Изумруд

      Кафе располагалось в подвале одного из центральных зданий студенческого городка и больше напоминало бар. Внутри было душно и довольно темно. Кое-где на обоях в бежевый цветочек проступали сальные пятна. Персиковый свет ламп неохотно наполнял помещение. Звенели стаканы, тарелки, смеялись студенты за деревянными столами. Людей в кафе оказалось очень много, так что Рэйлин и Дилан с трудом смогли найти место, чтобы присесть.       Вечер пятницы, как известно, всегда раскрепощал людей и склонял их к фамильярности. Однокурсник Рэйлин, заметив знакомую в компании Дилана, вскочил с места и, неприлично оглядев молодых людей, присвистнул.       Стилински побледнел, вцепился пальцами в ремешок своего портфеля и холодно процедил:       — На экзамене посвистишь, Кондетто.       Это замечание заставило Прита несколько протрезветь и даже попросить прощения. Он сел на свое место и принялся что-то живо обсуждать со своими друзьями. Дилан с подозрением на них посмотрел, но ничего не сказал.       Сбегать уже было поздно.       «На нас все смотрят», — с некоторым удивлением заметила Рэйлин, оглядываясь по сторонам.       Официант принес меню только через несколько минут.       — Можно тебя угостить? — спросила Бастон, поднимая на Дилана несколько виноватый взгляд.       — Нет, — отрезал Дилан и достал кошелек.       — Но…       — Я сказал «нет».       Рэйлин надулась и отвернулась к стене. Дилан мрачно разглядывал меню. Студенты за соседними столиками продолжали откровенно разглядывать их, будто актеров на театральной сцене.       Разговор не клеился. Дилан мрачно перелистывал страницы, исписанные названиями напитков. Бастон молча на него смотрела, подперев кулаком щеку.       Озвучивая заказ, Стилински предельно вежливо попросил сделать два счета. Официант бросил на молодых людей быстрый взгляд, усмехнулся и ушел.       — Слышала, ты едешь на конференцию в столицу, — Рэйлин отклонилась на спинку кожаного дивана. — Может, скажешь там пару слов о новых манускриптах? Было бы здорово перекупить оригиналы.       Дилан устало потер переносицу.       — Нет.       — Почему? — удивилась Рэйлин, складывая руки крестом.       — Мы разберемся со всем сами, — отрезал Дилан, — а потом уже сделаем официальный доклад.       Бастон пожала плечами, бездумно оглядывая комнату. Вокруг грушевидной лампы вилась муха, в другом конце комнаты смотрели по телевизору футбольный матч. Послышался звук бьющийся тарелки.       — Знаешь, — медленно начала Рэйлин, двигая туда-сюда по столу солонку, — это странно. Ты боишься, что у нас уведут тему?       Дилан посмотрел на неё. В какую-то секунду карих черных глаз стал осуждающим.       — Я боюсь, что нас убьют, как моего отца, который занимался этим делом.       Бастон приподняла брови и прекратила двигать солонку.       — Ты считаешь, его убили из-за Безымянной Графини, которая жила семьсот лет назад?       — Я считаю, это не твое дело.       К большому изумлению Дилана, Рэйлин не разразилась гневной тирадой, не закричала и не обвинила собеседника в «ублюдочности». Бастон просто нахмурилась и опустила задумчивый взгляд на свои ладони.       Больше она не произносила ни слова.       Принесли заказ, и Дилан с неудовольствием отметил, что сверху на его кофе грудой лежали взбитые сливки. Рэйлин по-прежнему молчала.       — Он ушел поздно ночью. Последнее, что он сказал, было: «это ужасно, Дилан». Утром его нашли со свернутой шеей, а научная работа про Безымянную Графиню, которую он писал, исчезла. Сначала мы думали — дело может быть в плагиате, но никто так и не опубликовал ничего похожего.       Рэйлин закусила губу и кивнула.       — Где он работал? В Изумрудном дворце?       — Да, — подтвердил Стилински, делая глоток кофе, — почти два года.       — Мой отец тоже работал там.       Мимо прошла шумная компания студентов, рассматривая Рэйлин и Дилана. Где-то громко заиграла музыка, закричали смотрящие футбол. Гоготал Прит Кобояки, делая глоток пива из большой стеклянной кружки.       Рэйлин вдруг потянула рукой за серебряную цепочку, которая висела на её шее, и показала Дилану небольшое кольцо с печатью.       — Отец зашил это в моего плюшевого медведя.       Стилински наклонился вперед и аккуратно обхватил пальцами кольцо.       — Что за печать?       — Не знаю, — ровно ответила Рэйлин, чуть наклоняясь. Легкое дыхание коснулось щеки Дилана. — Я так и не смогла выяснить. Полагаю, отец нашел кольцо где-то в замке. Там, где другие не нашли.       Лицо Стилински было очень близко, Рэйлин честно старалась вслушиваться в слова, но это казалось всё более и более затруднительным. Дилан не отстранялся, пристально разглядывая кольцо. Вдруг он словно очнулся и поднял чуть расширившиеся глаза на Рэйлин.       Та сглотнула, понимая, что они слишком близко и нужно заставить себя сесть обратно на место. Стилински все так же смотрел ей в глаза.       В неверном свете ламп чудилось, что на дне черного зрачка сияет зеленый огонь. Медленно взгляд Дилана скользнул по лицу Рэйлин вниз и остановился на губах. Потом, конечно, Стилински огрызался и лгал, что этого не было.       — Отодвинься, — неожиданно сказал Дилан с какой-то странной интонацией.       Рэйлин покраснела и села на свое место, неловко откашливаясь. Бастон снова спрятала кольцо под рубашку и поправила цепочку. Какое-то время за их столом было совсем тихо, и Рэйлин отважилась всё-таки попытаться восстановить разговор:       — Такое ощущение, что Изумрудный дворец — ответ на все наши вопросы.       Стилински мрачно усмехнулся.       — Ещё бы. Они почти двадцать лет отказывались предоставлять возможность там работать — идиоту понятно, что это неспроста. Двадцать лет, пока земля ещё принадлежала дворянской семье, туда даже туристов не пускали. По счастливой случайности все прямые наследники приказали долго жить, и замок теперь в нашем полном распоряжении.       Рэйлин едва не подавилась, глядя на Стилински расширившимися глазами.       — Ты что, с ума сошел?       Дилан не ответил. Отодвинул от себя чашку и попросил счет.       Гул наконец затих. Дилан переступил порог и вышел на темную улицу. Накрапывал небольшой дождь. Оранжевый свет раздробленно отражался от блестящего асфальта.       — Пойдем, нам по пути, — позвала Рэйлин, ежась от легкой прохлады.       Стилински пристально на неё посмотрел.       — Я не домой.       Бастон спрятала руки в карманы и наклонила голову набок. Улыбнулась несколько растерянно, кивнула и молча пошла домой. Дилан не двигался с места. Он несколько минут смотрел Рэйлин вслед, потом сжал кулаки, развернулся и тоже пошел своей дорогой.       Душная мгла расцветала над городом. Носился по берегу старого пруда слабый ветер, в свете фонаря зеленые листья превращались в оранжевые мазки.       Рэйлин чувствовала себя плохо. Как нельзя остро ощущала она свою неприкаянность, свое страшное отличие от других людей. Разрозненность мира была так велика, что никакая любовь не могла бы соединить его воедино.       Бастон скинула кеды и пошла босиком по песчаному пляжу. Вода пруда была холодной, несмотря на жаркую погоду. Дробилась и качалась на слабых волнах луна.       Рэйлин закинула руки за голову и обернулся назад. Она прошла уже больше половины пляжа, но следы её смыли волны — казалось, будто путь её длился всего пару шагов, хотя на самом деле начинался далеко позади, ещё в темноте терновника.       Какое-то время Бастон смотрела на пруд, луну и свои следы, которые постепенно растворялись, а потом надела обратно кеды и пошла домой.       Входная дверь оказалась не заперта. Джонатон сидел на кухне и перебирал какие-то антикварные монеты. Яркий свет лампы лился на деревянный стол. По холодильнику медленно сползал вниз магнит в виде восьмерки, подаренный вместе с каким-то йогуртом.       — Что случилось? — спросила Бастон, замечая, что опекун выглядит задумчивым и несколько растерянным.       Джонатон не ответил. Аккуратно высыпал монеты на руку и отложил в сторону. Какое-то время он молча курил свою трубку, потом выпустил тяжелый сизый дым и сказал:       — Пойдем.       Джонатон с шумом поднялся со стула и открыл дверь в боковой коридор. Рэйлин недоуменно моргнула, но поспешила за опекуном.       Они прошли по длинному коридору, заваленному не пойми чем, миновали занавески из постиранных рубашек, висящих на веревках прямо под потолком, и оказались в дальней комнате квартиры. Джонатон покопался в кармане и достал связку ключей. Какое-то время они бренчали и звенели в его руках, почти как лютня, а потом один из них подошел к дверному замку. Старая дверь отворилась с громким скрипом, впуская Рэйлин в святой храм живописи.       Здесь Джонатон хранил свои приобретенные не совсем честным способом вещи — в основном картины не слишком известных художников эпохи Возрождения.       Татьяна, одна из очень уважаемых искусствоведов, долго была Джонатону другом и неправильно оценивала некоторые картины, которые затем пособник опекуна Рэйлин перекупал на аукционе.       Бастон с недоумением огляделась. Обычно вход в эту комнату для неё строго воспрещался.       — Не знаю, что за чертовщина начала происходить в последнее время, — мрачно заметил Джонатон, — но я недавно перекупил картину одного художника для частного коллекционера… в общем, мы с Татьей сегодня решили снять раму, и оказалось, что под этим полотном ещё одно.       В углу комнаты стояла пустая позолоченная рама. На широком столе лежало полотно, изображающее какой-то натюрморт в темных тонах. Тихо гудел кондиционер, поддерживая правильную температуру.       — Кажется, на этот раз у нас серьезные неприятности, — Джонатон указал пальцем куда-то в сторону.       Рэйлин повернула голову.       Она увидел картину в новой раме. Краски сильно потемнели, кое-где серьезно повредились, но в целом композиция была видна.       Художник изобразил шестерых детей, старший из которых выглядел лет на семь.       Никто из детей не улыбался, кроме младшей темноволосой девочки, смотрящей куда-то в бок. Она будто видела кого-то за спиной Рэйлин. Кого-то, кого любила, и кто любил её. Бастон даже обернулась.       Но за ней была только стена, почти полностью закрытая картинами.       Стиль художника, на самом деле, казался невероятно знакомым. Очень нехорошее подозрение закралось в душу Рэйлин.       Она подошла ещё ближе и пригляделся к подписи. Затем медленно развернулся к опекуну и молчал почти несколько минут.       — Это что?.. Это… — выговорила она наконец, тяжело сглотнув.       — Да, — перебил Джонатон. — Он самый. По крайней мере, Татья настаивает на подлинности.       Рэйлин отстранилась и вытерла рукавом пот со лба.       — Ты рехнулся, что ли? — неожиданно выпалила Бастон, резко поворачиваясь к своему опекуну. — Эта картина не имеет цены, какого черта она ещё в нашей квартире?!       Джонатон усмехнулся и потер пальцами щеку.       — Думал, ты захочешь сфотографировать. Видишь ли, есть причина, по которой я вообще решил тебе её показать.       Рэйлин хотела сказать что-то и уже открыла рот, но так же молча закрыла его и снова повернулась к картине. Ничего необычного, кроме того, что картина — Рэйлин даже в мыслях не осмеливалась произнести имя — была в его доме, он не обнаружил: дети как дети. Выглядели, правда, немного усталыми, как будто обремененными непосильной тайной. Один из близнецов держал в руках ржавый, зеленоватый замок. Ключ висел на шее старшего ребенка.       Бастон снова пригляделась. И неожиданно заметила кое-что странное на заднем плане. Пейзаж сильно потемнел, кое-где ничего нельзя было разобрать, но в одном из окон позади детей четко выделялся портал часовни. Этот портал Рэйлин узнала бы из миллиона других.       — Почему слева от старшего мальчика часовня Изумрудного дворца?       Джонатон тоже подошел ближе и похлопал племянницу по плечу.       — Это как раз самое интересное. С обратной стороны картины написано её название. Угадаешь, как Сама-Знаешь-Кто её назвал?       Рэйлин молчала, расширившимися глазами смотря на картину.       — «Дети Безымянной Графини», — подсказал Джонатон. — Надпись немного стерлась, но сохранилась, в общем и целом, довольно неплохо. Видимо, Сама-Знаешь-Кто тоже интересовался этой историей.       — Не представляю, где он нашел информацию о том, как выглядели дети Графини. До сих пор ничего не удалось раскопать. Предполагается, что граф Коди эпизодически изображается на одной из картин Мангусона Теони, но никаких доказательств этому нет. Ториана вышла замуж за какого-то польского барона и исчезла. О близнецах, Чейси и Катрине нет вообще никаких упоминаний.       — Странно, — согласился Джонатон.       Рэйлин разозлилась.       — Странно?! Да ты хоть представляешь, что с нами сделают из-за этой картины? Она же бесценна. Это величайшее открытие за последние сто лет.       — Минут через десять придет охрана, а завтра с утра картину заберут. По телевизору уже в вечернем выпуске расскажут о невероятной находке.       — Я не смотрю телевизор, — нервно отозвалась Рэйлин. — И тебе не советую.       — Ты фотографировать будешь?       Бастон достала из кармана смартфон и присела перед картиной, стараясь подробно запечатлеть каждый фрагмент. Сфотографировала также обратную сторону и подпись. После этого Рэйлин скинула снимки Дилану на почту.       Находки сыпались как снег на голову несчастной студентки. Буря приключений закружила её. Словно магнитом Рэйлин влекло в темноту позднего Средневековья.       Картины в широкой комнате пристально наблюдали за Бастон. Люди с темных полотен смотрели печально и устало, будто были измучены бессонницей.       Рэйлин вздохнула и, убрав телефон, пошла к выходу из комнаты.       — Ищи источник информации, — хрипло посоветовал Джонатан. — У Сама-Знаешь-Кого он точно был. Возможно, ответы до сих пор существуют.       — Ага, — фыркнула Рэйлин, выходя из комнаты. — Истина где-то рядом.       На душе по-прежнему было паршиво. Бастон дошла до своей комнаты, медленно открыла старую, потрепанную временем и недавно умершей собакой дверь и села на кровать.       Мать ласково смотрела на неё с фотографии. Рэйлин включила настольную лампу и осторожно взяла рамку, нежно проводя по ней пальцами.       На глаза навернулись слезы, но Бастон упрямо стерла их рукавом.       — Прости, мам, — шепнула она, громко всхлипывая. — Всё идет не так, как ты хотела, но я очень люблю его. Я не смогу… не смогу от него отказаться, мам. Даже если выйду замуж или… не знаю, черт. Я так сильно люблю его.       Из открытого окна сладко пахло летом и прохладой. С подоконника медленно капала вода. Рэйлин уткнулась лицом в подушку и подтянула ноги к груди. Она устала от потрясений.       Желтая полоска под дверью вдруг колыхнулась, и раздался слабый гул чьих-то шагов.       Бастон вздохнула, аккуратно поставила фотографию матери на место и забралась под одеяло, укрываясь с головой. Медленно Рэйлин достала из-под подушки несколько листов с распечатанными фотографиями. Это были копии дневников пфальцграфа. Вынырнув из жарких объятий одеяла, Бастон поднесла копии к свету и в миллионный раз прочитала следующие слова:       Пятница, двадцать третье мая 1308 года от Рождества Христова.       Написание даты в этом дневнике становится все более и более сложным делом, ведь каждый новый день словно отдаляет тебя от меня. Не знаю, сколько раз я проклинал себя и мысленно молил о прощении. Все смеются надо мной, любовь моя. Они считают, что ты оставила меня, что ты изменяла мне долгое время… но мы с тобой знаем, что это не правда, что это просто не может быть правдой. Даже угроза гиены огненной не заставит меня поверить в это, даже, если куст подле меня вспыхнет, и голос Бога скажет, что ты виновна, — я всё равно не поверю. Мой лекарь говорит, я безумен. Хочет пустить мне кровь. Наверное, он прав, любовь моя. Я теперь иногда слышу твои шаги и даже вижу тебя, склонившуюся над моей кроватью. Сладостное видение! Пока, правда, я ещё понимаю, что это просто Нечистый смеется надо мной. Однако время мое на исходе. Ты видишь, как отрывиста стала моя речь? Я начал забывать латынь и Святое Писание, любовь моя. Только тебя забыть не могу. Должно быть, я подхватил болезнь подле озера, где гулял с хозяином замка, одним веселым графом. Он ничего о тебе не знал и никогда не видел тебя в своих местах. В Эдинбурге надо мной смеялись… Надо признать, ты всегда обладала очень острым умом — я знал, что найти тебя будет непросто. Рука слабеет, лекарь запретил мне вставать. Думаю, мне придется дать ему расчет — надеюсь, ты не будешь возражать, любовь моя? — он мешает мне искать тебя, не понимает, что ты всё равно вернешься. Ведь я знаю тебя: ты все равно придешь! Зачем же не теперь?! Я никогда себе не врал: я умираю, любовь моя. Так где же ты? Я всегда думал, что буду умирать на нашей постели, где Бог посылал нам наших детей. Что ты будешь сидеть подле меня и ни на мгновение не оставишь.       Комната моя пуста. Свеча дрожит. Страшная правда душит меня. Неужели, любовь моя?.. Нет, нет, одна подобная мысль для меня невыносима. Завтра же я поеду на восток, в горы, быть может, там знают, где тебя искать. Если в дороге я отдам Богу душу, помяни мои грехи в молитвах, где бы ты ни была.       Рэйлин вздохнула и бережно сложила лист бумаги, пряча его под подушку. Эта запись была у Бастон любимой. Она могла часами читать эти строки и думать, как бы можно перевести их на современный язык, что имел в виду пфальцграф, когда писал о «страшной правде».       Из дневника пфальцграфа, который он начал вести по приезде в Шотландию, сохранилось немного записей. Наиболее ранние из них были разумны и подробны: О’Браен последовательно записывал, кого успел расспросить, какие сведения получил, на что стоит обратить внимание… но время шло, по всей видимости, пфальцграф подхватил воспаление легких и скоро слег. Тяжелая душевная травма наслоилась на болезнь. Последние записи представляли собой совершенно бессвязные фразы, в которых решительно ничего не возможно было понять. Одно только стало кристально ясным — пфальцграф действительно любил свою супругу и сильно сожалел о ссоре, которая между ними произошла.       Гармонию тихого вечера нарушил телефонный звонок. Лениво Рэйлин наклонилась, посмотрела на дисплей и тут же едва не свалилась с кровати.       — Да? Привет, Дилан, что…       — Это я тебя должен спросить, «что».       Бастон вспомнила, что отправила Дилану фотографии картины.       — Это подлинник, — деловито пояснила она. — Знаю: звучит невероятно, но у нас тут охранник под дверью… кажется, всё серьезно. Джонатон и Татья обнаружили это в старой раме под другой картиной.       Дилан выдохнул и промолчал.       — Может, мы могли бы встретиться внепланово и подумать о том, где поискать источники, которыми пользовался художник? — выпалила Рэйлин на одном дыхании и села на кровати.       Какое-то время на том конце линии было тихо. Стилински поставил Рэйлин четкие условия — встреча раз в неделю, в среду, строго для обсуждения научной работы по Изумрудному дворцу.       Электронные часы смотрели в темноту красными глазами: до конца среды оставалось три минуты.       После долгих раздумий Дилан сказал:       — Мне надо перевезти собаку.       Рэйлин усмехнулся.       — Вот уж не знала, что у тебя есть собака… постой. Перевезти собаку? Там же, наверное, миски, корм… я тебе помогу.       Вместо ожидаемых возражений Бастон услышала только:       — Завтра в одиннадцать, опоздаешь хоть на минуту…       — Я никогда не опаздываю! — нервно бросила Рэйлин, но в ответ ей раздался только звук сброшенного вызова. — Засранец…       Поворчав ещё немного, Рэйлин легла спать. Короткая ночь отступала легко и быстро. Алели вдалеке облака и светлело небо. Бастон смогла заснуть, но только когда солнце уже ярко светило в широкое окно.       — Ты опоздала, — холодно произнес Стилински вместо приветствия, скрещивая руки на груди.       — Да брось, — раздраженно ответила запыхавшаясь Рэйлин, — всего-то пятнадцать минут.       Дилан неохотно отошел с прохода и дал Бастон зайти. Навстречу гостье тут же выбежал черный лабрадор, едва не сшибая на ходу мебель.       Рэйлин присела на корточки и принялась гладить приветливое животное.       — Твой пес явно дружелюбнее тебя, — с добродушной усмешкой заметила Бастон, потрепав лабрадора по голове.       — Это не пес. И она линяет — сейчас вся в шерсти будешь.       У Дилана в квартире было светло и довольно просторно. Очень чисто, но неуютно. Мебель была подобрана со строгостью: каждый предмет идеально вписывался в общий интерьер. Незаметно оглядываясь по сторонам, Рэйлин неожиданно подумала, что с Диланом, наверное, очень сложно жить. Эта мысль, однако, её ничуть не огорчила, даже повеселила.       Стилински быстро собрал все необходимые вещи и сунул в руки Рэйлин пакет с кормом.       — Мы прямо сейчас поедем? А обсудить…       — Сначала собака, — отрезал Дилан. — У меня самолет вечером.       Бастон пожала плечами и помогла донести до машины корм и миски. Дилан постелил тряпку на заднее сидение и открыл собаке дверь. Убедившись, что всё в порядке, он сел за руль. Рэйлин сидела на пассажирском сидении и ела чипсы.       — Не ешь в моей машине.       — Ну Дилан…       Стилински молча вырвал пакет с чипсами из рук Рэйлин и выкинул его в окно.       — Ты что творишь?!       — Сиди молча, Рэйлин.       Бастон надула щеки и отвернулась.       Дальнейшая дорога до дома брата Дилана прошла, как ни странно, в тишине. Полчаса молчания тянулись на удивление спокойно. Обычно Рэйлин трещала без умолку, но сейчас она не чувствовала потребности говорить, звать, привлекать внимание и удостоверяться, что всё в порядке, что её слушают, ценят и признают.       За окном мелькал зеленый лес, бескрайние поля и далекие горы. Загородный дом Дейна находился в северной части пригорода.       Наконец Дилан затормозил у довольно большого дома, выстроенного слегка на английский манер, и вышел из машины. Как только открылась дверь, собака радостно выпрыгнула и бросилась бежать к входной двери.       Дейн слегка приподнял руку в знак приветствия.       — Думаешь, я понравлюсь твоему брату? — спросила Рэйлин, доставая из багажника корм.       Дилан раздраженно захлопнул дверь.       — Прекрати это. Мы не на смотрины приехали, веди себя прилично.       Дейн спустился по ступеням и помог Дилану донести миски. Бастон оставила корм в прихожей и неловко огляделась, пряча руки в карманы.       Обстановка была до странности уютная: фотографии в рамках, какие-то вазы, картины. Не таким представляла себе Бастон дом старшего брата Дилана.       «Жутковато», — усмехнулась про себя Рэйлин, разглядывая чересчур счастливых людей с фотографий.       — Рэйлин, проходи на кухню, — спокойно позвал Дейн.       Бастон разулась, с раздражением замечая, что с утра надела носки в красно-белую полоску, и пошла мимо лестницы на второй этаж к кухне.       Дилан расставлял в углу комнаты миски своей собаки, Дейн сидел за столом и заканчивал какую-то работу на ноутбуке.       — Слышала, вы тоже историк? — спросила Бастон, присаживаясь напротив старшего Стилински.       — Ты сама пока не историк, — напомнил Дилан, поднимаясь и начиная доставать из кухонного шкафа чашки.       Рэйлин показала Стилински язык и недовольно отвернулся.       — Да, я занимаюсь историей, — подтвердил Дейн, закрывая ноутбук, — более историей религиозных текстов.       Дилан безуспешно пытался достать с верхней полки последнюю чашку.       — Дейн работает в библиотеке Ватикана.       Глаза Рэйлин расширились.       — Ничего себе, это невероятно!       — Спасибо, — прохладно поблагодарил Дейн и поднялся, чтобы помочь брату достать чашки.       Бастон недовольно подперла щеку кулаком и принялась осматривать кухню, после чего встала и потянулась за чашкой, что бы налить себе воды.       Неожиданно за спиной Дилана раздался странный шум и звон разбитого стекла. Стилински обернулся.       — Черт, — выругалась Рэйлин, поднимая осколки.       Дейн мягко её отстранил.       — Я уберу.       Наступило неловкое молчание. Дейн убрал разбитую чашку и ушел к себе в кабинет.       Рэйлин проводила старшего Стилински тяжелым взглядом, но ничего так и не сказала, снова возвращаясь к тайному (пожалуй, только сама Рэйлин так думала) разглядыванию Дилана. Его узкая белая рубашка сегодня была довольно сильно расстегнута, Бастон внимательно на него смотрела, так и не налив себе воды.       Стилински вдруг слегка повернулся к ней, и Рэйлин резко опустила голову, с ужасом заметив, что кольцо всё в густой крови.       Она резко дергулась на месте, едва не упав.       — Что? — с подозрением спросил Стилински, отодвигая свою чашку подальше от края.       Бастон выглядела ошарашенной и даже слегка испуганной.       — Кольцо… кольцо всё в крови, Дилан… — прошептала она, указывая пальцем на собственную шею.       Дилан подошел к девушке, медленно потянул за цепочку и посмотрел на кольцо. Старинный метал слабо переливался в лучах солнечного света.       Никакой крови на нем не было.       — Клянусь, она… она была там секунду назад!       — Ты сошла с ума, — спокойно заключил Стилински, делая глоток чая.       Какое-то время в комнате было тихо. Развевался тюль, словно паруса большого морского судна, неслышно бежали вперед стрелки часов и качались за большим французским окном деревья сада.       — Кто убил твоего отца? — вдруг спросила Рэйлин, резко разворачивая Дилана к себе за плечо.       Тот выронил чашку, которую держал, и она разбилась.       — Отпусти меня.       Посуда билась к счастью.       — Это ненормально, Дилан.       — Заткнись, — выпалил Стилински, поднимаясь. — Да что ты вообще…       Он замолчал, так и не закончив фразу.       Белые осколки продолжали качаться и звенеть на серой кухонной плитке.       — Ты можешь доверять мне, — спокойно сказала Рэйлин, наклоняясь к Стилински.       Тот тяжело сглотнул, но снова не отстранился — неосознанно прошел точку невозврата.       — Откуда мне это знать?..       — От себя самого, — выдохнула Бастон и поцеловала его, обнимая ладонями лицо.       Ядовито-алый румянец медленно проступал на бледных щеках. Дилан не двигался.       Бастон заставила его чуть склонить голову набок и осторожно провёла языком по нижней губе.       Смуглая ладонь парня скользнула с щеки на шею, ниже, к спине. Сердце стучало так гулко и быстро. Дилан взял инициативу в свои руки продолжая целовать Рэйлин, уже крепко обнимая её. Белые ладони Рэйлин легли на широкие плечи, пальцы вцепились в футболку, оттягивая её на спине.       Бастон отстранилась, жадно вдохнула недостающий воздух и снова потянулась к губам парня.       — Хватит, — зло выдохнул Стилински, отклоняя голову назад, — остановись.       Рэйлин скользила сухими губами по горячей коже шеи и, не сдержавшись, резко прикусила.       Дилан сильнее сжал её талию. Бастон снова поцеловала его в губы.       Стилински вдруг раздраженно выдохнул и расслабился. Сильно толкнулся навстречу телу Рэйлин, обхватил её шею почти в боевом захвате и скользнул длинными пальцами в жесткие волосы на затылке.       Смуглые ладони скользнули под клетчастую рубашку девушки, принялись массировать поясницу. Бастон в ответ больно потянула за темные волосы, не разрывая поцелуй.       На этот раз Дилан склонился и укусил белую кожу шеи. Рэйлин с раздражением притянула его обратно.       Дилан окончательно потерял всякий контроль. Резко подхватил девушку, усажива её на столешницу.       Сам он сильно прижался к Бастон, позволяя почувствовать своё возбуждение.       — Черт тебя подери, — хрипло произнёс Стилински, наклонившись и скользнув языком по тонкой шее.       Рэйлин вздрогнула и слегка прогнулась.       Смуглые пальцы скользнули к пуговице на коротких шортах, а после ниже, ласково погладили внутреннюю сторону бёдра.       Послышался звук со стороны кабинета Дейна и тяжелые шаги в сторону выхода из дома.       Дилан отшатнулся, хватаясь одной рукой за стол.       Рэйлин тяжело дышала и судорожно поправляла на себе одежду.       Только окончательно приведя себя в порядок, Дилан поднял на Рэйлин взгляд.       Она выглядела так, как может выглядеть ребёнок, который украл конфету у другого, зная при этом, что так делать нехорошо.       — Пошла вон, — холодно процедил Стилински, вцепляясь руками в край кухонной тумбы, которая была за его спиной.       — Дилан…       — Заткнись и слушай очень внимательно. Ты сейчас уберешься отсюда и больше никогда не подойдёшь ко мне. Приблизишься хоть на метр, и я превращу твою жизнь в Ад.       — Я не знаю, что на меня нашло! Прости, я не должна была…       Рэйлин сделала шаг вперёд, примирительно подняв ладонь, но Дилан сразу же отшатнулся.       — Не подходи.       Бастон вдруг замерла и опустил голову. Дилан уже приготовился к новой порции извинений и уверений в невинных намерениях, но вместо этого произошло нечто совсем иное.       Рэйлин мрачно посмотрела на Дилана, медленно подошла к нему и сказала:       — Это всё, конечно, очень увлекательно, но не перегибай палку, Дилан. Ты сам целовал меня. Ты хотел поцеловать меня ещё вчера. Если ты думаешь, что я не чувствовала этого, ты ошибаешься.       Стилински несколько настороженно наблюдал за девушкой. Он ещё никогда не видел Рэйлин в таком состоянии.       — И иногда — как только что, к примеру — ты сам целовал меня, сам посадил на стол, а потом резко прогоняешь. Не знаю, что у тебя за закидоны, но…       — Закидоны? — почти прошипел Стилински, отходя от чисто инстинктивного испуга. — Я старше тебя на четыре года. Я веду чертовы семинары у твоих чертовых друзей.       — Всё, — неожиданно перебила Рэйлин, — хватит.       Эти слова упали, словно камни, знаменуя трагическое происшествие в масштабах кухни загородного дома.       «Пустое», — в ужасе подумал Дилан и вздрогнул.       На сколько ужаснулся Дилан — ровно на столько Рэйлин потеряла храбрость. Бледная тень любви, как призрак, носилась в воздухе.       — Куда ты собралась? — зло проговорил Дилан, замечая, что Бастон идет к выходу. — Стой.       Рэйлин резко обернулась. В черных глазах искрилось всепоглощающее бешенство.       — Заставь меня, — почти прорычала она.       Дилан замер. Смотрел на Бастон какое-то время, а потом просто молча развернулся и пошел обратно на кухню. Через минуту громко хлопнула входная дверь.       Стилински устало потер виски пальцами. У него разболелась голова.       — Всё в порядке? — Дейн стоял в проеме, прислонившись к дверному косяку.       Дилан медленно поднял на него взгляд, застегивая пару пуговиц.       — Да, — солгал он.       В действительности, всё было просто ужасно: он не мог отделаться от воспоминаний, не мог отделаться от Рэйлин, которая грозилась пустить под откос весь продуманный до мелочей план. Кроме того, о Изумрудном дворце начали всплывать самые невероятные подробности, и один бог знал, куда могло привести расследование.       — По взгляду, которым Рэйлин меня одарила, когда выходила, могу сказать, что это не совсем правда.       «Рэйлин всё себя обманывает, — думал Дилан, — всё ждёт, пока и я солгу».       — Всё нормально, — настоял он.       Старший Стилински едва ощутимо потрепал его по голове и забрал со стола свой ноутбук.       — Хорошо, — легко сдался Дейн. — Тогда проветри здесь, пожалуйста.       Как только брат ушел, Стилински в ярости скинул со стола салфетницу. Ему было стыдно. Стыдно за себя, за Рэйлин, за Дейна.       Головная боль сковывала виски. На кухне было очень светло, но все равно создавалось ощущение, что света нет совсем. Бежевая кухня напоминала гробницу.       Дилан сложил руки на столе. Он чувствовал отвращение ко всему: к своей работе, к своей любви, к самому себе. Стилински неожиданно для себя вспомнил детство, когда часто играл с братом и его одноклассниками в гостиной. Гости лепили из пластилина необыкновенные, изящные вещи. Само утро смотрело на эти вещи и говорило, что они хороши. Дилан сидел в тени за диваном, и поделки его выходили уродливыми в своей наивности. Они были пусты и бездушны.       Жизнь, полная плоских приключений, казалась Дилану детской пластилиновой поделкой. Такой страшной, что только мать могла бы посмотреть на неё с улыбкой и поставить на полку прихожей.       Следующий месяц, который оставался до практики в Изумрудном дворце, Рэйлин и Дилан не виделись.