Not in love

Интересное явление — наши сны, не правда ли? Когда мы больше не сковываем хлипкими, но привычными правилами наши мысли, когда просыпается подсознание, когда больше нет назначенных нами же законов. Это могут быть запрятанные глубоко мечты или желания, это наши страхи, это яркие впечатления, которые мозг решил переварить. Это люди, которые нас окружают. Я всегда считала, что в снах нет никакого скрытого смысла, это просто холостая проекция подсознания, этакая безлимитная трансляция содержимого головы. Боишься пауков? Тебе они приснятся не потому, что случится что-то плохое, а потому, что ты об этом думал. Приснилось, что стал богатым? Мечтать не вредно, но к миллиону фунтов на счету это не приведёт. К чему это я? К тому, что это совершенно нормально, что мне снился Джеймс. Совершенно нормально. Я лежала на кровати, бездумно глядя в потолок и пытаясь уловить крутящиеся ускользающие картинки, быстро проваливающиеся в забытье. Древние римляне предусмотрительно держали рядом с кроватью пергамент и чернила, чтобы сразу же после сна записать его содержание. Если бы я начала записывать, получился бы кустарный фанфик с высоким рейтингом, римляне были бы в шоке. В какой-то момент сон окончательно и бесповоротно канул в Лету, и я нехотя слезла с кровати, утащив за собой смятое одеяло. Мне было неспокойно. Вполне возможно, я просто предвкушала очередную знаменательную своей толкотнёй поездку в переполненной подземке или новую партию оружия, доставляемую по утрам. Обычный лондонский день, не правда ли? Была ещё одна обременявшая меня проблема: те самые полицейские, особенно молодой. Он повадился в кофейню почти каждый день, крайне нервируя меня своим соевым капучино и спокойно зависая у стойки на полчаса, а то и дольше. Я вымученно развлекала его пустой болтовнёй, одновременно вытирая покрывавшиеся холодным потом ладони и думая, что будет, если использовать обычное молоко вместо соевого. Может, это его убьёт, и он не будет больше приходить? Какой-то частью сознания я понимала, что вряд ли он тут по мою душу — или по поводу Джеймса, но пугливые колени всё равно по-осеннему тряслись каждый раз, когда за окном маячила знакомая форма. Такими темпами артроз больше не казался болезнью пожилых, а мои тёмные волосы были в шаге от кардинальной смены цвета на седой. Адреналин уже был привычным компонентом крови, а дурацкий посеребренный колокольчик, каждый раз противно дребезжащий, хотелось бросить на пол и хорошенько на нём потоптаться. Возможно, одновременно представляя чьё-то лицо. Короче говоря, я постепенно становилась очень нервной и очень злой. И понемногу начинала понимать Джеймса. Впрочем, понимать — не значит оправдывать неприятную манеру общения и симпатизировать. И вообще, это всё — просто свернувшаяся глубоко внутри меня гибристофилия. Травма детства после просмотра «Крепкого орешка» и влюблённости в Ханса Грубера. Вот Моран — другое дело. Когда он заходил ко мне на той неделе, чтобы отдать первую, кровью, потом и обожжённой кожей заработанную зарплату, он принёс мне еды. Вот так взял — и принёс. Я решила не думать, насколько несуразное и, возможно, плачевное впечатление произвожу, что ему захотелось меня накормить, но возражать точно не стала. Правда, потом я совсем испортила мнение о себе, как о прилежной хозяйке, пригласив Морана на чашку чая и внезапно обнаружив, что в коробке из-под напитка лежит мёртвый одинокий таракан. Морану я честно, но без подробностей сказала, что чай кончился, и спешно налила апельсинового сока, который он же мне и принёс. К чести Морана, сочувственную улыбку он успешно закрыл ладонью. К сожалению, свои помидорные щёки прикрыть я не могла, так и сидела, медленно багровея и запивая стыд тёплым соком. Я потом долго лежала на тёплом полу в ванной и думала о том, что со мной не так. Деньги я сунула в ту самую коробку из-под чая, предварительно выселив непрошенного жильца и пообещав себе купить новую упаковку. Вдруг Морана хватит склероз, он забудет про то, насколько я нелепая, и придёт ещё раз? После того, как в кафе ввалился простреленный Джеймс и навсегда испортил моё хрупкое душевное равновесие, я была готова поверить во что угодно. Но почему-то к Морану я не чувствовала странного тонкого влечения, как будто слабый магнит, манящий в определённую сторону. Рядом с ним я смущалась, но не так, как рядом с Джеймсом. Возможно, дело в том, что он никогда напрямую не смеялся надо мной, не придирался к мелким недостаткам, как это делал один неуважаемый преступник, поэтому выставлять себя в неприглядном свете было как-то более комфортно, когда рядом находился Моран, так как я точно знала, что даже если его глаза смеются, вслух он мне ничего не скажет. Но Джеймс… Его насмешливый взгляд, поворот головы, тонкие кривящиеся в ухмылке губы, неизменный шикарный костюм — и то, как он единственный раз произнёс моё имя. Вот честно, если бы я смотрела кино с такой главной героиней, как я, то не уставала бы кричать в экран, какая она идиотка. И, возможно, выключила бы на половине фильма. Но так как мы все грешим тем, что любим менять чужие жизни, а не свои, я продолжала медленно, но верно погружаться в топкую пучину неправильных мыслей о Джеймсе. Кстати, о нём. Я заварила себе свой обеденный кофе и теперь задумчиво смотрела на бумажный стаканчик, одновременно держа в руке маркер. Надо же как-то сублимировать. По-дурацки хихикая, я черкнула пару слов на картоне. Стало и правда легче, и я с лёгкой душой потянулась за сэндвичем, о котором думала с самого утра. Звякнул колокольчик. В который раз подумав о том, как приятно было бы его растоптать, я подняла взгляд, и сэндвич тут же вылетел из головы. — Как-то ты не очень рада меня видеть, — резюмировал вошедший Джеймс, пока я молча смотрела на него, не моргая и ненадолго забыв все слова. Конечно же, мои предательские щёки сразу запылали, будто светофор на перекрёстке. Мне даже не нужно было зеркало, чтобы это знать. — Хотела сказать «добрый день», но потом подумала, что это будет звучать как-то неискренне, — я машинально вертела в руках коробку с потерявшим привлекательность сэндвичем. В голове внезапно начали возникать сцены из сегодняшнего сна. Само собой, мыслить это не помогало. Возьми себя в руки, мочалка! — У вас ребрендинг? — внезапно поинтересовался Джеймс, и я даже отвлеклась от сэндвича. Что? — Смотрю, новый дизайн. Он почти смеялся. Страшная мысль пронзила мой мозг, и я бросила взгляд на злополучный стаканчик. Часть, повёрнутая к Джеймсу, многозначительно гласила «Джеймс — коз». Две последние, но совсем не необходимые в данном контексте буквы скрывались за поворотом. Моё лицо горело ярче маяка во время Бостонского чаепития. Я тихо умерла внутри, а потом, поборов желание закрыть лицо руками, лечь на пол и больше никогда не вставать, лёгким движением убрала стаканчик со стойки. — Это современное искусство, — я криво улыбнулась. — Отражает… дух общества. Джеймс важно покивал и подошёл ближе к стойке. Его глаза смеялись, но почему-то он молчал. Наверное, придумал столько оскорблений, что не знал, с какого начать. От него пахло хвойным парфюмом. Пиджак был расстёгнут, обнажая белоснежную рубашку, небрежно распахнутую у воротника. Скромно блестели идеально подходящие под цвет пиджака запонки. На брюках — ни единой лишней складки. Джеймс посмотрел в сторону окна, а потом сделал ещё один шаг и облокотился на стойку, оказываясь в опасной близости ко мне. Я могла разглядеть тонкую морщинку между его бровей. Едва заметную щетину на подбородке. Правый глаз чуть больше левого. — Если вы за кофе, то у меня обеденный перерыв, — прохрипела я. Сердце билось как сумасшедшее. Я хотела, я должна была отодвинуться, но ноги перестали слушаться. — Что там с теми полицейскими? — Джеймс пристально смотрел мне в глаза, а я стремительно тупела. Мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, о ком он говорит. — Приходят раз в десять чаще, чем мне бы того хотелось, — я медленно моргнула и с большим трудом отвела взгляд, за неимением лучшего опустив его на стойку. Как же жаль, что сегодня я не накрасила ресницы — сейчас они бы волнительно трепетали. По крайней мере, в книгах именно так и пишут. Да, это именно то, о чём я думала в тот момент. Джеймс наклонился ещё ближе. Сейчас между нами оставались совершенно крошечные опасные десять сантиметров. Хвоя окутывала меня, лишая и без того страдающей силы воли. Я подняла взгляд, и в этот момент Джеймс окончательно сократил дистанцию и поцеловал меня. Я одновременно постигла буддизм и дзен, абсолютно очистившись от всех мыслей. Только ощущения — тёплые губы, дыхание, хвоя. Это был очень лёгкий, почти невесомый поцелуй, длящийся от силы пару секунд, которые для меня растянулись как минимум на половину вечности. Что-то тут было не так. Я резко дёрнулась, шарахаясь назад, отрезвляюще больно упираясь спиной в раковину. Джеймс, прищурившись, ухмыльнулся, облизывая губы, разрушая волшебное мгновение. — Ты что, правда думала, что он сюда ради кофе ходит? — протянул он, убирая локти со стойки и лёгким кивком указывая на окно. — Надеюсь, он понял намёк. Я моргнула, медленно соображая, а потом ошеломлённо посмотрела в сторону окна, за которым застыл тот молодой полицейский. В горле моментально образовался ком, я почувствовала себя обманутой и глупой. Быстро пообещав себе чуть позже от души порыдать в кладовке, я перевела взгляд обратно на самого отвратительного человека в мире. Джеймс мерзко улыбался.