Твоё тело - машина

Потом был сентябрь три года спустя. Благодатный, солнечный сентябрь, когда домой-то возвращаться не хотелось. А хотелось только гулять, стоять у рекламных баннеров Нью-Йоркского балета и долго-долго разглядывать застывшее в полёте тело Персиваля А. Грэйвса. Это был ещё не прыжок, Криденс знал наверняка, то был только заход на гранд-жете, предвосхищение полёта. Грэйвс исполнял жете безупречно, ноги даже слегка выгибались в обратную от линии шпагата дугу. После прыжка Он приземлялся и делал короткую дорожку шагов, словно Его не тянула инерция. Бэрбоун видел целый прыжок и всё, что за ним обычно следовало, по одной только фотографии с афиши. Снимок с прошлогоднего представления, на которое Криденс, конечно же, пришёл. Юноша помнил этот прыжок и помнил другие, те, что он успел по нескольку десятков раз пересмотреть в сети, он хотел запомнить ещё несколько, а потому собирался пойти на «Жизель» тем же вечером. *** У Персиваля болела лодыжка. Он сидел в гримёрке один в полной тишине и со скорбным видом пытался размять ногу. Это было тяжело – встречать период карьеры, когда без обезболивающих выходить на сцену практически невозможно. Что дальше, Перси? На пятки наступали более молодые танцовщики, которым бы ещё жить да жить, утопать в любви поклонников, зная, что всё это абсолютно заслужено, потому что в балете по-другому никак, заработать признание можно только потом и кровью, пробуждениями в половину пятого утра, по-монашески скудной едой. У тех новеньких, молодых парней уж точно всё в порядке со здоровьем. Грэйвсу как исполнителю осталось недолго, год-два от силы, а после наверняка роль хореографа, можно свою школу открыть. Как обидно. Персиваль абсолютно не умел себя утешать. Боль в голеностопе раздирающая, будто сустав ковыряли тупыми ножами, и Грэйвс пустил пару слезинок, тут же утерев их тыльной стороной ладони. Да, Перси, ты плачешь, потому что очень больно, а не потому, что тебе элементарно себя жалко. Грэйвс окинул комнату всё ещё слезящимися глазами. Везде были цветы, так много, что у Персиваля невольно возникали ассоциации с похоронами: умирающие цветы для умирающей карьеры. «Ещё гроб красного дерева подарите». Там были букеты из роз (какая банальность!), корзины с голландскими хризантемами (совсем не во вкусе Грэйвса), толстые связки с белыми лилиями (точно на похороны). Обычно после выступления персонал не успевал перетаскивать корзины из партера за кулисы. Если главная роль отводилась приме, то ей перепадало больше половины. Если в центре сюжета был герой Грэйвса, то почти все букеты зрители передавали ему. Персиваль никогда не принимал это, а разбирал букеты и раздавал цветы кордебалету. Сейчас эти «сокровища» хотелось сжечь вместе со зданием балета и всеми прилегающими к нему театрами, лишь бы не было так тошно. Дверь чуть приоткрылась, и Грэйвс услышал голос помощника: - Мистер Грэйвс, можно? - Зачем спрашивать, если ты и так почти вошёл? – солист подобрался, за считанные мгновения убрал со щёк мокрые дорожки и встретил Ньюта мягкой, чуть заметной улыбкой. В гримёрку ловко проскользнул худощавый рыжеволосый парень, что-то держа за спиной. Вид у него был на удивление бодрый, но от счастья он не светился: подготовка к спектаклю была тяжёлой. - Гляньте, что вам передали, - молодой человек осторожно протиснулся между цветочными «вениками», чтобы ничего не уронить ненароком, и остановился перед сидящим в кресле Грэйвсом. - Что там? – взгляд непонимающий, со скрытой доброй насмешкой. - Азалия, - Ньют протянул танцовщику крохотный цветочный горшок, упакованный в прозрачный, перевязанный шёлковой ленточкой пакет, - живая. Взгляд Персиваля сразу поник, а вместе с ней исчезла и улыбка с лица Скамандера. Грэйвс откинулся на спинку, тяжёло вздохнув и со значением посмотрев на всю ту оранжерею, что ему сегодня подарили. - Прекрасно. Как раз подумал, что мне мало цветов. Ньют будто не стал слушать танцовщика, пошелестел упаковкой, разворачивая прилагавшуюся к подарку записку. Ассистент мазнул взглядом по строчкам, залился краской, будто прочитал что-то неприличное, а потом, прочистив горло, прочитал: - «Этот цветок взрастили Вы…» Спустя пару секунд неловкого молчания Грэйвс спросил: - И всё? - Всё. - Дай сюда, - Персиваль одними пальцами, ловкими и сильными, выхватил протянутый горшок и повертел его, разглядывая. Азалия была ещё совсем маленькой, из четырёх красных бутонов успел распуститься лишь один. Цветок был нежным, источал влажный терпкий аромат, и больше походил на разделанное на куски птичье сердечко. Удивительно мило. И ужасно печально. Горшок был дешёвый, глиняный, завёрнутый в кусок чёрного бархата. В пакете лежала уже прочитанная записка. Грэйвс растянул её края пальцами. «Этот цветок взрастили Вы…» и ни слова больше. Персиваль сухо шмыгнул носом. – Это от какого-то ребёнка? - Аманда сказала, что цветок передал молодой человек. – Сделав паузу, Ньют добавил как бы невзначай: - Жутко романтично, как по мне. Танцовщик тут же опалил его угрюмым взглядом. Убрав руки в карманы, Скамандер пожал плечами, будто говоря: «Ну, здесь я уже ничего не сделаю», - и развернулся на каблуках по направлению к выходу. - В течение часа обещаю превратить эту теплицу обратно в гримёрку, мистер Грэйвс! *** Вечером стало холоднее, а пиджак не согревал совсем. Криденс обошёл здание балета со всех сторон, боясь пропустить момент, когда оттуда выйдет Грэйвс. Нет, Бэрбоун ни за что бы к нему не подошёл за автографом, мысль о разговоре с солистом заставляла его нервничать так сильно, что кишки завязывались в узел. Криденс сам был как узел. Он расхаживал привидением в свете уличных фонарей, иногда останавливался и вовсе отворачивался от служебного входа, чтобы не волноваться ещё сильней. - Прима сегодня была великолепна… Бэрбоун повернулся на внезапно раздавшийся голос и застыл. Если бы он попытался заговорить, его бы просто вывернуло наизнанку. Криденс сглотнул ком в горле и сунул трясущиеся руки в карманы брюк, чтобы не затрястись всем телом. Не хватало, чтобы его приняли за эпилептика. Говорят, приступы эпилепсии вызывают яркие вспышки и быстрые смены цветов. Криденс был готов поклясться, что вот-вот ослепнет. Он кивнул болванчиком. - Прекрасно, что вы оценили, - голос был хриплым и тихим. Короткий вдох на улыбке. – Вам не холодно здесь? Криденс мотнул головой. - Это хорошо. Возвращайтесь домой, уже поздно. Криденса обдало смесью стойкого холодного аромата духов с чем-то очень лёгким, влажным, тёплым, терпким. Азалия. Юноша моргнуть не успел, а голос уже удалялся: - Спасибо за мой цветок! Хорошего вечера! Криденс задохнулся. А потом начал кричать долго, громко, радостно.