Изумруд

      Как крут характер тишины, как велико давление! Прохладные её объятия порой таинственнее любой загадки мира. Стих звон копыт по мостовой, исчез детский смех, и даже ветер стучал по стеклам не так злостно. Все в комнате трактира запоминалось: и частота дыхания раненого, и белеющие молоком тамплиеровские плащи, и медный, как будто поседевший, сундук в грязном углу.       Дилан молчания не любил — оно слишком дружно с одиночеством, его бескрайней пустотой и нечеловеческой мудростью. Никлаус, которому лекарь наконец плотно перевязал рану, казалось, потерял сознание. Родрик ничего не говорил.       Ярко горели несколько свеч, окон в трактире не было — остекление требовало больших растрат.       — Ваш благородный поступок не отменяет совершенных злодеяний, — сказал наконец пфальцграф, украдкой рассматривая брата своей любовницы. Он ощущал необъяснимую ревность. Ведь перед ним теперь стоял человек, который волновал Рэйлин больше, чем он сам. Человек, который знал Рэйлин дольше, чем он сам. Родрик был братом, семьей, а Дилан словно оставался на периферии. Словно не мог переступить грань, существующую лишь для него одного.       Родрик в ответ на слова наместника короля только едва заметно усмехнулся. Так обычно усмехается тот, кто полагает, будто знает какую-то истину, другим не известную. Этот жест разозлил пфальцграфа ещё больше.       — Что привело Вас в столицу, сударь? — спросил он довольно сухо. — Хотелось бы верить, что желание раскаяться.       Старший брат Рэйлин, однако, не выглядел сожалеющим о чем бы то ни было. И об отравлении большей части своей семьи, в частности.       — Мы с Вашим кузеном вынуждены были бежать из Палестины. Теперь, когда карта реликвий расшифрована, там очень неспокойно.       Дилан поднялся и прошелся по комнате. Доски шумно скрипели. Наконец пфальцграф выглянул за дверь и, убедившись, что никто не подслушивал, плотно закрыл её обратно.       — Стало быть, известно, где эти реликвии? — поинтересовался О’Браен.       — Точно так, мессир, — подтвердил Родрик. — В пути мы с Вашим кузеном столкнулись с друзьями английского короля Эдуарда, которые так заинтересовались картой, что едва не убили нас обоих ради сведений.       Пфальцграф нахмурился. Меч Иоанна Крестителя и прочие священные вещи совершенно кружили людям голову. Как будто обладание ими могло как-то приблизить их к вечной жизни. С изумлением Дилан узнавал, что многие действительно так полагали, углубляясь в какие-то совершенно языческие культы. Одни носили с собой нос апостола во внутреннем кармане камзола, иные предпочитали уши, третьи — высушенные пальцы.       Наместник короля интересовался реликвиями только потому, что те были важным политическим трофеем и могли позволить завести необходимых друзей. С другой стороны, Дилан не мог отрицать наивного желания просто добраться до главного сокровища христианского мира первым.       — Король, видимо, запамятовал, что его младший сын воспитывается при нашем дворе. Впрочем, мы с этим позже разберемся. Вы говорили, у Вас есть разговор ко мне? Полагаю, это как-то связано с реликвиями и их местоположением.       Старший Бастон едва заметно склонил голову набок, становясь при этом очень похожим на Рэйлин. Он не спешил обращаться за своей наградой, будто выжидая, изучая собеседника.       Родрик много слышал о пфальцграфе. В обратном случае, он не сидел бы здесь, подле его раненного кузена.       — Точно так, мессир. Ваш кузен посоветовал мне осмелиться предложить кое-что.       — Говорите яснее.       — Точное расположение великих христианских реликвий по-прежнему не известно, карта сообщает нам лишь примерные координаты.       — И где же эти земли? — нетерпеливо перебил пфальцграф.       Глаза Родрика сузились, как будто он хотел получше разглядеть реакцию собеседника на следующие слова.       — Большая часть земель, где могут быть закопаны реликвии, приходится на, но Аджито.       Дилан побледнел, как полотно, и резко повернулся к собеседнику лицом. Он даже машинально сделал вперед несколько шагов.       — Вы меня разыгрываете, сударь.       — Я бы не посмел, — спокойно ответил Родрик, своим тоном как будто подчеркивая, что посметь он в действительности мог всё, что душе угодно.       Пфальцграфу, впрочем, теперь было не до него.       Но Аджито представляло собой небольшой клочок земли к северо-западу от Палестины. Весь заросший терновником и позабытый, он являл лишь формальную возможность называть его хозяина дворянином. Кто бы мог подумать, что эти, казалось, богом забытые несколько ярд земли могли сыграть такую роль в христианской истории. Самое удивительное, тем не менее, заключалось в том, что полное имя любовницы наместника короля было баронесса Бастон, но Аджито. Пресловутая земля, соответственно, принадлежала ей.       Справившись с изумлением от этого невероятного совпадения, Дилан всё-таки стал обдумывать последние события. Сватовство состоятельных дворян, неожиданное покровительство — наверняка, певца отправили к праотцам слуги Хьюго, которые были крайне щепетильны, когда речь заходила о родовой репутации — более не казались странным. Всё вставало на свои места.       — Великий магистр просил передать, что чрезвычайно нуждается в реликвиях, мессир, — прервал размышления собеседника Бастон. — Их поиски необходимо начать немедленно, пока ещё немногие посвящены в эту тайну.       Дилан несколько растерялся. Спрятанные в землях реликвии делали Рэйлин одной из богатейших дворян времени. Позволяли ей наконец жить безбедно и выбирать в супруги любого человека, которого она только могла пожелать… причем здесь был сам О’Браен? К чему Родрик клонил, зачем вообще рассказал обо всем ему?       Пфальцграф не желал показать своего непонимания, поэтому резковато заметил:       — Что ж, для этого моего позволения не нужно.       Глаза Родрика снова сузились, как будто он испытывал злость. В действительности же, Бастон совершенно не мог понять, притворяется наместник короля или правда не понимает, в чем дело.       — Мессир, — медленно проговорил Родрик. — Моя сестра не может в одиночестве искать реликвии. Король Франции имеет полное право лишить её титула за бунт в любой момент. Земли просто перейдут в казну, и реликвии будут упущены.       «Чего он от меня добивается? — с раздражением думал Дилан. — Извивается, как змея, а чего хочет — не добиться».       — Я же просил Вас изъясняться прямо, — мрачно потребовал О’Браен, скрещивая даже руки на груди.       Родрик слегка нахмурился.       Ему приходилось обманывать даже самых изощренных лицемеров, выигрывать словесные поединки с дофинами и кардиналам, но перед бесхитростным пфальцграфом он, казалось, был абсолютно бессилен. Бастон не мог понять: хотел Дилан пойти на попятную или в самом деле не соображал, на что ему намекали. Наместник короля принадлежал к той редкой породе людей, которые при наличии хорошего образования ничего не смыслят в тонкостях риторики. О’Браен привык говорить от сердца, и ждал того же по отношению к себе.       В конце концов, Родрик решил, что пфальцграф всё равно не скрывал своей антипатии, и терять уже было нечего. Поэтому он решился более не прибегать к намекам и спокойно сказал:       — Ежели бы Вы женились на моей сестре — реликвии перешли бы во владение провинции. Мессир отдал бы их Ордену тамплиеров в обмен на гарантию безопасности.       Какое-то время О’Браен молчал, совершенно обескураженный этим заявлением. Если тамплиеры готовы были пойти на подобную сделку — это даровало бы Дилану счастье до конца его дней. Графиню он искренне полюбил, и одна мысль о том, что он сможет иметь на неё законные права, казалась невероятно сладостной. Видеть Рэйлин каждый день, смотреть, как она распоряжается насчет обеда или расписывается как пфальцгафиня… всё это было слишком прекрасно, чтобы не таить в себе угрозу.       Король не простил бы нарушенной клятвы и нанесенной обиды. Всемогущие тамплиеры могли сдержать его гнев, но вот оскорбление смыть даже они не были в силах. Подобный брак представлялся безумием, нарушением каких бы то ни было норм дворянской морали.       Достаточное безумие, чтобы Дилан на него решился. Он не боялся короля, он сам мог бы стать королем, пожелай только провинция независимости. Нет, это было не безумие. Это был вызов. Ещё одна возможность доказать свое желание добиваться искренности во всех отношениях.       О’Браен никогда не нарушал данного слова, но ради Рэйлин он чувствовал, что может пойти на это. Графиня, при всей парадоксальности этого факта, стала единственной, кто не старался с ним лицемерить. За спиной она болтала вздор — в этом Дилан не сомневался.       Кроме всего прочего, портрет французской дофины, будущей жены пфальцграфа, ни в ком бы не родил желания породниться с правящей династией.       — Баронессе уже поступило несколько предложений от особенно яростных христиан, желающих быть поближе к святым мощам, — негромко произнес Дилан. — С чего Вы, в конце концов, взяли, что она не пожелает ответить согласием кому-нибудь другому?       Родрик в ответ едва заметно усмехнулся.       — Уверен, что этого не случится, мессир.       Столь простая фраза заставила О’Браена вздрогнуть. Сердце сдавило, наполнилось горечью, как вином наполняется чаша. Откуда знал этот человек, что чувствует Рэйлин, что он должен был выбрать теперь? Как мог Родрик знать то, чего не знал даже сам Дилан? Какое право имел говорить так спокойно о том, что для него, Дилана, — вся жизнь, вся радость?       «Он просто глупец», — подумали Родрик и Дилан одновременно.       Никлаус вдруг пошевелился на своей кровати и едва слышно выдохнул. Он устало посмотрел на кузена и слегка сжал его руку.       — В последней крупной несостыковке в финансах Ордена обвиняют меня, — тихо признался он. — Ежели не удастся достать реликвии, участь моя решена: тамплиеры строги с теми, кого считают ворами. Но я не смею просить тебя связывать себя узами неравного брака ради моего положения.       Пфальцграф вздрогнул.       — Полно, — сказал он нервно. — Вздор. Всё будет так… как сказал господин граф. Не беспокойся теперь об этом, рана откроется.       Дилан надел обратно перчатки и собирался уходить.       — Ежели баронесса была бы недостойна, я бы и не… вздор! — твердо повторил он. — А Вас, сударь, я не предам правосудию только потому, что Вы спасли жизнь моего кузена. Но это будет первой и последней услугой, которую я Вам окажу. Ежели ещё раз будете в столице — Вас арестуют и будут судить по всей строгости закона нашей провинции. И даже сам Великий магистр Вам не поможет, даю слово.       Родрик только слегка кивнул, не отрицая, не оправдываясь. Он только подошел к пфальцграфу и сказал совсем тихо те слова, которые Дилан спустя много лет на смертном одре мучили в кошмарах:       — Сохраните её, — тихо произнес Родрик. — Сохраните мою сестру.       О’Браен нахмурился и, ничего не отвечая, вышел.       Слегка пошатываясь, спустился по лестнице и, не расслышав, что ему говорил хозяин, распахнул тяжелую дверь, которая затем громко хлопнула.       На улице было многолюдно. Пахло какими-то травами, нечистотами и хлебом. Женщины с тяжелыми корзинами, полными продуктов, толпились и ругались, перепрыгивая через грязь. На соседней улице громко торговали овощами.       Забрав Асана, Дилан медленно сел в седло и машинально посмотрел перед собой. Кто-то, казалось, узнал пфальцграфа и бросился к нему с какими-то просьбами.       О’Браен ничего не слышал. Кто-то его перекрестил. Людей вокруг становилось всё больше и больше. Наконец их гул сделался совершенно невыносимым. Пфальцграф пришпорил коня и стал протискиваться между толпой, которая постепенно расступалась перед ним, чтобы затем бежать следом. Ясное небо теперь обволакивали пушистые облака. Исчезающий солнечный луч очерчивал соломенные и черепичные низкие крыши, скользил по центральной башне тамплиеровской крепости. Где-то далеко за полями, где уже почти созрел урожай, шел косой ливень.       Пронзительно зазвонил колокол. Громкие раскаты громом прозвучали в небе. Испуганно вспорхнула большая стая голубей, облетая несколько раз вокруг верхушки древнего собора.       По улицам иногда проносили большие мешки из грубой дешевой ткани, над которыми вился целый рой мух. Мешки выносили за городскую стену и несли к кладбищу, где теперь было не протолкнуться. Могилы наседали друг на друга, подкошенные кресты клонились к земле. Беспрестанно выворачивали из земли траву и копали все новые и новые ямы.       Пустели дома, одни только рыдания разносил ветер, в то время как в полях собирали урожай и пели. На много миль, казалось, разносилась быстрая песня, восхваляя своей беззаботностью извечное и непостижимое противоречие нашего мира.       Дилан не помнил, как оказался в одной из зал замка, как к нему подошел Пенрис и стал что-то взволнованно говорить. Когда О’Браен пришел в себя и окончательно очнулся от пережитого потрясения, рядом стояло несколько незнакомых человек, чья одежда была совсем пыльной от дальней дороги. Один из них держал в руках письмо, скрепленное королевской печатью.       «Скверно, — подумал наместник короля. — Как некстати. С Рэйлин переговорить не успел»       — В чем дело, господа? — спросил он мрачно.       Господа, казалось, не стремились как-нибудь угодить пфальцграфу. Отсутствие уважения могло свидетельствовать только о том, что гости имели сильных покровителей.       — Письмо от Его Величества.       Кобояки внимательно посмотрел на друга, стараясь угадать, что с ним приключилось за это время. Лицо наместника короля, между тем, стало абсолютно непроницаемым. Какое-то время О’Браен просто наблюдал за гонцами, затем жестом попросил советника зачитать ему письмо вслух.       Граф Кобояки принял из рук послов свиток письма и повиновался.       Французский монарх в коротком послании сообщал, что требует немедленной ссылки баронессы Бастон. Та должна была сейчас же отбыть в Париж для судебного разбирательства и выяснений обстоятельств бунта.       Дочитав, граф Кобояки отпустил края письма, и оно с шорохом свернулось обратно. Звук этот показался чрезвычайно громким на фоне общего тяжелого молчания.       — Выслать баронессу Бастон? — медленно произнес Дилан.       — Точно так, мессир, — подтвердил один из гонцов.       Кобояки осознал, что произошло нечто серьезное, но расспрашивать пока не имел возможности. Пфальцграф потребовал позвать Рэйлин.       Гонцы тоже предчувствовали беду, украдкой переглядываясь. Напряженное ожидание развязки придавало происходящему некой театральности.       Ожидание баронессы проходило в полной тишине. Камин в главной зале не горел, так как погода и без того стояла жаркая. Свет проникал в зал сквозь окна, но всё равно не развеивал полумрака. Рыцари с широкого гобелена, казалось, оживали и вступали в сражение с арабами за Испанию — полотно иллюстрировало одну из битв Реконкисты*.       Спустя несколько минут явилась Бастон. Выглядела она дурно. Лицо её было не только бледным, но и приобрело какой-то даже землистый оттенок.       — Баронесса, господа здесь, чтобы сопроводить вас в Париж.       Баронесса на заявление любовника никак не отреагировала.       — Я, однако, не представляю, как им теперь быть — ведь они пребывают в неведении относительно Вашего положения.       Граф Кобояки окончательно убедился, что разговор не сулит ничего хорошего. Рэйлин, казалось, вообще оставалась равнодушной ко всему происходящему.       — Моего положения, мессир? — спросила она как будто неохотно.       Наместник короля кивнул, принимая при этом такой чрезвычайно важный вид, что Бастон едва подавила в себе желание возвести глаза к потолку.       — Я имею в виду нашу помолвку, разумеется.       Воцарившуюся тишину, пожалуй, можно было назвать мертвой. Затихли даже звуки лютни, доносившиеся из соседней залы. Пенрис побледнел, как полотно. Рэйлин не выказала никаких эмоций, но глаза её вдруг как будто остекленели. Бледные губы сжались в одну линию.       — Графиня никуда не поедет. Передайте Его Величеству мои глубочайшие извинения.       Один из гонцов в бешенстве сжал кулаки, совершенно теряя самообладание. Такие вспышки ярости, вообще, свойственны людям, которые слишком полагаются на чужой авторитет.       — Вы с госпожой баронессой, определенно, стоите друг друга! Измена сюзерену, как я посмотрю, крепко вас связывает. Ваше слово ничего не стоит, сударь!       Пфальцграф сжал зубы и сделал короткий шаг вперед. Карие глаза потемнели, брови сошлись на переносице — лицо наместника короля исказил гнев.       — Опомнись, — прошептал граф Кобояки.       — Угрожать мне — значит угрожать королю Франции, — нервно заявил гонец. — Рано или поздно Вам воздастся, помяните моё слово. Короли ничего не забывают. Завтра отправляться на турнир… берегитесь копья, мессир.       — Трусливый негодяй, — презрительно бросил Дилан в ответ. — Не забывайтесь.       Столичные господа ничего возражать на это не стали и молча удалились, поклонившись на прощание так, что это даже поклоном решительно нельзя было назвать. Рэйлин сделалась ещё бледнее, чем была. Пенрис с ужасом думал о том, как теперь быть, и не находил ответа на свои вопросы.       — Оставьте нас, друг мой, — спокойно попросил наконец О’Браен и, подождав, пока советник уйдет, снова заговорил с любовницей. — Простите за этот фарс. Вы, разумеется, вольны выбрать виконта Хьюго или того английского лорда, который заезжал к Вашему дяде — они тоже смогут оградить Вас от королевского гнева.       Терпению баронессы здесь пришел конец. Она отступила на полшага и в ярости прошептала:       — Какого черта! Будь ты проклят, проклят…       О’Браен в изумлении замолчал, наблюдая за разъяренной Бастон. Та, казалось, совершенно не могла совладать с собой. Несколько дворян, случайно проходившие мимо, даже прервали беседу, искоса подсматривая сцену.       Подождав полминуты, пфальцграф всё-таки отвел любовницу в сторону и коротко рассказал ей о реликвиях в, но Аджито и о предложении Великого Магистра.       Рэйлин долго молчала, с трудом удерживаясь на ногах. Черные глаза расширились, на висках выступили едва заметные капли пота.       — Вам дурно? — с подозрением спросил Дилан.       Баронесса потеряла сознание.       Пришлось разыскивать лекаря, который вообще был не в замке, а в родовом особняке графа Зельва. Бастон осторожно перенесли в её покои, где передали на руки суетившемуся Евлину.       Какое-то время пфальцграф сидел рядом с кроватью, но затем пришел лекарь, осмотрел Рэйлин и сказал, что беспокоиться не о чем, нужно дать баронессе поспать.       Наместника короля скоро стали спрашивать, и он был вынужден уйти. Необходимо было отдать последнее распоряжение об отъезде на турнир и — на всякий случай — незаметно отправить несколько отрядов рыцарей к границе провинции. Дилан осознавал, что его заявление и взятое назад слово могут иметь последствия. Пенрис весь день требовал от него ответа, но пфальцграф отмалчивался, дожидаясь, пока Рэйлин придет в себя и сделает свой выбор.       В замке царила суета. Обозы загружали сундуками, едой и оружием, чтобы отправиться на день раньше основных участников и подготовить ристалище к сражениям. Особенно талантливые конюхи отправлялись вместе с лошадьми рыцарей, чтобы успеть собрать конюшни и дать животным передохнуть перед схватками на копьях.       Слабая дымка обволакивала город, яркий солнечный свет заливал крыши и узкие улицы, отражался от лат стражников, которые меняли караул на городских стенах.       Франциск хотел было отдать баронессе гороскоп лично в руки, но дождаться заказчика так и не смог, поэтому оставил лист с изображенным на нем квадратом и надписями на столе в гостиной.       Евлин скучал и занимался починкой одежды, борясь со злым желанием как-нибудь будто случайно разбудить свою госпожу. Суета постепенно утихала, уступая место затишью. Всё реже на площади перед замком мелькали слуги с сундуками, всё меньше обозов отъезжало по главной улице. Медленно захватывала замок легкая дремота. Время, казалось, совсем остановилось.       Евлин сходил проветрил одежду графини, зашел на кухню поболтать с кем-нибудь из поваров, обругал слугу виконта, который говорил об Бастон злые вещи и вернулся назад. Несколько раз прошел мимо спящей Рэйлин, заглянул даже тайком в гороскоп, но ничего в нем так и не понял.       Прошло время обеда, затем и ужина. Постепенно сгустились сумерки, и ласково обняла древний город темнота. Плотно закрылись караульным ворота замка, разошлись по своим покоям дворяне.       Рэйлин постепенно приходила в себя, с трудом размыкая тяжелые веки. Вначале ей почудилось, что всё произошедшее было сном, шуткой нечистых сил, но затем Бастон всё-таки заставила себя отогнать прочь дремоту и очнуться.       — Где он? — спросила баронесса, резко садясь на кровати.       Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, но графиня упрямо пыталась подняться. Евлин, до этого сидящий у кровати на полу, удержал свою госпожу.       — Ничего, пфальцграф — король нашей провинции, ему всё можно, — высокомерно говорил Кен, по-прежнему не позволяя Рэйлин подняться.       — Зови его сюда сейчас же, — проговорила баронесса в ответ.       Кен раздраженно нахмурился, но всё-таки отправился по потайному ходу куда было сказано. Когда панель щелкнула, Бастон машинально осмотрела свою опочивальню, будто ожидала, что она должна была каким-то чудесным образом преобразиться.       Ничего примечательного, однако, не наблюдалось. За окном горела полная желтая луна, чистил перья ворон. Слабый свет пятнами лежал на каменных плитах пола, путался в пологе кровати. На прикроватном складном столике стоял кувшин воды и оплывшая свеча.       Рэйлин поднесла кувшин к губам и сделала несколько глотков теплой воды.       Наконец снова щелкнула панель, и явился Дилан, уже переодетый в ночной халат. Евлин стремительно пересек комнату и вышел, прикрыв за собой двери. Рэйлин встала с постели и подошла к любовнику.       Тот внимательно смотрел на Бастон, ожидая своего приговора. Скрытая надежда на взаимность, страх, возбуждение — все эти чувства охватили душу О’Браена и мучили её беспрестанно. Находиться вблизи Рэйлин было сейчас тяжело и морально, и как будто даже физически.       Баронесса разрешила сомнения пфальцграфа довольно быстро — неожиданно приблизилась и коротко поцеловала его.       Дилан вздрогнул.       — Тебе лучше? — спросил он хрипло.       — Черт побери, — раздраженно прошептала Рэйлин в ответ, — помолчи.       Она снова поцеловала любовника, крепко прижалась к нему, обвивая руками смуглую шею. Машинально О’Браен скользнул ладонями по спине Бастон, обнимая в ответ и стремясь передать прикосновениями всю ту мучительную, жгучую нежность, которую испытывал.       Рэйлин выдохнула в губы Дилана и медленно оставила поцелуй на его шее.       — Погоди. Я хочу… хочу, чтобы ты сама… не из-за необходимости, — отстраняясь, быстро проговорил пфальцграф. — Должен быть выбор.       — Выбор? — усмешка дрожала на губах Рэйлин, или, быть может, это была просто игра теней. — Мне уже давно никакой выбор не нужен.       По-своему истолковав произнесенные слова, Дилан наконец ответил на поцелуй и позволил любовнице стянуть с него халат. Бастон как будто куда-то торопилась, не сдерживая громкие вздохи от прикосновений.       За спиной была только низкая дубовая скамья, и, не долго думая, пфальцграф усадил на нее любовницу.       — Здесь? — с сомнением спросила Бастон, оборачиваясь.       О’Браен не ответил. Глубоко поцеловал Рэйлин, закидывая её стройные ноги себе на талию. Сжал в руках тонкую ткань сорочки, задирая её повыше.       Баронесса громко выдохнула и дернулась в сторону. Заниматься любовью не на кровати ей не нравилось. В этом было что-то особенно постыдное и неправильное, и где пфальцграф понабрался такой смелости, даже думать не хотелось.       — Я тебя люблю, — вдруг твердо произнес Дилан, массируя пальцами белые хрупкие плечи девушки.       Принимать пфальцграфа по-прежнему было сложно, и удовольствие для Рэйлин оставалось мучительным, тягучим. Она в который раз балансировала на грани потери сознания.       — Пойдем на кровать, — тихо произнесла баронесса, перебирая темные волосы.       Дилан поднял её и, сильно прижимая к себе, пронес через комнату. Рэйлин дышала в смуглую шею и молчала.       Пфальцграф хотел положить её, но Бастон вдруг коснулась ладонью широкой груди и сказала, хмурясь:       — Погоди.       Карие глаза влажно блестели. Дилан неотрывно следил за каждым движением Бастон. Та уперлась руками в чужие плечи, заставила опуститься на подушки, а сама села верхом, целуя и покусывая шею О’Браена. Бастон повторила эти движения несколько раз, пока наконец не почувствовала, что может отстраниться и лечь на свою сторону кровати.       Какое-то время никто ничего не говорил.       За окном тихо шелестел ночной дождь.       — Вот так просто? — неожиданно спросила Рэйлин, не совсем ясно, к кому обращаясь.       Дилан приоткрыл один глаз и пробубнил:       — Что «просто»?       Бастон не ответила, устало закрывая глаза и думая о чем-то своем. Какое-то время в опочивальне было тихо, струился в балдахине лунный свет, очерчивая тяжелые темные складки.       Под дверью храпел Евлин.       — Свадьбу на воскресенье назначим, — задумчиво произнес пфальцграф. — А турнир объявим посвященным нашей помолвке. Можно ещё на охоту выехать, погода, правда, скверная…       Рэйлин машинально положила голову на грудь Дилана и провела пальцами по линии чужой руки.       — Не нужно, — спокойно перебила она.       Наместник короля только пожал плечами и вздохнул. Молчал всего пару минут, затем снова стал рассуждать как будто сам с собой:       — У меня есть чудесный замок за девятнадцать миль от столицы… ещё мой дед начинал строительство, а я закончил, переделал кое-что. Уедем от двора — он наводит тоску, и станем жить в провинции. Леса там для охоты великолепные, мебель из Венеции выпишем, какую ты скажешь.       Рэйлин машинально смотрела в темноту, слушая громкий стук сердца пфальцграфа.       — Как место называется?       — Изумрудный дворец. Кирпич для строительства привозили из ирландских гор — он будто зеленеет в лучах солнца, и один знаменитый клирик придумал такое название.       — Недурно, — одобрила баронесса.       Какое-то время в опочивальне было тихо. Дилан водил пальцами по обнаженной белой спине и размышлял над чем-то. Рэйлин боролась с подступающим сном. Неожиданно О’Браен приподнялся на локтях, заглядывая любовнице в лицо. Карий взор — озабочен.       — Рэйлин, ты меня любишь?       — Очень, — сдержанно ответила девушка.       — Навсегда?       — Да.       Получив тот ответ, который ему причитался, Дилан крепко уснул. Баронесса лежала на спине и смотрела в потолок. Всё было правильно. Одному — спать. Другой — бодрствовать, думать о будущем, туманном, как шотландские долины. Кусать губы.       Дилан полон яростного безрассудства, веры и силы. В эту силу хотелось верить, только иногда усталость накатывала и вдруг становилось страшно, будто оказался один в незнакомом лесу или провалился под воду. Дилана невозможно одолеть напрямую — даже взгляд его только Рэйлин и выдерживала — но враг бродил в полуночи. Не спасет от такого ни искренности небесный дар, не острый меч заточенный.       Проснулась Бастон рано, на самом рассвете. Уже суетились в коридорах слуги, по двору бегали кучера, помогая таскать в экипажи последние сундуки. Повернувшись на другой бок, баронесса почувствовала, как щеки заливает румянец, а в груди всё холодеет. С раздражением Рэйлин толкнула спящего рядом О’Браена.       — Ты что, из ума выжил? Сейчас прислуга придет, поднимайся сейчас же, — почти прошипела она.       Дилан резко поднял голову с подушки и, прищурившись, сонно смотрел на любовницу, не понимая, чего от него требуют. Спустя несколько мучительных мгновение О’Браен всё-таки осознал, что уснул у любовницы и не успел вовремя уйти. Свет уже заливал комнату.       Пфальцграф быстро поднялся и, отыскав на полу у скамьи свой халат, хотел было открыть потайную панель, но вдруг развернулся, коротко поцеловал Рэйлин, и лишь потом вышел в потайной коридор. Панель сама захлопнулась за наместником короля с тихим щелчком.       Бастон откинулась на подушки и задумчиво посмотрела в потолок. За дверью почти сразу раздался шум, и вошел Евлин с кувшином воды для умывания.       Рэйлин поднялась сама и зашла за ширму. Без помощи слуги она оделась в халат и вышла. Умылась, дала несколько распоряжений относительно поездки на турнир и велела принести бумагу с чернилами.       За четверть часа баронесса успела написать дяде о своей помолвке с пфальцграфом и набросать маленькую записку для виконта Хьюго, где сообщала, что отвечает на предложение отказом.       Евлин, заметив, что госпожа его проснулась в недурственном настроении (что с ней происходило очень не часто), решился выпросить у неё несколько ливров «на то там, и на сё». Баронесса дала ему пять ливров и сказала нести одежду.       Собравшись, Рэйлин вышла на центральную площадь, которую теперь почти всю заполняли экипажи. На сильном ветре развевались родовые флаги, беспокойно дергались в упряжке лошади.       Утро выдалось пасмурным. Дождевые облака клубились на небе, воздух был совсем сырым и по-осеннему прохладным. Некоторые дворяне опасались, что начнется ливень и дороги размоет — тогда турнир придется переносить. Баронесса незаметно отдала виконту записку и присоединился к остальным будущим попутчикам, которые стояли подле экипажа, украшенного большим гербом провинции О’Браен. Пфальцграф всё не появлялся. Бастон полагала, что он передавал через доверенное лицо Великому Магистру, что они с баронессой согласны обменять реликвии на безопасность.       Опоздав на полчаса, Дилан всё-таки появился. Сдержанно попросил прощения и велел отправляться.       Путешествие к месту турнира действительно оказалось долгим. Пфальцграф, кроме всего прочего, додумался объявить ближайшим друзьям (среди которых был и Хьюго) о своей помолвке в самом начале поездки, когда кортеж не покинул ещё и городской заставы.       Оставшуюся дорогу дворяне благоразумно молчали, чтобы не разозлить мессира проявлением неуважения — в действительности, все находили такой поступок безумием.       Однако кому, как не друзьям, было знать, что спорить с Диланом совершенно бесполезно, особенно, если это касалось Рэйлин. Один только Пенрис пытался повлиять на пфальцграфа, объясняя, что ничего путного из этого не выйдет, что не должно идти против дворянского кодекса. Не говоря уже о том, что своим решением О’Браен ставил под удар не только себя, но и своих подданных. Кобояки говорил разумные вещи, но вразумить наместника короля не мог бы даже сам Господь Бог.       Дилан утверждал, что возьмет всю ответственность — и за своих вассалов, и за Рэйлин, в частности, — на себя. Переубедить его было уже невозможно.       Рэйлин вела себя нейтрально, не стремясь ни с кем обсуждать свои дела. Она, по крайней мере, испытывала удовлетворение от того, что теперь не нужно будет бедствовать или опасаться за будущее. Да и с титулом пфальцграфини добраться до Родрика будет гораздо проще, когда придет время.       Дождь так и не начался: уже к обеду кортеж смог добраться до палаточного лагеря. Турнир должен был длиться три дня, так что остаток времени до темноты двор провел в хлопотах по размещению. К самой ночи прибыли даже барон Бенри и шевалье Томсон, которых Рэйлин сразу же потрясла счастливой новостью.       Бенри вначале решил, что у его племянницы совершенно помутился рассудок, но после того, как пфальцграф лично зашел в шатер обсудить приданное (которое сам же и обещался дать), окончательно уверовал и даже стал посматривать на свою подопечную с некоторой гордостью. Томсон ничего не говорил, только отводил взгляд и хмурился, не желая портить бывшей ученице настроение.       Всё поле заполнилось пестрыми палатками рыцарей из самых разных уголков Европы. Были здесь широкие шатры испанских инфантов с личными ванными, были узкие и хилые палатки простых французских вассалов и шевалье, строгие и практичные шатры двоих германских князей и их свиты.       На время турнира забывались все раздоры, войны и междоусобицы. Дворяне обращались друг с другом так дружелюбно, будто никогда и не могло быть иначе. Заводили знакомства, сговаривались даже и о браках, хотя политику никто затрагивать не хотел в эти беззаботные турнирные дни.       Почти весь вечер Дилан медленно ходил по кругу в своем шатре, подбирая слова для официального заявления о помолвке. Учитывая то, что турнир не имел особенного повода, такое объявление было весьма кстати. Кроме того, Евлин в свое время сказал абсолютную правду — латы и щит наместника короля действительно украшались бело-золотистым, в честь герба семьи баронессы Бастон — солнца.       Уже поздней ночью, когда Дилан и его оруженосец поужинали и решились ложиться спать, в шатер несмело заглянул Кен и тихо спросил, не придет ли сегодня пфальцграф к баронессе.       — Рэйлин меня спрашивала? — удивился О’Браен.       Евлин отвечал положительно. Ночь наместник короля снова провел у баронессы.       На следующий день перед турниром пфальцграф объявил о своей помолвке. Вначале трибуны молчали, слышен был только шелест флагов на степном ветру. Затем раздались робкие аплодисменты и начался, наконец, турнир.       Рыцари преломляли копья, оружейники бегали по краям ристалища туда-сюда. Кого-то силой стаскивали с коня и волокли на носилках прочь — порой даже самые крепкие мужчины теряли сознание от столкновения с острием чужого копья.       На трибунах рукоплескали каждому рыцарю, но тихие разговоры всё равно велись о последних новостях.       — Что в ней нашел пфальцграф? — спрашивал шевалье Янри, неприкрыто рассматривая любовницу наместника короля.       — Как! — восклицала в ответ девица Дукин. — Она красавица.       — Да… глаза, уста без жизни, без улыбки.       В течение целого дня Дилан преломлял копья, сходясь в поединке с каждым желающим, совершенно забыв об угрозе одного из гонцов короля. То же самое повторилось и на второй день. Пфальцграф, удачливый и смелый, не покидал ристалища, а ночь и вечер проводил в компании будущей жены, совершенно забывая о своих подданных.       Третий день турнира, тридцатое августа, пришелся на пасмурный и по-настоящему холодный день. Однако в этот день состоялись самые блестящие, самые увлекательные сражения, которые достойно завершали цикл празднеств, посвященных помолвке пфальцграфа.       Сражения чередовались со сражениями, день близился к концу, но никак нельзя было определить, кому выпадет честь стать победителем турнира.       Дилан пребывал в возбужденном состоянии. На ристалище он снова вышел в золотисто-белых латах и со щитом, на котором рядом с огненно-рыжим лисом (символом провинции О’Браен) было изображено золотистое солнце.       Наместник короля приветствовал трибуны, опуская вниз забрало. Военные игры и состязания являлись для нашего героя родной стихией — здесь он чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее, чем на балах и светских приемах.       Баронесса сидела теперь рядом с родственниками наместника короля на центральной трибуне и, казалось, нисколько не смущалась своего положения. Одна из рук Бастон была уже абсолютно обнажена — рукава она несколько раз отрывала, чтобы кинуть лоскутки пфальцграфу на удачу или в благодарность за победу в сражении.       Специальные камзолы для турниров в то время приобрели большую популярность. Портные специально слабо пришивали рукава, чтобы женщины могли воодушевлять своих рыцарей частями одежды.       Прямо над перчаткой Дилана было привязано несколько темно-зеленых лоскутков — подарков баронессы.       Приближался вечер. Трубы и флейты возвестили последнюю схватку. Сегодня открыл ристалище пфальцграф — ему было и закрывать. Пока четыре лучших партнера одержали равное число побед, и награды должны были быть поделены между ними. Оставалось всего два свежих копья. И честь переломить их выпала по жеребьевке графу Майлису, который явился, впрочем, не к началу турнира, а под самый занавес, и Дилану.       — Скорее, наденьте на меня доспехи, — обратился О’Браен к главному оруженосцу.       Неожиданно на ристалище спустился шевалье Томсон. Не медля не секунды, он подошел к наместнику короля и тихо сказал, что баронесса Бастон просит его быть осмотрительнее.       Дилан даже не потрудился скрыть своего удивления.       «Мне ли выказывать страх перед моей невестой?» — с раздражением подумал он.       — Передайте графине, что именно во имя любви к ней я намерен переломить это копье.       Томсон ничего не ответил и, повинуясь, ушел обратно.       Облачившись наконец в доспехи, О’Браен схватил копье. Граф Майлис тоже взял свое и вышел на поле. Оба рыцаря быстро сели в седло и стали в позицию.       Зрители затаили дыхание. Каждая схватка сопровождалась ревущими звуками труб, флейт и оглушительными фанфарами, но эта раскатистая торжественная музыка, этот веселый голос турнира действовали баронессе на нервы. Ей с чего-то привиделось, что пфальцграфу грозила беда. Всё утро Бастон изводила любовника требованиями не выходить на ристалище, но О’Браен ничего не слушал. В последнее время Рэйлин часто стали приходить в голову какие-то странные идеи.       Кони рванулись с места. Рыцари неслись навстречу друг другу, подняв копья почти на уровень плеча.       Пфальцграф и Майлис поравнялись на середине поля. Копья их почти столкнулись, но в последний момент разошлись, скользнули по кирасам… граф был выбит из седла и свалился на землю. Пфальцграф пошатнулся в седле и завалился на бок, запутавшись ногой в стремени.       По трибунам прокатился изумленный рокот. Баронесса едва смогла усидеть на месте и не броситься прямо на ристалище.       «Он мертв!» — неожиданно подумала Бастон, чувствуя, что её снова начинает мутить.       Дилан, тем временем, ловко ухватился за круп лошади и вернул себе равновесие. Поднял забрало и спешился под рукоплескания зрителей. Умирать он явно не имел никакого намерения.       После турнира дворяне ещё долго собирались, укладывались и, наконец, вечером следующего дня отправились назад. Окончательно развеселившийся пфальцграф объявил всех участников турнира своими добрыми друзьями и пригласил на свадьбу. Большинство ответило согласием, не имея ничего против бесплатного проживания и еды на свадебном пиру.       До воскресенья оставалось около четырех дней. Не успел двор оправиться от одной суеты, как его захватила другая. Специально обученные люди при дворе составляли меню, следили за размещением особенно важных гостей. Повара готовили, казалось, день и ночь, чтобы угодить пфальцграфу.       На улице нельзя было встретить решительно ни одного портного — все они теперь трудились над дворянскими нарядами. Особенно искусные шили белоснежное платье с золотистыми вставками для баронессы Бастон.       Дилан, опьяненный счастьем и готовый сражаться с кем угодно, не жалел денег. Он незаметно закрывал границы провинции, переговаривал с друзьями и родственниками из других европейских стран, которые могли при случае дать Франции отпор, и совершенно потерял страх.       Постепенно оправился Никлаус и передал, что Великий Магистр подтверждает сделку и даже начинает строительство резиденции тамплиеров недалеко от Изумрудного дворца в знак своего доброго расположения.       Погода окончательно испортилась: почти каждый день и ночь бывали грозы. Баронесса от них просыпалась и не могла уснуть. Странное ощущение неестественности вообще не давало ей покоя.       Она могла теперь быть почти всемогущей, могла наводить справки и заводить необходимых друзей, чтобы загнать Родрика, в конце концов, в ловушку, и она намеревался так и поступить, но почему-то не спорила с Диланом, который хотел убраться вместе с ней от двора подальше. По правде сказать, больше всего Бастон раздражали реликвии и охота за сокровищами: почему-то ей казалось, что эта история не просто так с ней приключилась, что она ещё даст о себе знать рано или поздно.       Гороскоп пфальцграфа на ближайший месяц был совершенно благополучный. Ожидались приятные вести — баронесса уже начинала даже с неохотой подмечать, какие, — дорога и новое знакомство. Опасность могла исходить только от воды, но никакой особенной угрозы эта стихия не представляла.       Дилан о работе Франциска даже ничего не знал и продолжал вести себя как обычно. Накануне свадьбы он, проверив лично всё составленные меню, потренировался с Зельвином на мечах во внутреннем дворе и решил навестить свою любовницу, а заодно и убедиться, что Рэйлин не посетила очередная параноидальная идея относительно их будущего.       Бастон, тем не менее, выглядела спокойно. Она сидела в одной из боковых зал и слушала пьесу, которую разыгрывали актеры графа Гонбиля. Тот любезно предложил их на время в распоряжение Рэйлин.       Играли «Действо об Адаме».       Пфальцграф подошел к невесте, не смущаясь, сел подле неё и стал ждать окончания пьесы. Баронесса тоже сидела молча и внимательно смотрела перед собой. Нельзя было, впрочем, утверждать, что она в действительности слушала представление, а не раздумывала о чем-нибудь своем.       Наконец актеры закончили. Дилан заплатил им и отпустил с миром. Скудные декорации, изображающие райские сады, так и остались стоять в углу залы.       — Что-нибудь случилось? — спросила Бастон, после того, как пфальцграф несколько раз поцеловал её руки.       Беседу прервал учтивый стук в дверь. Попросил войти какой-то человек, быстро сложил декорации и удалился. Дилан пожал плечами.       — Хотел спросить, желаете ли Вы, чтобы в Изумрудный дворец нас кто-то сопровождал? Я отдаю последние распоряжения.       Баронесса задумалась ненадолго.       — Кого бы ты мог мне позволить с собой взять? — поинтересовалась она.       — Кого хочешь, — ревниво отозвался пфальцграф.       Рэйлин усмехнулась и сказала, что хотела бы взять с собой Евлина, Томсона и Франциска — потому как они все нуждались в её услугах.       — Неплохо было бы также нанять приличного управляющего, — добавила Бастон. — Дворец, ты говорил, большой, я одна на себя хозяйство не возьму.       — Можем выписать у кузины графа Кобояки, — задумался Дилан. — Джонатона. Он ранее у меня работал.       Спорить с наместником короля Рэйлин не стала: в управляющих она ничего не смыслила. Какое-то время после этого пфальцграф молчал, как будто вспоминал ещё темы для разговора. В конце концов, удалось всё-таки припомнить нечто примечательное:       — Кардинал намедни приходил. Сказал, что лично проведет венчание.       Баронесса едва заметно кивнула, не желая признаваться, что, на самом деле, страстно желала окончания этой светской суеты. Ей совершенно без разницы было, проведет их венчание кардинал, епископ или сам Папа Римский — лишь бы повенчал скорее и кончил дело.       Всю ночь баронесса опять плохо спала. Пфальцграф к ней так и не явился, ссылаясь на усталость, а Евлин не переставал надоедать с абсурдными поздравлениями.       Дворянство по-прежнему пребывало в легком шоке, хотя воспитание и не позволяло этого демонстрировать. Граф Пенрис просил Дилана одуматься и вспомнить, что он не просто дворянин, он сюзерен и должен отвечать за своих вассалов. Ведь О’Браену долго пришлось трудиться на полях брани, чтобы добиться своего нынешнего титула и уважения. Неужели он был готов променять всё это на мятежницу, которая явно пыталась им воспользоваться для своих целей? Пфальцграф оставался нем к мольбам: предать баронессу он оказался не в силах. Даже если Кобояки был прав, когда говорил, что для провинции ничем хорошим такой брак не обернется.       Ночь перед свадьбой тянулась долго. Ещё до рассвета на улицах стало чувствоваться какое-то оживление: горожане медленно стекались к центральному собору, чтобы занять места получше и понаблюдать за свадебной процессией и коронацией.       В честь торжества пфальцграф повелел открыть бесплатные столовые и раздавать еду всем желающим. Такая щедрость существенно смягчила его вину, и люди отнеслись к безумству со снисхождением. Даже уличные шутники не спешили что-нибудь сочинить по этому поводу.       У Рэйлин голова болела с самого утра. Однако пфальцграфа она приняла благосклонно и даже позволила себя поцеловать перед тем, как они оба должны были одеться и возглавить дворянскую процессию.       Белое свадебное платье баронессе шло чрезвычайно. Волосы слуга уложил ей замысловато сверху, осторожно поместил корону провинции, украшенную рубинами и изумрудом.       Когда все на несколько мгновений вышли из комнаты, Рэйлин не сдержалась и машинально провела кончиками пальцев по короне, выполненной в форме широкого обруча с зубцами-лилиями — символами французского королевского дома, которому подчинялась провинция О’Браен.       Барон Бенри, который теперь тоже мог позволить себе приличную одежду, пришел за племянницей и спокойно объявил, что пора идти.       В коридорах было множество дворян, которые постепенно присоединялись к пешей процессии, следуя за будущей пфальцграфиней.       На какой-то миг Рэйлин почудилось, что она видела лицо Родрика среди людей, но этого не могло быть. Баронесса списала это на лишнее напоминание свыше о своем долге отомстить за убиенных родственников.       — Странная судьба у тебя, право, — произнес ни с того ни с сего Бенри, когда сопровождал баронессу вниз по лестнице.       — Об этом судить ещё рано, дядя, — спокойно отвечала Рэйлин и затем уже более ничего не говорила до самых дверей собора.       Перед воротами замка стояла уже вторая половина двора во главе с пфальцграфом, тоже одетым для бракосочетания. Вторая корона провинции на его голове была чуть крупнее и слабо переливалась в солнечных лучах.       Звонили все колокола, кричали и свистели горожане, приветствуя новую госпожу. На удивление, Рэйлин принимали довольно благосклонно — с учетом всех произошедших событий. На улицах пройти было сложно: слишком много людей хотело порадоваться вместе с пфальцграфом. Не так-то часто у лавочников, крестьян и наемных рабочих бывал повод для радости в те темные годы. Даже чума, позабытая всеми на несколько беззаботных часов, неслышно отступила и словно сизым пеплом унеслась прочь, обещая вернуться с новым порывом ветра.       До собора шли около четверти часа. Двери широко распахнуты. На церковном портале*** выстроились фигурки людей на Страшный Суд. Души их взвешивали на весах: плохое или хорошее перевесит. Добрый ангел тянул весы вниз. Под сценой суда на портале сидели жуткие непропорциональные фигуры бесов, которые мучили в аду грешников.       Баронесса вдруг встала как вкопанная, возводя глаза на портал.       — Рэй, — тихо окликнул пфальцграф.       Бастон к нему повернулась. На какой-то момент на бледном лице отразилось замешательство, ведь не привыкла к такому сокращении её имени, но затем сменилось будничной маской полного равнодушия.       Рэйлин сделала шаг вперед в болотный полумрак собора. Вслед за баронессой потянулись и остальные.       Большими бусами горели фонарики вокруг Мадонны. Робкий свет пробивался сквозь изящные зеленые витражи. Лики святых сияли бессонницей. Пошла странствовать по рукам свеча, губы жгли слова горькие. Светла и горяча была свеча зажженная.       Сперва долго шло венчание, на котором баронесса слегка затянула с положительным ответом, затем коронация. Выдержав всю церемонию, длиною в несколько часов, несколько подуставшие дворяне отправились пировать во дворец.       У Рэйлин окончательно разыгралась мигрень. Пфальцграф вел её под руку. На пиру громкий смех, звон кубков и сильные запахи на состояние Бастон благополучно не повлияли.       В разгар торжества повара из кухни лично принесли огромный пирог, и когда его стали резать — изнутри вдруг выскочила обезумевшая живая лисица и стала носиться по большой зале под громкий людской хохот. Наконец её затравили, и Бастон твердо сказала пфальцграфу, что это последняя капля её терпения.       Пришлось прерывать всеобщее веселье и вежливо рассылать гостей по их покоям. Дилан сказал Рэйлин идти, а сам закончил торжество и поблагодарил всех за присутствие.       Спать он пришел в комнату к своей новоявленной супруге.       В опочивальне, теперь уже официально, графини царил непривычный беспорядок. Пьяный Евлин спал в кресле, позабыв расстелить кровать. Графиня, усталая и раздраженная от суеты и криков, оставила белоснежное платье прямо на ширме, переоделась и сама снял с головы тяжелую корону, которая сильно давила на голову.       — Теперь у тебя должно быть больше слуг, — тихо произнес О’Браен, подходя к кровати. — Велеть принести тебе воду или, может быть, сделать компресс?       — Ничего не нужно, — отвечала Рэйлин, укрываясь холодным одеялом.       Дилан присел на край кровати и осторожно провел пальцами по одеялу, всё ещё до конца не сознавая, что именно произошло сегодня. Он долго сидел молча, закрыв глаза и думая о том, как потечет его жизнь дальше, в провинции. Понравится ли Бастон дворец или жизнь в глуши быстро наскучит, и придется возвращаться назад?..       Пфальцграф оставлял свой двор без сожалений. Родился он в Изумрудном дворце, в нем же провел и отрочество — его дом был там.       Рэйлин вдруг распахнула глаза, которые в полумраке казались совсем бездонными.       — Потуши свечу, — тихо приказала она.       О’Браен повиновался. Через мгновение он ощутил, как графиня слегка сжала его руку в своей и потянула на себя, заставляя лечь в постель и придвинуться ближе.       Легкие поцелуи падали на смуглую шею. Дилан улыбался в темноте.       — Полно, перестань. Тебе нужно поспать хоть ночь покойно — завтра долгая дорога предстоит.       Бастон остановилась и перевернулась на другой бок, прижимаясь спиной к чужой груди.       Дневная духота сыграла свою роль: снова оглушающе прогремел гром и вся земля, казалось, осветилась пронзительной вспышкой. Пошел шумный ливень, заполняя собой гнетущую тишину. Молнии били в далекие поля, и где-то на самом горизонте вдруг загорелось оранжево-алым пламенем дерево.       — Я этого не забуду, — вдруг произнесла Рэйлин с какой-то странной, совершенно не читаемой интонацией.       Память об этой душной, полной грозы ночи, у Дилана не смог бы отобрать никто. Примечания: * Реконкиста — освободительная борьба христианских народов Пиренейского полуострова против мусульманских мавританских завоевателей в 8–15 вв. *** портал собора — это то, что мы видим над главным входом. Там обычно богатый орнамент, который иллюстрирует какие-нибудь сцены из Святого Писания. Иногда еще всякие знаки зодиака бывают, аллегорические изображения времен года и так далее.