Твоё тело - машина

Бэрбоун ненавидел свои связки, координацию, никчёмную выворотность, потому как ни в какое сравнение его физические данные не шли с тем, что ему довелось увидеть на кастинге. Зал для подготовки был забит под завязку. Яблоку негде упасть: обязательно кто-то тренирует комбинации шагов, плие, делает растяжку, сидит во всех возможных видах шпагата. О, эти шпагаты. Откуда берутся люди, чей шпагат переходит в график асимптоты? Криденс даже на секунду задумался, а была ли растяжка его Бога настолько хорошей, чтобы соперничать с этими самородками? Может, всё не так плохо, может, Криденс просто волновался? Шесть лет балета не так уж и мало, да? Он очень старался все эти годы. Хоть бы кто из комиссии талант в нём разглядел что ли. От мысли, что среди членов жюри вполне может оказаться Грэйвс, в груди холодело. Бэрбоуну станет плохо, он обязательно запнётся, безнадёжно испортит ряд элементов, а Он обязательно над ним посмеётся. Не в лицо, конечно. Для этого Он был слишком благороден. Криденс продолжал упорно мучить несчастные полтора метра станка, которые ему достались. Со своей длиной ног парень очень долго пытался вписаться в ряд так, чтобы не покалечить стоящих рядом участников. Другие танцовщики смотрели на него с долей любопытства и надменности: они чувствовали (да оно и видно было), что за плечами Криденса не было хорошей балетной школы с устоявшимися традициями и прославленными выпускниками. Но кто ему запрещал просто попытаться? В конце концов, Криденс уже прошёл два этапа отбора, предстоящий был одним из последних, а после него – либо доучиваться и пробоваться в другую труппу, либо идти в кордебалет, либо занимать место в основном составе. Целью Криденса было попасть хотя бы во вторую категорию, он слишком хорошо понимал, что в основном составе ему делать нечего. Всё-таки в кордебалете под началом Грэйвса тоже неплохо. Как Он там, интересно? Прошло чуть больше полугода с момента травмы Персиваля. «Повреждение голеностопа» - говорили источники в интернете, но конкретного диагноза никто не называл. Лишь два месяца назад стало известно, что Грэйвс согласился на должность нового художественного руководителя Нью-Йоркского Балета и приступил к переформировке его исполнительского состава. Поэтому Криденс обязан был попасть пусть даже в массовку, но на самую вершину, к Нему. Лишь бы Грэйвс его не узнал. Криденс держался от танцовщика так далеко, как только мог, чтобы не выглядеть в Его глазах назойливым, чтобы на просмотре не быть оценённым предвзято. Бэрбоун хотел выйти в соседний зал, встать перед комиссией таким, какой он есть, без маски и показать, на что он способен. Он будет делать ошибки, не оправдает ожиданий, потому что он не похож на остальных. Здесь Криденс был гадким утёнком в лебедином озере, и где-то в глубине души теплилась надежда вырасти в кого-то более значимого, чем артист кордебалета. «Этот цветок взрастили Вы…». Ох, как пафосно, аж до зубовного скрежета... Вспоминая о записке, сопровождавшей его подарок, Бэрбоун испытывал звенящий, жаркий стыд, щекотавший своими влажными клешнями область где-то глубоко в груди; кровь приливала к лицу, и Криденс покрывался уродливыми красными пятнами от шеи до кончиков ушей. А скоро выходить. - Номер сто пять! Криденс Бэрбоун! Готовьтесь! Что, так быстро? *** - Криденс Бэрбоун. Сто пятый номер, - спокойным голосом констатировал Грэйвс, глядя в разложенные на столе списки. Людей в основном репетиционном зале было удивительно мало для крупномасштабного кастинга: новый худрук собственной персоной, его ассистент и прима-балерина, а перед ними – дрожащий то ли от страха, то ли от недоедания молодой танцовщик. Персиваль поднял голову и всмотрелся в лицо парня. Что-то смутно знакомое было в этом лице, а что – не ясно. Мужчина расправил плечи, не отрывая взгляда от претендента на место в труппе, и почувствовал, как у того мир поплыл перед глазами. Настолько волнение Криденса было очевидно. Уголки рта Грэйвса слегка поднялись, а жёстко очерченный рот растянулся в вежливой мягкой улыбке, какую сам Персиваль частенько использовал, очаровывая состоятельных поклонников на светских раутах. Просьба не волноваться всегда заставляет облиться холодным потом, поэтому мужчина просто спросил: – Что вы можете рассказать о себе, мистер Бэрбоун? - Ну… эм… - Криденс начал дёргать края своей свободной футболки, пытаясь хоть как-то усмирить нервы, - как вы уже знаете, моё имя – Криденс Бэрбоун. Я из Бруклина, мне девятнадцать, занимаюсь балетом шесть лет. Сначала ходил в школу классического балета на Лонг-Айленде, последние два года учился в школе Бруклинского Балета…эм… - выстроенный заранее рассказ о себе начал осыпаться, и Криденс совершенно забыл, что хотел сказать дальше. Грэйвс, недолго думая, задал наводящий вопрос: - Разве школа балета на Лонг-Айленде не делает упор на женскую хореографию? Не могу припомнить танцовщиков оттуда… - Да, вы правы. Там даже нет смешанного класса, - Бэрбоун набрал в лёгкие воздуха, - я и ещё один мальчик занимались отдельно у мисс Хёрт. - Хё-ё-ёрт… - нараспев протянула прима, - знакомая фамилия. - Она танцевала в Театре Балета на Брайтон Бич. – Сразу напомнил Грэйвс, откидываясь на спинку стула. Он чуть поморщился от боли в ноге, а потом продолжил, уставившись куда-то в сторону: - Из крупных партий у неё, пожалуй, только Жизель. - Не довелось посмотреть. Она хорошая исполнительница? – абсолютно игнорируя присутствие Криденса, танцовщица чуть склонилась к Персивалю и в холодном кокетстве закинула ногу на ногу. - Неплохая. Но растанцеваться она не успела, конечно. - Травма? - Компрессионный перелом позвоночника… - …На неё осветительная установка упала, - выпалил Бэрбоун и тут же встретил два раздражённых взгляда, скрывающих легкое пренебрежение за напускной невозмутимостью. Было неприятно, такую сторону Грэйвса на сцене не увидишь. - Оставим в стороне судьбу мисс Хёрт и поговорим о вашей. – Тихо, но строго отрезал Грэйвс, скрестив руки на груди. - У Бруклинского Балета неплохая школа, насколько мне известно. Конечно, в Европе лучше, но лично я считаю, что многое зависит от ученика. Вы уже успели поучаствовать в отчётных концертах, и насколько высоко вы оцениваете свои умения? - Эм, ну, концерты проводятся в конце каждого семестра, - Кридёнс закивал головой. Ощущение было такое, будто всё, что он говорил, было недостаточным. – Обычно преподаватели ставят оригинальные номера. Сцены из классического балета мы танцуем редко. - То есть вы плохо знаете классический репертуар?... - Нет-нет, я знаю его хорошо. Я хожу на спектакли… - Криденс пересекается с тёмным взглядом Персиваля и сглатывает, чтобы, наконец, выдохнуть, - …я самостоятельно учу классические партии. - Похвально, - Грэйвс сохранял выражение лёгкой заинтересованности. Чистое проявление хороших манер, и ничего больше – Какие? - Вариации из «Корсара» и «Щелкунчика» в основном. - И как вы их танцуете? Самому нравится? Криденс оцепенел. - Вам нравится, как вы танцуете? – с нажимом проговорил худрук. - Да, знаете, за последние два года у меня здорово улучшилась техника. - Что будете танцевать сегодня? – вмешалась прима, поправляя туго затянутый на затылке пучок, который она, по всей видимости, не распустила с последней репетиции. - Вариации из «Ромео и Джульетты». - Замечательно, - коротко кивнул Персиваль, пододвигаясь ближе к краю своего стула, - а теперь снимите этот балахон, чтобы я посмотрел на ваше тело. *** Тело было тяжёлым, но старательным, отчаянно пытающимся осилить пластику Сергея Полунина и точность Рудольфа Нуриева. Тело мазало, ошибалось, недотягивало амплитуду. Тело было эмоциональным, и, пожалуй, это было единственное, за что его можно было похвалить. Пропорции были негармоничными. Узкие покатые плечи, точёный бицепс, жилистые предплечья. Грудь широкая, покрытая чуть заметным пухом, казалась ещё шире на каждом глубоком вдохе, рёбра проступали под кожей. Ниже – живот с чуть прорисовывавшимися кубиками, изгиб талии не по-мужски чёткий. Ноги были хорошие, сильные, с развитой мускулатурой. Лёгкости бы этим хорошим ногам, больше школы. Грэйвс несколько раз пересматривал запись с танцем Криденса, барабаня пальцами по блокноту, ёрзая в кресле. В первом составе кордебалета оставалось последнее место, а претендента два. Второй был более техничным, и на полтора года младше. Готовый боец, что называется, а что в нём было не так? Трусость. Второй был трусливым. Грэйвс видел это по сложности вариаций. Другой не пытался брать выше, чем может. Движения точные, глаз не режет – скука смертная. Бэрбоун выделялся, на его прыжках сердце замирало. Казалось, что вот-вот приземлится не так, подвернёт ногу, упадёт, а на деле всё было наоборот – из полёта на землю он возвращался чуть шатко, но правильно. Персиваль ходил по комнате, прихрамывая, опираясь на уже ставшую продолжением руки трость. Он в голове рисовал сцены постановок, представлял, как каждый вписался бы в общую картину. Этот Криденс. Хорошо бы он смотрелся в «Дон Кихоте». Дать ему резкую, темпераментную хореографию, облачить в красное. Ох, было бы красиво. Мужчина взглянул на комод. Там стояло три маленьких горшка с красной азалией. За прошедшие годы материнский куст успел разрастись и захиреть. Ньют оказал Грэйвсу большую услугу, когда отделил несколько здоровых веток на рассаду, и теперь она стала новыми цветами. Новыми. Персиваль глянул на стоп-кадр, застывшую фигуру Криденса. Снова посмотрел на цветы. - Если я взрастил этот цветок, то я хреновый садовод…