя взор глубоких цветных глаз, на дне которых осел жестокий опыт несправедливой жизни. Милорд откидывается на спинку сиденья, запрокидывает голову, продолжая следить за перекрёстком, однако напряжение последних недель наливает веки свинцом, незаметно смыкая их. Ещё какое-то время он борется с навалившимся на плечи сном, однако усталость всё же побеждает изо всех сил сопротивляющуюся волю хозяина. На лбу едва уловимо бьётся тонкая жилка, и я не могу оторвать от неё глаз, чувствуя спокойный ток жизни в каждой артерии господина. Я так давно не испытывал плотского возбуждения, что в тот момент, когда оно охватывает моё тело, не сразу соображаю что происходит. Смотрю на спящего мальчишку и не могу оторваться, вид трогательно порозовевших щек, склоненной на бок головы и обнажённой части шеи замыкают в моём воображении какие-то немыслимые цепи. Господин… Если бы он только позволил коснуться себя, хотя бы на миг. Позволил узнать тепло своей кожи, ощутить живой ритм сердца… Интересно, каково будет поцеловать эти губы, провести по ним языком, скользнуть своим вглубь приоткрытого рта?.. Когда я понимаю, что собственные руки уже тянутся к безмятежно спящему, то отдёргиваю себя назад, вжимаюсь в бархат сиденья, скребу ногтями по обивке. Что это такое было? Я испытывал людей, развращал, искушал, пожирал их души, но до сих пор во мне не возникало желания владеть человеческой плотью. Никогда. Провожу ладонью по собственному лицу, сбрасывая морок вместе с этим жестом. Я не вправе отвлекаться на нездоровые желания разыгравшейся фантазии, лучше сосредоточиться на наблюдении за аптекой. Хотя я и так знаю, что тот, кто нам нужен, в лавку не заходил – чувства обострены настолько, что я осязаю содержимое всех баночек, которые выносят покупатели. Свинцовое небо с каждой минутой становится всё тяжелее, погружая город в сумеречное томление осени, люди начинают покидать узкие улочки, избегая мрачных углов, потому что тени скрывают собой таящийся в них лик зла. Именно в это время на охоту выходят выродки человеческого общества, преследующие себе подобных, чтоб насладиться чужими страхом, потом и кровью. Однако наш преступник не таков, ему не нужна жизненная эссенция, не привлекает его и запах наводимого ужаса, он убивает чисто, быстро и, скорее всего, бесшумно. Руки его не тонут в крови младенцев, дитя ещё дышит, пока воды Темзы не заполнят его лёгкие до предела. Что может руководить таким человеком? Удовольствие от осознания медленно угасающей по его вине жизни или что-то ещё? Снова мой взгляд скользит по притихшей фигуре господина, и в горле пересыхает от поднимающегося желания. Нет, не может быть, чтоб я хотел его. Невозможно. Горло исторгает хриплый смех. Я смеюсь над собой. Моё помешательство нарушает сон милорда, он вздрагивает, неохотно открывает глаза и непонимающе косится в мою сторону. – Что тебя так развеселило? – недовольно интересуется он, приподнимаясь на сиденье. – Собственные мысли, господин. Он протирает глаза, выглядывает в окно, проверяя обстановку, а я думаю только о том, что нужно унять свою блажь. Или просто удовлетворить её.*** Ищущий
Очередная неудача. Он снова не появился. Но я не оставляю надежду найти этого мерзавца, играющего с чужими жизнями, возомнившего себя вершителем судеб. Невидимый – так я называю про себя преступника, он ведь ведёт себя именно так, практически не оставляет следов, топит все улики в воде, и если бы не удачное стечение обстоятельств, никто никогда не нашел бы трупы. Это расследование выматывает, не могу есть, не могу спать, стоит сомкнуть глаза – и я стою на холме из детских трупов, сверлящих меня чёрными дырами пустых глазниц, а в ушах звенит чей-то злорадный смех. Я чувствую холод мёртвых тел, они тянутся ко мне, хотят достать, кричат… Не понимаю, что им от меня нужно, но я обязан разобраться в этом деле, возможно, тогда они оставят меня в покое. Тут и своих призраков вполне хватает, чужие мне ни к чему. Провожу рукой по взъерошенным волосам и ниже натягиваю козырёк фуражки. Сегодня я снова уличный оборванец – так гораздо легче оставаться неприметным, ведь бездомные никому не нужны. Себастьян следит за перекрёстком с крыши соседнего дома, но шестое чувство подсказывает, что приглядывает он больше за мной, поскольку затылок и спина уже едва ли не горят под его пристальным взглядом. Да ничего со мной не случится, лучше бы это своё внимание уделял нашему делу, а не растрачивал способности понапрасну. Осматриваю припорошенные первым снегом черепичные крыши в поисках моего соглядатая, но не вижу даже тени знакомой фигуры. Что ни говори, а прятаться он умеет. С каждым днём моё беспокойство возрастает, я не могу не думать о том, что вот уже два месяца мы бестолково теряем время, следя за треклятой аптекой. Возможно, за этот период Невидимка совершил очередное убийство, и новый труп кормит рыб на дне Темзы, однако единственный способ узнать его лицо – дождаться визита к аптекарю. Я узнаю кто он, уж в этом мне поможет Себастьян. Внезапно рядом со мной, словно с небес, приземляется дворецкий, и я от неожиданности чуть не падаю с деревянных ящиков, на которых сижу. – Какого дьявола, Себастьян?! – почти шиплю сквозь зубы, озираясь по сторонам. – Простите, милорд, но у меня важное сообщение от мистера Артура Рендалла. – Что ему ещё нужно? Откуда он вообще знает, где мы? – Он и не знает. Я встретил его случайно, когда обходил улицу. Он несколько раз пытался связаться с вами, но, как сами понимаете, не смог. Дворецкий достаёт запечатанный конверт, срывает печать и передаёт мне. Смотрю на дверь аптеки и опускаю глаза на сложенную втрое бумагу. – Чёрт подери! – вырывается у меня помимо воли, когда буквы послания заканчиваются. – Милорд? – Себастьян озабоченно наклоняется, а я протягиваю письмо обратно ему. Читает, хмурится, поднимает на меня взгляд. – Они нашли ещё одно тело, – констатирует он. – Или то, что от него осталось. Лорд Рендалл пишет, что труп пробыл в воде как минимум несколько месяцев. Прислоняюсь спиной к стене и безотрывно смотрю на аптеку. Я не могу оставить свой пост: что если Невидимка появится как раз тогда, когда мы будем осматривать найденный труп? Но и проигнорировать новость господина Рендалла тоже не имею права, осмотр тела может дать новые зацепки. Решение я принимаю почти не колеблясь. – Себастьян, ты останешься и будешь продолжать следить за лавкой аптекаря, а я навещу нашего комиссара. Дворецкий слегка наклоняет голову к плечу, недоверчиво мерит меня оценивающим взглядом с головы до ног и останавливается на криво сидящей фуражке. – Ваша светлость желает навестить комиссариат в этом, с позволения сказать, костюме? Что-то, неподдающееся моему разуму, мелькает в его глазах, что-то, что вызывает странное чувство смущения. Несмотря на то, что на мне одето не менее дюжины разного тряпья, по какой-то причине ощущаю себя абсолютно обнажённым. Я даже проверяю одной рукой всё ли на месте, для верности. Снова поднимаю голову, но в глазах Себастьяна уже ничего не разобрать, они беспристрастны и слегка насмешливы, впрочем, как всегда. – Разумеется нет. Ты меня переоденешь. – Здесь и сейчас? Изумительно, он ещё и издевается! – И так, чтоб никто не видел, – цежу сквозь зубы, сдерживая раздражение. – На улице холодно, – возражает он. – Не важно. Нельзя оставлять это место без присмотра. – А я ведь предлагал взять экипаж, – вздыхает дворецкий, снимает с себя пальто, набрасывает мне на плечи и резко срывает, словно фокусник в цирке. Не знаю, как он это делает, но через секунду я стою в своём парадном костюме и плаще. Себастьян наклоняется и застёгивает пуговицы, так сосредоточенно, будто вокруг больше ничего не существует. – Жди меня здесь. Если наш Невидимка появится, следуй за ним. – Невидимка? – удивлённо приподнимает брови дворецкий, отстранившись. – Я так назвал его, – непроизвольно морщась от отвращения, говорю я. Себастьян прикрывает рот ладонью, но в хитром прищуре глаз я ясно вижу усмешку. – Тебе весело? – Нет, просто вы подобрали довольно ёмкое определение нашего преступника. Не могу понять, издевается он или говорит серьёзно. В отличие от тех маньяков, с которыми мне приходилось сталкиваться, Невидимка никак не контактирует с нами. Если обычно убийцы намеренно оставляют какие-либо знаки на месте преступления, «разговаривают» со следователями, играют с ними, показывая своё превосходство, «кричат» о своих деяниях, желая быть узнанными, но не найденными, то наш субъект напротив – всячески старается замести следы, не оставить ни единой улики против себя. Он хочет оставаться незримым. Себастьян останавливает экипаж и даёт указания кэбмену, куда меня нужно доставить. И пока я еду, сопровождаемый стуком колёс и цоканьем копыт по камням мостовых, в голове оседают мысли одна мрачней другой. Сколько времени Невидимка уже промышляет в Лондоне? Сколько жизней на самом деле он забрал?***
Комиссар встречает меня в уже привычной компании студентов, но на этот раз никто не выдаёт своих эмоций, мы лишь кивками приветствуем друг друга, поскольку в помещении стоит такой сильный запах разложения, что трудно дышать. Желание прикрыть нос и рот хотя бы рукавом становится навязчивым, тошнота клубком подкатывает к горлу, однако я намерен вытерпеть гораздо большее, так что неприятный запах меня не способен отпугнуть. Тем более в присутствии этих людей. Возле кушетки с телом, накрытым пока простынёй, стоит человек средних лет в наброшенном поверх костюма халате и натягивает перчатки. – Доктор Липман, к вашим услугам, – приветливо улыбается он. – Вы, я полагаю, граф Фантомхайв. – Рад знакомству. – Честно говоря, я думал вы немного… старше. Пальцы непроизвольно сильнее сжимают набалдашник трости, я не терплю, когда указывают на мой возраст, но мужчина снова улыбается и у него выходит это так тепло и искренне, что начавшая зарождаться злость быстро куда-то улетучивается. Не часто встречаются в жизни настолько обезоруживающие одним лишь взглядом люди, тем более такой профессии. – Подходите поближе, – доктор поворачивается к кушетке и аккуратно стаскивает с трупа ткань. – С вами не могли связаться, поэтому вскрытие я уже провёл в присутствии господина Рендалла и его студентов, но уверяю, вы ничего не потеряли. Я замечаю, что кроме самого комиссара, никто не изъявляет желания приблизиться, будущие следователи делают полшага вперёд, но так и остаются на почтительном расстоянии. Незаметно пожав плечами, поворачиваюсь к тому, над чем уже успел потрудиться мистер Липман. Да, зрелище действительно весьма… неприятное. Я понимаю, почему никто не горит желанием второй раз рассматривать останки – от маленького тельца почти ничего не осталось. Со скелета, покрытого грязью и тиной, свисают клочья оставшейся кожи, грудина выпилена и вставлена обратно, как перевернутый каркас недостроенного судна, безволосый череп лишен теменной кости, которая лежит рядом, напоминая глиняную миску. Глаз нет, их давно съели жители Темзы, а пустые провалы неподвижно уставились вверх, напоминая о моих ночных кошмарах. На одно мгновение даже кажется, что они смотрят на меня. Вздрагиваю, стискиваю край плаща и смаргиваю наваждение, не позволяя себе думать о странностях собственного воображения. – Как ни странно, но ребёнок был абсолютно здоров, – говорит мистер Липман, складывая ткань в несколько раз. – Как вы это поняли, от него же почти ничего не осталось? – спрашиваю я недоверчиво. – О, всё очень просто – любая патология оставляет след на костях, – доктор любовно проводит пальцами по ребрам жертвы, что вызывает во мне приступ несвоевременной брезгливости. – Скажем, если вы носите неудобную обувь и натираете мозоли, то со временем ступни деформируются, начнёт образовываться костный нарост, а возможно, что и пальцы изменят форму. – Допустим, но у этого ребёнка не было столько времени. – Доктор хочет сказать, родись он с внешними аномалиями, из-за которых мать могла отказаться от него, то мы поняли бы это по строению скелета, – включается в нашу беседу комиссар Рендалл. – А можно определить, сколько времени жертва мертва? – Боюсь, что точно сказать будет сложно из-за длительного пребывания тела в воде, в ней процесс разложения тканей происходит намного медленнее, но я обнаружил кое-что интересное. Мистер Липман оживает, его глаза вдруг начинают блестеть, и он хватает с ближайшего столика с инструментами лупу. Лично я не могу представить, как труп может вызывать столько радости. Наблюдаю, как доктор наклоняется, обхватывает пальцами крошечную стопу и подставляет под увеличительное стекло. Вижу, как появляется на его губах улыбка, но до сих пор не понимаю, что служит причиной её появления. – Взгляните! Мы с комиссаром переглядываемся. Сомнительный повод для единодушия, но всё же оба склоняемся над жертвой. – Видите? – с воодушевлением мистер Липман поглаживает плюсневые кости. До меня не сразу доходит мысль доктора, но когда я уже готов открыть рот для ответа, меня опережает лорд Рендалл: – Фаланги пальцев отсутствуют. – Да-да, это мы выяснили ещё в прошлый раз, – торопливо соглашается наш проводник по миру мёртвых. – Но не только. Я снимаю тёплую перчатку и, забыв об отвращении, прикасаюсь к шершавым холодным костям, двигаю рукой, как это делал сам доктор и наклоняюсь совсем низко, чтоб изучить то, что я нашёл. Тонкие линии исполосовывают едва оформившиеся детские ножки. – Откуда это взялось? Разве это нормально? – Всё-таки заметили, – удовлетворённо кивает мистер Липман. – И куда делись его пальцы? – Их оторвали крабы или раки. Сзади раздаётся глухой стук и звук удара. Когда мы дружно оборачиваемся, то я не могу не оценить безграничную «выдержку» хваленых студентов – один из них благополучно разлёгся на полу в блаженном обмороке. – О, мистер Кроуфорд опять за своё, – сочувственно вздыхает доктор и, как ни в чём не бывало, снова уделяет всё своё внимание останкам. – Так на чём мы остановились? – Хороши у вас студенты, – скрыть сарказм у меня сейчас не вышло бы при всём желании. – Им не хватает практики, – морщится, как от зубной боли, комиссар. – Ах да, – продолжает мистер Липман, не замечая нашего разговора, – эти выщербленные линии оставлены клешнями членистоногих. Тут доктор отрывает кусочек кожи и разминает его в пальцах. Позади снова слышится чей-то стон, но хоть в обморок в этот раз никто не падает. С мстительным удовольствием отмечаю, как кривится комиссар, явно чувствующий себя в ответе за своих студентов. Да, им требуется очень много практики. – Во влажной среде в мягких тканях обычно остаётся жировоск. Вот, видите? – доктор вытягивает в мою сторону перепачканные восковидным веществом пальцы в перчатках. – Вижу, – сглотнув, невозмутимо выдавливаю я. – Процесс его образования может длиться от нескольких месяцев до нескольких лет. – Что? Такой огромный разнос во времени? – Всё зависит от температуры, в которой находится тело. Чем теплее, тем быстрее процесс разложения. – Сейчас ведь зима. – Да, жертва должна была сохраниться лучше, поэтому могу смело предполагать, что труп пробыл в воде от года до двух лет. – До двух лет… – автоматически повторяю я тихо. Это говорит лишь о том, что Невидимка в Лондоне уже довольно долго. – Где нашли тело? – На окраине Барн парка, в ручье Хейвери, – отвечает комиссар Рендалл. – Ноги привязаны к камню. Меня охватывает какая-то тоска и жалость к этим маленьким человечкам, обречённым кормить своей плотью рыб после столь ужасной смерти. Смотрю на ровный спил рёбер, и уже знакомая злость завладевает моим разумом. – Итак, у нас есть три трупа и фактически никаких улик, – поглаживая свои усы, сухо говорит комиссар. – Да, преступник аккуратен, – подтверждает доктор. – У вас есть карта? Мой вопрос несколько удивляет обоих мужчин, но мистер Липман спохватывается первым. – Кажется, где-то была, – он снимает перчатки, подходит к рабочему столу и подзывает нас поближе. С деревянной крышки, укрытой стеклом, на меня смотрят длинные прожилки ветвящихся улочек Лондона. Беру стоящую рядом чернильницу и ставлю её на место, где найдена первая жертва, небольшая нефритовая фигурка в виде слона отмечает положение второй. Последнее лорд Рендалл указывает пальцем сам. – Даже спустя два года преступник не сменил место, где он сбывает тела, – я показываю на мост Патни. – Здесь был найден камень второй жертвы. Остатки шёлковых волокон ведь подошли? – Да, – с явной неохотой подтверждает комиссар. Едва заметно киваю и продолжаю: – Здесь его излюбленное место, ведь так просто прогуливаться по мосту и бросить за грань небольшой сверток. Ночью этого никто не увидит и не услышит, дома расположены слишком далеко. Очень удобно. Я почти вижу тебя, скрытого ночной мглой и туманом, идущего по краю с малышом, укутанным в полы пальто. Ребёнку тепло, поэтому он не кричит, и ты пользуешься тишиной. Тебе нравится это место, здесь красиво, внизу, в отблесках луны, мирно шелестят чернильные воды, они так и манят своей глубиной, завораживают. Идеальная шкатулка для хранения самых гнусных секретов твоей прогнившей насквозь души. Свёрток падает бесшумно, слышен только короткий всплеск, и снова наступает тишина. Ты ещё долго следишь за беспокойной водой, её вид успокаивает и приносит облегчение, она словно шепчет о том, что не выдаст тебя. Ты уходишь удовлетворённым, но ещё не знаешь правды. Вода солгала.