*** Ищущий
Просыпаюсь весь мокрый от пота и измученный очередным ночным кошмаром. Или не кошмаром? Остатки сна уже покидают меня, но я ещё помню жар чужих губ на своих и давление рук, сжимающих бёдра с поистине нечеловеческой силой. Сердце рвётся из груди как ненормальное, да я и сам ненормальный, раз снится такое. Спустя ещё полминуты до меня доходит, что постепенно расплывающиеся ночные грёзы полностью повторяли один из не самых приятных эпизодов в моей жизни. Боже, как же я желал стереть его из памяти! И вроде бы всё получилось, но нет же, Себастьяну нужно и во сне меня преследовать. Даже собственное тело предаёт, оставаясь глухим к доводам разума. Губы горят совсем как тогда, в коридоре перед кабинетом лорда Сомерсета, даже вкус крови на языке почти реален! И, казалось бы, дальше падать некуда, однако бонусом к смущающему сну прилагается щекочущее ощущение в животе и выпуклая твёрдость между ног. С мучительным стоном зарываюсь в одеяла, изображая окуклившуюся гусеницу, ожидая, что всё пройдёт само собой. Однако время бежит, а мне становится только хуже, низ живота заполняет тягучее чувство, которое довольно быстро сменяется болью. Надежда на «пройдёт само собой» с каждым мгновением тает, как снеговик под весенним солнцем. Так, что там говорил Себастьян о том, как справиться самостоятельно с этим недоразумением? Нужно вроде масло… Ох, да какое к чёрту масло, когда от простого соприкосновения с тканью словно молнией сшибает! А представив свой спуск на кухню и предстоящие поиски пресловутого средства для облегчения страданий, мороз бежит по коже. И так обойдусь. Не хрустальный. Припомнив все указания своего дворецкого, через смущение нахожу под одеялом подол рубашки, задираю почти по самую грудь, удерживая его на месте, и смыкаю пальцы другой руки на члене. Никогда ещё я не касался себя там по такому поводу. Господи, какой же он твёрдый и горячий! Моментально позвоночник пробивает электрическим разрядом, лёгкие сводит спазмом, и я захлёбываюсь новыми ощущениями. Сжимаю кулак сильнее, первое движение сверху вниз выходит почти безвольным, и бёдра инстинктивно подаются вперёд. Выдыхаю резко, сквозь стиснутые зубы, не в силах теперь остановиться. А, собственно, зачем? Дикое возбуждение едва не выкручивает суставы, когда пальцы задевают мокрую головку, размазывая влагу. О, да, так гораздо лучше! Под закрытыми веками пляшут бенгальские огни, в ушах шумит, а дыхание опаляет горло, словно крепкое вино. Такого я ещё не испытывал ни разу в жизни. Если бы сейчас кто-нибудь вошёл в мою комнату, даю руку на отсечение, что это меня не остановило бы. Движения сами собой становятся лихорадочней и быстрее, ощущения острее. Особенно, когда за закрытыми веками проскальзывает лицо Себастьяна, но это видение так мимолётно, что сознание не успевает за него зацепиться. Облегчение наступает так скоро и неожиданно, что я не сразу осознаю своего освобождения, зато появившиеся неприятности мгновенно приводят в себя. Во-первых, я выяснил, что продолжать движения не особо приятно, а во-вторых – нужно что-то делать с белёсой влагой, растекающейся по ладони. О своём грехопадении задумываюсь только теперь, глядя на поблёскивающее в лунном свете семя. И как же это унизительно! Быстро вытираю испачканную руку о сорочку, снимаю её, скручиваю в узел и заталкиваю под кровать. Прячась от холода в берлоге из одеяла, ощущаю, как по телу расползается усталость и что-то ещё, новое, неведомое ранее, будто все кости в теле превратились в кисель. Словно я только сейчас открыл глаза, а мир оказался ярко-оранжевым, как летнее солнце на закате. Пот остывает, становясь липким и противным. На душе как-то гадко и стыдно, ведь я обвинял живущих здесь людей в распутстве, а сам пару минут назад занимался практически тем же. Мелочно и подло. Что-то подозрительно похожее на подступающие рыдания застревает в горле. Я не хочу становиться таким, как они! И слёзы лить тоже не буду, я ведь не девчонка какая-нибудь. Но преступно своевольная влага уже принялась заволакивать глаза. Тогда я крепко зажмуриваюсь и вдавливаю лицо в подушку. Я граф Фантомхайв, чёрт возьми! Акт самобичевания прерывает неясный шум в коридоре. Прислушиваюсь внимательнее, пытаясь понять, что происходит, но различаю лишь топот ног, да гул приглушённых голосов. Движимый любопытством, сползаю с кровати, быстро натягиваю подвернувшиеся под руку вещи и выпадаю в коридор. В доме действительно довольно шумно для раннего утра. Обычно слуги ведут себя тихо, чтоб не разбудить Хозяев. Из соседней комнаты выбегает Гай, на ходу натягивая ливрею. - О, Финн, а я как раз тебя будить собирался, - почти шёпотом говорит он. - А что вообще случилось? - Не знаю, но это что-то явно нехорошее. Всех собирают в столовой, так что поторопись. Застёгивая на ходу пуговицы, примыкаю вместе с Гаем к стайке сонно зевающих девочек, среди которых узнаю Мери. Она оборачивается и тепло улыбается, когда я слегка дёргаю её за рукав. - Что происходит? - Точно не знаю, но кажется это из-за того, что Кэти сегодня не ночевала в своей комнате. Я её и сейчас-то не видела. - А вчера? Мери хмурит свои тонкие брови, постукивая пальцем по подбородку. - Мы пересеклись, когда она пошла набрать воды из колодца, потом не знаю. У меня вдруг появляется неприятное сосущее ощущение где-то под рёбрами, и оно вовсе не связано с голодом. - Построились в шеренгу! – громогласно объявляет сэр Томас, когда вся прислуга, наконец, стекается в довольно небольшое помещение. – У меня для вас объявление. Дворецкий замолкает, дожидаясь полнейшей тишины и абсолютного внимания к своей персоне. - Никто сегодня не покидает поместье, все выезды отменены Хозяевами. За ворота – ни шагу! Кто ослушается, будет сурово наказан. Всем всё ясно? - Сэр? – звучит робкий голосок кухарки. - Да. - А… А как же продукты? - Используйте имеющиеся. Ещё вопросы будут? Никто больше не изъявил желания выступить, поэтому все быстро разбрелись заниматься своей работой. И поскольку моя поездка с леди Сомерсет так же отменилась, я могу спокойно обдумать новые сведения о расследовании, приобретённые во вчерашнем приключении, и поговорить с Джеттом. И никаких мыслей о Себастьяне! Ни единой! Однако не думать о демоне оказывается не такой уж простой задачей. Это как с розовым слоном – зарекаешься не представлять его, но, как назло, именно розовый слон непрерывно начинает мельтешить перед глазами. Буквально на каждом шагу мне мерещится высокая худощавая фигура, в итоге оказывающаяся либо вазоном на подставке, либо шевельнувшейся от сквозняка шторой. Усугубляет ситуацию то, что каждый раз дыхание отчего-то сбивается, а низ живота наливается тёплой тяжестью, приводя в состояние лёгкого возбуждения. В штанах становится неуютно от непривычной тесноты и приходится прятаться в пустующих комнатах, чтоб скрыть от чужих глаз свой позор. Ну, это уже никуда не годится! Но иногда накатывает другое чувство – когда я ненароком вспоминаю, как отвечал мой дворецкий на флирт Амелии – тёмное, подобно грозовой туче, такое же неосязаемое, далёкое, но острое, причиняющее необъяснимую боль. Но оно ведь не может быть… Я ведь не могу… Не могу ревновать Себастьяна к дешёвой девке? Или могу? Да что за глупости лезут в голову! Так, слоняясь по коридорам, терзаемый собственными внутренними демонами, я добредаю до комнаты Джетта и тихо стучу, надеясь застать его у себя. Долго ждать не приходится, мальчик открывает почти сразу, испуганно сжимая дверную ручку. - Здравствуй, Джетт, - пытаюсь улыбнуться как можно дружелюбней. – Можно войти? Он кивает и отходит, пропуская меня внутрь. Его комната ещё меньше моей, в ней едва хватает места для нас двоих, однако это всё же отдельная комната, а не общий барак, где прислуга спит чуть ли не друг у друга на головах. Я часто слышал о подобном из разговоров скупых пэров, которые хвастались своими методами экономии. Старые скряги. В этом отношении Сомерсеты заслуживают уважения. Какое-то время топчусь на месте, осматриваясь и не зная с чего начать. Джетт глядит на меня выжидающе, и я вспоминаю о его немоте, которая в разы осложнит наше общение. - Помнишь меня? Я Финни. Он кивает, ожидая продолжения, и я решаюсь на отчаянный шаг, который может стоить мне слишком дорого, но времени на скрытность больше нет, а промедление может стоить жизни невинному ребёнку. Или самой матери. Её побег вряд ли останется безнаказанным. - Я хотел бы поговорить с тобой. Он недоумённо на меня косится, безмолвно спрашивая, мол, о чём можно беседовать с немым? - Об одной девушке, которая служила горничной в этом доме до недавнего времени, - делаю небольшую паузу, наблюдая за реакцией Джетта. – И которой ты носил провизию по тайному ходу в амбаре. И тут глаза мальчишки распахиваются в немом ужасе. В мгновение ока он меняется, становясь похожим на загнанного оленя в окружении стаи волков. Предупреждая его порыв метнуться к двери, загораживаю её собой, вскидывая руки в стороны. - Не нужно совершать необдуманных действий, Джетт. Я не собираюсь тебе вредить и ни в чём не обвиняю. Не пугайся, - говорю ему успокаивающе. Джетт делает шаг назад, натыкается на кровать и, потеряв равновесие, плюхается на неё, нервно стискивая в кулаках покрывало. - Давай так, - поднимаю руки ладонями вверх, показывая, что не собираюсь ничего делать, - я буду говорить, а ты подтверждать или опровергать мои слова кивком головы? Дождавшись от него согласного жеста, облегчённо выдыхаю. - Хорошо. Её зовут Роуз Уотерс, - Джетт раскрыл рот от удивления, явно не в силах выполнить наше условие, но я и так понимаю, что на верном пути, поэтому продолжаю. – И вчера вечером, во время приёма, она сбежала, когда ты в очередной раз принёс еду и питьё. Ты не понял, как это случилось, Роуз ударила тебя по голове жестяной кружкой, а когда очнулся, её уже не было. Страшась наказания, к хозяевам ты пошёл не сразу, но сообразив, что девочка не вернётся, всё же решился рассказать о пропаже. Поэтому сегодня никого из прислуги приказано не выпускать из особняка. Прерываюсь, получая от Джетта очередное подтверждение. Склоняю голову на бок, пытаясь поймать его взгляд. - Роуз жила в заточении всё это время добровольно, её скрывали, потому что она беременна. На последних словах лицо мальчишки искажается неверием и покрывается красными пятнами. - Она оставалась бы здесь и дальше, но произошло что-то такое, что послужило причиной побега. Обращались с ней хорошо, значит, версия с жестокостью отпадает, что же тогда? Что-то личное? Дело в ребёнке? Роуз поняла, что его у неё заберут? Джетт застывает на кровати, съёживается в комок, словно хочет совсем исчезнуть. Тишина заполняет комнату, впиваясь в шею колючей удавкой. Только за окном иногда раздаётся звук разбивающихся о подоконник капель талой воды, раздражающий своей навязчивой монотонностью. Так проходит несколько минут, я понимаю, что ничего большего от Джетта не дождусь, и терпение, в конце концов, лопается, как мыльный пузырь. Достаточно одного шага, чтоб оказаться перед безмолвным мальчишкой, доли секунды, чтоб схватить его за ссутулившиеся плечи, и хорошенько встряхнуть, чтоб не смел замыкаться в себе. - Нет, Джетт! Джетт, Джетт, послушай меня. Я хочу помочь Роуз, она в опасности, но без твоей помощи сам я не справлюсь. Эй, ты меня понимаешь? Мальчишка шокировано глядит на меня некоторое время, а потом начинает водить руками по воздуху. Я не могу разобрать, что означают его жесты, и это неимоверно выводит из себя. - Что? Что ты хочешь сказать? Дело в ребёнке? Она сбежала из-за него? Джетт отрицательно мотает головой, снова рисуя в воздухе неопознанные фигуры, но сообразив, что толку от этого никакого нет, стряхивает мои руки, бросаясь куда-то в сторону. Я уже было кидаюсь следом, опасаясь, что и он сбежит из-под носа, однако мальчик падает на колени перед кроватью, вытаскивает из-под неё пару ботинок, переворачивает их, трясёт, потом просто запускает руку в один из них, в конце концов, находит нужное, судя по довольной улыбке. Джетт поворачивается ко мне и протягивает клочок мятой желтоватой бумажки. В предвкушении разворачиваю её, но почерк настолько неразборчив, что понять написанное получается далеко не сразу. Взгляд перебегает со строчки на строчку, а затем вновь возвращается к началу, изучая всё заново. Последнее слово частично размыто давно засохшим багровым пятном, которое тщетно пытались стереть. Кровь. Рискну предположить, что принадлежит она отправителю, который в попытках избавиться от неё только ещё больше размазал, а написать новое уже не смог. Почерк неровный, местами даже дёрганый, что свидетельствует о сильной лихорадке, мучающей адресанта. - Кто-нибудь ещё видел это письмо? – складываю записку и прячу в карман. – Это важно, Джетт. Мальчик согласно кивает и глядит на меня такими жалобными глазами, моля больше ни о чём его не спрашивать, однако ещё один вопрос я не могу не задать. - Кто? Он хмурит брови, потом начинает быстро перебирать пальцами, складывая из них странные знаки, но с дактилологией я не знаком. Внезапно Джетт подскакивает ко мне, хватает за руки и поднимает ладонями вверх, затем переворачивает тыльной стороной, показывая их мне, трёт кожу со всех сторон. Вот теперь я, кажется, догадываюсь, о чём так старается растолковать мальчишка. - Кэти? Это была Кэти? – ведь это она лечила мои руки. Джетт с удвоенной силой кивает головой, отпуская мои руки. И тут паззлы в голове сложились, сомкнулись, сошлись пазами, слились в единую чёткую картину, однако впервые больше всего на свете я хочу, чтоб сформировавшееся предположение так им и осталось. - О, боже! – выдыхаю, наблюдая, как меняется лицо Джетта на испуганное. – Никуда не выходи из своей комнаты! Запрись и никому не открывай, даже Хозяевам! Где-то позади хлопает дверь, я несусь по коридорам, словно за мной гонится сотня чертей. Я дурак! Какой же я дурак! Вихрем врываюсь к себе в комнату, и едва дверь успевает за мной закрыться, сдираю повязку с лица, взывая к своему демону: - Себастьян! - Господин, - с поклоном выходит он из тени, будто стоял там всё это время. – Ваш зов оказался весьма кстати, у меня важные новости от лорда Рендалла. Каким-то шестым чувством понимаю, что опоздал, мои инстинкты буквально вопят об этом, но я стараюсь ничем себя не выдавать. - Он ждёт вас как можно скорее на Бервик-стрит… - Едем, - не хочу больше терять время, хотя вряд ли это теперь поможет, но и медлить нет никакого желания, чувство вины уже сейчас начинает затягивать на горле свою петлю. – Но сначала прочти это. Отдаю ему записку, а сам начинаю стягивать с себя сюртук. - Я опоздал, Себастьян? – не узнаю собственный голос, он звучит глухо и безжизненно, а взгляд никак не желает отрываться от носков начищенных туфель дворецкого, словно в них средоточие всей вселенной. – Не смог спасти её. Спасти Роуз. Тяжело опускаюсь на кровать, чувствую себя так, будто на плечи мне давит само небо, но нет, это только груз вины за медлительность. Какой же я слепец, столько месяцев впустую… Лёгкое прикосновение к запястьям подобно удару, я чуть не подпрыгиваю от неожиданности и накопившегося напряжения, но это лишь Себастьян, неизвестно когда опустившийся передо мной на колени. - У вас замёрзли руки, милорд, - его голос звучит тихо и спокойно, как летний ветерок, ласкающий гладь морской лагуны, слушая его, я и сам начинаю обретать спокойствие. – Позвольте немного согреть их. Ладони Себастьяна складываются лодочкой, обхватывают мои, слегка поглаживают действительно заледеневшие кисти, даруя даже сквозь ткань перчаток приятное тепло. - Скажите, милорд, неужели ваша душа оттаяла? Сейчас вы совсем не похожи на того мальчика, что я встретил несколько лет назад, - тон низкий, больше похож на мурлыканье, но слова сродни пощечине. - Я не мальчик! – рычу в ответ, готовясь выпустить наружу иголки. - Уже нет, я знаю, - большие пальцы Себастьяна медленно описывают круги по моим ладоням, и тут он наклоняется и выдыхает в образовавшийся из рук кокон. – Вы граф Фантомхайв. Господь милосердный, к такому я оказываюсь абсолютно не готов, чужое тепло почти обжигает кожу, однако не только в тех местах, которых коснулось, но и изнутри. Сердце заполошно бьётся в ожидании, но чего именно, я пока ещё сам не знаю. Спина мгновенно покрывается по′том, мне жарко и страшно, но боюсь я не Себастьяна, а собственных ощущений, они необоснованны и аморальны. Почему-то вместо неприязни чувствую умиротворяющее тепло, которое хочется поймать и спрятать, хранить как можно дольше, желательно ближе к сердцу, чтоб в любой момент можно было отогреться от разъедающего иногда одиночества. А вот разделяющие нас перчатки начинают раздражать, они мешают узнать, какова на ощупь кожа Себастьяна: гладкая или шершавая, обжигающе горячая или умеренно тёплая, грубая или нежная. Как бы она ощущалась, если б он коснулся не только моих рук… Стоп, Сиэль, притормози! Что за содомские размышления? Умом я что ли тронулся? Стоит только осознать происходящее, как Себастьян выпускает мои ладони из своих, уютное тепло заботливых рук быстро сменяется холодом комнаты, принося немалое разочарование. Демон встаёт, слегка наклоняется вперёд, при этом его лицо приближается к моему так близко, что на щеках ощущается щекочущее дыхание. На миг мне кажется, что сейчас я снова смогу почувствовать его властные губы и жёсткую хватку на талии – к собственному ужасу понимаю, что в какой-то степени даже хочу этого. Внутри всё завязывается узлом от предвкушения, но Себастьян выпрямляется и отходит к шкафу, открывая дверцы. - Я позволил себе приготовить ваш костюм. С собственных губ срывается тяжёлый вздох, но не облегчения, как хотелось бы, а досады. Одёргиваю себя и старательно направляю мысли в русло расследования, изгоняя любые визуальные поползновения в сторону демона, убеждая себя в том, что ничего необычного сейчас не произошло. Хотя о чём это я? Произошло. Ещё как произошло. Я хотел, чтобы Себастьян поцеловал меня! Поцеловал, чёрт его задери! Дворецкий. Демон. Мужчина. Какой позор! Я желал вновь ощутить его губы, узнать были бы они такими же горячими, как в тот раз, влажными или сухими, напористыми или осторожными. Проклятье! Хочется закрыть глаза и бежать сломя голову, пока эта самая голова не разобьётся о первую попавшуюся стену - так нелегко принять рождающиеся в голове мысли. И словно этого мало, так ещё в животе пульсирует что-то щекотное, будто кто-то водит самым кончиком пёрышка прямо внутри. Всё это ужасно, и я чувствую отвращение к собственному телу, своенравно игнорирующему мои убеждения и принципы. Я омерзителен сам себе. Невыносимо. Себастьян протягивает мне рубашку, педантично держа за плечики, и мне остаётся только нырнуть в холодящий кожу шёлк, позволяющий наконец-то вернуться в свою стезю, вспомнить, кто я на самом деле. Долг зовёт, и сейчас не время и не место копаться в своих переживаниях. - Идём, Себастьян, - натягиваю на голову капюшон, скрывая под ним все сомнения и слабости, они подождут до лучших времён, сейчас же у меня есть неотложное дело, требующее абсолютного внимания.*** Жаждущий
- Я опоздал, Себастьян? Не смог спасти её. Спасти Роуз. Сколько вины источают тихие слова моего господина, зачем же так расстраиваться? Вы ведь всего лишь человек, не в ваших силах решать чужую судьбу. Но вы так стремитесь к тому, чего достичь невозможно, что мне вас даже жаль. Люди убивают, возомнив себя богами, но они всего-навсего песчинки на весах мироздания. Вы так желаете спасти жизнь совсем незнакомой девочки, но меня вам не обмануть, вы делаете это вовсе не из лучших побуждений, даже не из сострадания, вы делаете это ради себя. Вы увязли в собственной тьме, как жучок в древесной смоле, поэтому хотите искупить хотя бы часть взятых на себя грехов, избавиться от черноты, в которой тонет ваше сердце. Уверяю, это не поможет, Небеса не простят вас, а я никогда не отпущу, мой маленький граф. Но вид измотанного и утомлённого внутренней борьбой господина, севшего на кровать так, будто он столетний старик, тронул мёртвые доселе клавиши моего сердца, зазвучавшего впервые за сотни лет существования. Нет, не впервые. С тех пор, как я встретил милорда, оно начало проявлять признаки жизни, исторгая нестройные ноты каждый раз, когда графу грозила опасность. Несгибаемый маленький человечек, совершивший невозможное. Я сам до сих пор не могу в это поверить, но есть ли смысл и дальше обманываться? Чувство, которое этот мальчик сумел заронить и взрастить, сам того не ведая, в моём сердце, гораздо больше и сильнее, чем я мог себе представить. Оно благодатным дождём оросило иссохшуюся землю моей души, придав обыденным вещам яркости, оно широкое, как лоно африканской реки, и ласковое, как лучи весеннего солнца. Но есть и другая сторона медали – жестокая и болезненная, мучительная, безраздельная, с горьким привкусом безнадёжности, она топит в своих беспощадных водах, застилая глаза, заливаясь в уши, наполняя рот и лёгкие до отказа, пока не убедится в своей полной победе. За это я ненавижу чувство, называемое любовью. От её ядовитых спор кровь в венах вскипает горной рекой, потому что я сгораю заживо от желания хоть на миг прикоснуться к моему графу, вновь завладеть его непокорными губами, скользнуть языком вглубь рта и прижимать к себе тонкое тело. Я и сейчас его хочу, безумно, страстно, отчаянно, но могу только раз за разом погружаться в прошлое, выуживая из полотна памяти единственный наш поцелуй. Он моё спасение, способ не сорваться и не наброситься на мальчишку, поддавшись окружающему его облаку феромонов. Оно притягивает меня к нему, ноги сами сгибаются, упираясь коленями в пол, – я схожу с ума – и смутно сознавая, что делаю, тянусь к нему, как грешник к кресту в желании искупить вину за проступки. - У вас замёрзли руки, милорд. Позвольте немного согреть их. О, чудо, он не вырывается, не пытается сбежать. И как же прекрасно ощущать его кожу под своими пальцами, чувствовать слегка участившийся пульс и согревать холодные ладони. Я не хочу сейчас думать о ком-то, кроме него, не хочу размышлять о нашем деле, на данный момент меня волнуют только подрагивающие замёрзшие руки. - Скажите, милорд, неужели ваша душа оттаяла? Сейчас вы совсем не похожи на того мальчика, которого я встретил несколько лет назад, - не знаю, зачем я это говорю. - Я не мальчик! – как восхитителен господин в гневе! - Уже нет, я знаю, - успокаиваю его, машинально поглаживая и согревая собственным дыханием слишком медленно теплеющие ладони. – Вы граф Фантомхайв. Внезапно что-то меняется, меняется в господине, я чувствую это на интуитивном уровне, не уверен, что заметил бы столь незначительные изменения раньше, но сейчас я узнал его достаточно хорошо, чтоб увидеть отличия. Втягиваю носом воздух, млея от запаха моего графа и раскладывая на составляющие. Несмотря на внешнюю невозмутимость, которую с гордостью демонстрирует, он в смятении и дезориентирован, возможно, виной тому мои несколько необдуманные действия. Не желая вызвать на себя за излишнюю фривольность гнев ещё не опомнившегося до конца господина, не без сожаления выпускаю его ладони. Как бы мне хотелось подержать их подольше и не искать для этого причин, но милорду это вряд ли понравится. Поднимаюсь, глубоко вдыхая запах графа, и это становится роковой ошибкой, аромат его тела забивается в ноздри, раздирая в клочья мою многовековую выдержку, а волевой строй мыслей испаряется в хаосе мускусного букета. Непроизвольно подаюсь вперёд, улавливая едва заметный запах семени и пытаясь надышаться им, глотнуть, пропитаться насквозь. Ммм… Всего на секунду взгляд падает и зависает на чуть влажных губах, вкус которых до сих пор доводит меня до бешенства от невозможности вновь завладеть ими. Демон внутри меня рвёт и мечет, раздирая нутро острыми когтями, а мне остаётся только сцепить зубы, и отойти в сторону шкафа, потому что нахождение в непосредственной близости от причины моего помешательства грозит обернуться трагедией для обоих. - Я позволил себе приготовить ваш костюм.***
- К сожалению, не могу сказать, что день сегодня добрый, граф, - лорд Рендалл слегка приподнимает шляпу. - Могу сообщить то же самое, - чуть морщится милорд на приветствие, подтягивая сползшую перчатку. В стороне жмутся уже порядком замёрзшие студенты, бросающие в сторону господина яростные взгляды. Вероятно, к месту преступления их ещё не подпускали, ожидая приезда графа, а так как на улице хоть и весна, но от пронизывающего холода кровь стынет, не мудрено, что они так озлоблены, усмехаюсь про себя. - Труп уже осматривали? – на ходу выясняет милорд, следуя за комиссаром. - Только я, - он жестом показывает студентам следовать за ними. Ветер с Темзы бросает в лицо ледяным снежком, вынуждая господина поёжиться и приподнять воротник пальто. Обойдя стену сухостоя, мы оказываемся на оцепленном полисменами берегу реки, воды которой беспокойно облизывают неестественно изогнувшуюся человеческую фигуру, словно хотят утащить обратно добычу, случайным образом извергнутую на песок. - Её нашли пару часов назад. Паромщик заметил неподвижного человека и сообщил патрулирующему полисмену. Смерть наступила шесть-восемь часов назад. Замечаю, как милорд нервно сглатывает на последних словах комиссара, чувство вины вновь возобладало над ним, хотя я не понимаю почему, ведь он не виноват в чужой смерти. Интересно, постигну ли я когда-нибудь все тайны человеческой души? Одной конкретной души. Я легко предугадывал действия каждого из людей, что встречались мне когда-либо, но только не действия графа. Господин неторопливо приближается к телу, словно хочет как можно дальше оттянуть момент осмотра, останавливается совсем рядом, глядя на бесформенную кучу обмотанного вокруг трупа тряпья, некогда бывшего платьем. Лицо скрыто пучком спутанных мокрых волос и отвёрнуто набок, руки раскинуты в стороны, а ноги спеленаты длинной юбкой. Граф протягивает мне трость и так же медленно садится на корточки, всё ещё не в силах смотреть на смерть во всей её неприглядности. Какое-то время он изучает что-то на песке, затем отворачивает одну полу жакета, другую, наклоняется ниже, приподнимая безжизненную серо-синюю кисть и замирает. Ещё несколько секунд господин уделяет рукам жертвы, а потом сосредоточенно сдвигает в сторону слипшиеся от грязи пряди волос, больше похожие на мочалку. За этим следует резкий вздох и тихое оханье, несвойственное моему лорду. - О, боже, - уже громче восклицает он и прикрывает рот ладонью. - Что, что такое? – поспешно спрашивает комиссар, до этого внимательно следивший за действиями господина. – Вы что-то нашли? - Не может быть! – столько обречённости в знакомом голосе я не слышал уже очень давно, фактически со дня нашего знакомства. - Да что случилось? Вы её знаете? Плечи графа сразу заметно опускаются, и сам он весь как-то горбится над распростёртым телом так, что у меня самого в груди что-то ощутимо покалывает. - Это не Роуз, - глухо и безжизненно, как и труп рядом, произносит господин. В это время тело обступают студенты, с важным видом затаптывая всё вокруг. - Кто? Граф, я вас не понимаю, - рассерженно шевелит усами Рендалл и обращается к своим юным следователям, – а от вас жду выводов. - Её зовут… звали Кэти. Кэйтлин. Она была горничной в особняке Сомерсетов. - Откуда вы знаете? – подозрительно косится на него комиссар. - А чем я, по-вашему, занимался последние несколько месяцев? – рассерженно рявкает господин, действительно напоминая сейчас злобного пса. – Я отследил поставки пастушьего сумочника, которые привели меня в дом многоуважаемой четы Сомерсет, и, как оказалось, их белоснежные ручки по локоть в крови. Он бросает хмурый взгляд на труп и поправляется: - Хотя теперь по самое горло. - Это серьёзное обвинение, граф, для него нужны весомые доказательства. Зачем им убивать собственную служанку? - Она перешла дорогу Невидимке, - устало вздыхает мой лорд, сжимая переносицу двумя пальцами. - Невидимка? – усмехается комиссар. – Вы и это убийство ему приписываете? За столь легкомысленный тон в сторону моего господина у меня появляется стойкое желание вырвать лорду Рендаллу трахею вместе с языком, однако я никак не обозначаю своих мыслей, оставаясь, как и всегда, тенью своего господина. Но он и не нуждается в заступничестве, уж в словесных баталиях мой граф вполне может за себя постоять. Я только подмечаю, как сильнее он стискивает пальцами взятую только что трость, изливая на неё свою злость. - А вы, значит, нет? - Граф Фантомхайв, - нетерпеливо вздыхает комиссар, указывая рукой в сторону трупа. – Это, по-вашему, новорожденный младенец? Насколько я помню, Невидимкой вы окрестили того, кто убивает детей. Милорд только сверкает на того глазами, но решает промолчать, а я даже со своего места слышу, как скрипят его зубы. Иногда их перепалки всё-таки забавны, напоминают петушиные бои. Я так же знаю, что мой граф ни за что не останется в долгу надолго. - Кто готов? – обращается лорд Рендалл к будущим светилам Скотланд-Ярда. - Девочка лет четырнадцати-пятнадцати, судя по униформе, горничная, - начинает отчитываться, по всей вероятности, самый смелый. - Смерть наступила в результате потери крови от нескольких ударов острым предметом в бок, - подхватывает второй. - Да, об этом свидетельствуют раны. Затем тело сбросили в реку, и течение вынесло его на берег. Комиссар кивает, чиркая при этом что-то в записной книжке. - Что вы можете сказать об убийце? Какое-то время они молчат, деловито оглядывая труп, будто он сейчас сам им всё расскажет, но с выводами не торопятся. - Скорее всего, это был мужчина, - неуверенно предполагает один из стажёров. – Порезы достаточно глубокие, наверняка это был нож, и его вгоняли каждый раз по самую рукоять. - Или же орудие убийства было очень острым, - не выдерживает господин и подходит ближе. – Вы ранее сказали мне, комиссар, что смерть наступила шесть-восемь часов назад, то есть, её убили в промежутке с двух до четырёх часов ночи. Что в это время делать горничной на улице? А она была именно на улице, потому что одета в тёплое шерстяное платье, жакет и пальто. Так вот, на улицу в такую погоду погонит только необходимость принести уголь или воду. Почему ночью? Да потому что у её хозяев был приём и многочисленных гостей необходимо было удовлетворить для укрепления дальнейших связей. Убийца подошёл сзади, когда девочка была занята и не поняла, что находится в опасности. Ей зажали рот во избежание лишнего шума и нанесли первый удар под правое нижнее ребро под углом вверх, попадание в печень – смертельное ранение, которое не оставляет шансов. Убийца точно знал, куда нужно бить. После этого девочке осталось жить не больше пяти минут, но он не остановился, а бил снова и снова. Здесь два варианта: либо убийца был разгневан и не вполне контролировал свои действия, хотя точность удара говорит об обратном, либо у него не было времени ждать, когда жертва испустит дух. Он спешил и не хотел оставлять лишних следов. - Если он так торопился, то почему не перерезал горло? Это было бы логичней и быстрее, - скептически интересуется Рендалл. - Потому что тогда было бы слишком много крови, а он не хотел, чтоб место преступления было обнаружено. Преступник выбрал такой вид расправы, потому что через печень проходят крупные кровеносные сосуды, открывается массивное кровотечение и жертве не уйти в любом случае. Уверен, при вскрытии вы найдёте остатки крови во рту. Удары же наносились не ножом, как предположил ваш стажёр, а кинжалом. Края ран рассечены одинаково, значит, лезвие орудия убийства было заточено с двух сторон. Я удивлён, что вы этого не заметили, - язвительно добавляет в конце своих пламенных выводов граф. - Заметил, - цедит, едва сдерживаясь, комиссар. – Но мне сначала нужно выслушать все версии от своих учеников, чтоб потом указать им на промахи. - О, прошу прощения, но, похоже, я уже сделал это за вас, - милорд бросает в сторону стажёров полный превосходства взгляд и, развернувшись, шагает к своему экипажу. Сейчас он так похож на ребёнка, получившего, наконец, долгожданную игрушку, что я едва удерживаюсь от смешка, настолько это кажется мне умилительным зрелищем. - Квартал Фитцровия, Кливленд-стрит, - коротко бросает кэбмену господин, забираясь в салон. - Мы возвращаемся обратно? – искренне недоумеваю, поскольку у милорда определённо были иные планы, по крайней мере, иные до встречи с комиссаром. - Да, я хочу кое-что проверить, но для этого мне нужно переодеться. Где моя одежда лакея? Достаю спрятанный под сидением свёрток и выкладываю рядом с собой его содержимое, пока милорд нервно сдирает с себя плащ и брюки. - На этот раз труп найден в городской черте, а это значит, что у преступника не было возможности сделать всё как следует. Неужели наш Невидимка решил избавиться от всех, кто мог помочь Роуз? Ведь это Кэти через Джетта передала ей записку… Господи! Прикажи ехать быстрее, Себастьян! Незамедлительно исполняю приказ и наблюдаю, как тонкие пальцы пытаются справиться со скользкими пуговицами на рубашке. Его руки дрожат от напряжения и излишнего волнения, отчего мой внутренний голос тревожно скулит, не понимая, что происходит. В конце концов, сбросив одежду, господин откидывается на спинку сиденья и прикрывает глаза рукой, выпуская из лёгких тяжёлый вздох. - Это моя вина, - доносится до меня едва слышное признание. – Бедная Кэти мертва из-за меня. Я должен был думать и действовать быстрее. Боль, появившаяся в груди с того момента, как мой граф узнал в убитой одну из горничных Сомерсетов, принялась настойчиво напоминать о себе, разрастаясь в глубокую кровоточащую рану размером с каньон. На самом деле происходящее со мной гораздо проще, чем я хочу признавать, но дальше оттягивать невозможную правду нельзя. Я ведь безумно, слепо, отчаянно ревную. Ревность. Именно так называется это противное чувство, не дающее мне покоя. Я не могу смириться с тем, что моего графа связывало что-то с девчонкой, пусть даже это были обычные приятельские отношения, удивительно уже то, что он вообще подпустил кого-то к себе, да ещё и скорбит теперь так, будто потерял близкого человека. Боль скребётся, боль воет, боль бьётся в агонии от безысходности. Пока привычно одеваю мальчишку в форму лакея, мне хочется свернуть его хрупкую шею, только бы он никому не достался. Милорд даже мысленно должен принадлежать только мне! То, что его голова может быть занята кем-то другим, вызывает неконтролируемый зуд под кожей, будто под ней колония муравьёв устроила праздничный марш. Небо сегодня на редкость светлое, исписанное струями холодного солнечного света, запутавшегося в ватном одеяле облаков, нависших над землёй чересчур низко. Иногда они принимают необычные формы и благодаря игре тени и ветра, приправленной воображением, дорисовывающим нужные детали, рождаются силуэты животных, живописные пейзажи или даже лица людей. Но сколько я ни стараюсь увидеть чудо природы, перед глазами – даже если они закрыты - стоит неизменно только один человек, беззастенчиво завладевший моими мыслями, забравшийся в них настолько незаметно, что я не успел понять, когда же он успел это сделать. Украдкой перевожу взгляд на господина и больше не могу отвести. Вероятно, монотонное покачивание кэба усыпило его, и теперь мой мальчик, беспечно склонив голову на плечо, сладко дремлет. Заталкиваю поглубже разрастающееся желание погладить разомкнувшиеся губы пальцами, но ведь смотреть я могу сколько угодно?