Могила

Прошла целая неделя. Старая жизнь Джека, казалось, отошла на задний план. Он не мог вернуться домой, пока ещё нет. Его мать всё ещё не сошла с тропы войны с ним, и он не мог позволить себе попасть в тюрьму. Быть брошенным в вонючую камеру, будучи закованным в наручники и со снятыми отпечатками пальцев… Это было не идеальным вечером четверга для него. Тем более, он не ходил в школу. Казалось, это было то, что делали другие, банальное времяпрепровождение, на которое те, у кого не было высшей цели и понятия о том, как вырваться из системы, тратили своё время. Джек был далёк от этого. Он почувствовал вкус того, каково это — быть самому по себе, ощущая свободу — и он действительно чувствовал себя так, несмотря на то, что считался не более чем обычной шестёркой в глазах раздражительного босса мафии всего на несколько лет старше него — и он не мог смириться даже с мыслью о том, чтобы вернуться к бессмысленному законопослушному бубнению безразличных учителей по предметам, которые нигде бы ему не пригодились. Потрёпанная маленькая хибара, старшая школа Нэрроуз больше не могла сделать для него ничего — если бы Джек хотел расширить свой запас знаний, он сделал бы это сам, своими собственными методами. И то, что он изучал бы, было бы намного интереснее, чем подземная железная дорога и бессмысленные логарифмы. Джек чувствовал себя так, словно бросил огромное «Пошёл на хуй» Тому Человеку. И это было приятно. Была только одна вещь, что портила его настроение. Каждую ночь он спал на старом складе Райли в гостевой комнате, которая была больше, чем жилая площадь в его собственном доме, на кровати, на которой он мог растянуть всё своё тело в длину и ширину. Место было шикарнее, чем любое, где вообще когда-либо бывал Джек, но он всё ещё не мог оценить его. И причиной было не то, что отношение Пейтон Райли к нему было таким же холодным, как эти ночи, потому что он действительно направил на неё пистолет, или то, что он был вынужден проходить две мили в мрачной темноте, прежде чем подъезжал Вилли, чтобы забрать его каждую ночь, когда он уходил из дома Сабатино. Джек был встревожен, потому что прошла целая неделя с тех пор, как он видел ту девушку, и он понял, что это самый долгий срок, на который он уходил, не слыша её голос с того момента, как он встретил её. Он был вынужден признать в поздние часы, когда он метался и переворачивался в кровати, которая должна была уговорить его спать, что он скучал по этой девушке. Как и по своей сестре. Но в основном он скучал по этой девушке. Для него стало яснее, чем когда-либо, что комфорт, деньги и безопасность ничего не значат, если только Лола и эта девушка не были рядом, чтобы разделить это с ним. Он не думал, что когда-либо действительно почувствует это так сильно, как в те ночи, когда он ел в одиночку, в то время как тишина давила на его уши, пока он не обнаруживал, что он беспокойно барабанит по столу, чтобы нарушить её. Джек никогда не был одним из тех, кто нуждался в компании, раньше, и он нуждался не в какой-нибудь компании. На самом деле не было никакой компании, в которой он нуждался бы, кроме его сестры или той девушки, до конца своей жизни. В этом он был уверен. Но не то чтобы он был занят. Он не был в школе в течение недели просто так — Джонни Сабатино, а также головорезы, с которыми он познакомился за последнюю неделю, полагали, что ему было девятнадцать лет, и поэтому он мог делать всё, что Джонни или его люди высшего уровня требовали от него, в любое время, когда они требовали этого. Они использовали его как мальчика на побегушках, приносящего им еду или боеприпасы, или вызывающего их любимых шлюх и назначающего с ними встречи. Тем не менее он не жаловался. Школа никогда не интересовала его, во всяком случае, и он полагал, что обмен её на что-то стоящее было хорошей сделкой. Тот факт, что ему только что исполнилось семнадцать лет на пустом складе, без празднования или поздравления, был скрыт, и он хотел, чтобы это так и осталось. Работа пошла в том же направлении, что и его образование, и после первых двух пропущенных дней Джек смирился с тем, что его официально уволили. Не то чтобы это была какая-то огромная потеря. Особенно после того, как Джонни Сабатино уже выплатил ему компенсацию. Это было на следующее утро после его первой встречи, в десять часов, в то самое время, когда Джонни сказал ему прийти накануне вечером. В этот раз Сабатино был не один. Там было, по крайней мере, десять головорезов, двое из которых выглядели очень похожими на кузенов Сабатино. Никто не представился, и все они смотрели на Джека с нескрываемым презрением, когда он подошёл к большому чёрному ящику, который Джонни установил на месте своей игры в пасьянс, разложенной прошлой ночью. — Угадай, что внутри. Джек не особенно хотел угадывать, но Джонни переместил свой вес, и полы его куртки скользнули назад, демонстрируя тот же самый револьвер с прошлой ночи, спрятанный во внутренний карман. Он решил, что ничего не добьётся, если не будет сотрудничать. Что это? Что-то про то, что к тем, кто проще, тянутся люди… Нет, это не так. — Посмотрим… — Джек лениво размышлял, постукивая пальцем по подбородку. — Это больше, чем хлебница? Джонни рассмеялся и хлопнул Джека по плечу, оставив на нём свою руку. Джеку было трудно, очень трудно скрыть отвращение, которое он испытал при прикосновении другого человека. — Некоторые из них. Но даже самые маленькие из них в миллион раз мощнее. — Джонни протянул руку и снял крышку коробки, открыв огромный ассортимент блестящих чёрных пушек. — Если только у тебя не было хлебницы вдвое больше, чем эта базука… — пробормотал Джек, уставившись глазами в основном в одно место — на пистолет с более громоздким дизайном, чем револьвер Джонни, но хорошо слаженный, чёрный, с хромированной поверхностью. Желание протянуть руку и провести пальцами по оружию внезапно поднялось внутри него. — Это, — с гордостью заявил Джонни, — оборудование высшего класса, Джей. И один из них твой. Джек впитал эту информацию и издал слабый «Хм». — Они тебе нравятся, правда? Хороший вкус. — Джонни бросил взгляд на некоторых мужчин, слоняющихся вокруг, поднимая коробки и укладывая их возле большой двери гаража, чтобы погрузить в грузовик. — Некоторые из моих ребят, видишь ли, не ценят такого искусства. Они любят играть с игрушками. Они идут на улицы рынка и покупают себе маленькие куски дерьма из металла, а затем удивляются, когда выстрел не происходит, когда они этого хотят. Джонни проследил за взглядом Джека на гладкий чёрный пистолет и осторожно поднял его, рассматривая с лёгкой улыбкой. — Глок-17. Возможно, ты захочешь пострелять из него для практики. Он норовистый. Вот.  Джонни передал Джеку пистолет, а затем всучил коробку с патронами. Джек позволил весу оружия осесть в его руке, привыкая к ощущению, структуре, как можно быстрее. Он знал, что ему придётся найти где-нибудь место, возможно, даже тайком пробраться на стрельбище и попрактиковать стрельбу, как сказал Джонни. Было крайне важно, чтобы он привык к пистолету в руке, как Джонни привык к своему собственному револьверу. Как бы драматично это ни звучало, Джек знал, что от этого зависит его жизнь. — Я понятия не имел, что ты такой… щедрый, — заметил Джек, в основном саркастически. Небольшая часть его действительно не думала, что Сабатино даст ему совершенно новый пистолет бесплатно, и другая часть его была теперь недоверчива к его мотиву. Сабатино шумно вдохнул, а затем ответил: — Мне нужно, чтобы мои парни находились в лучшем виде. Не могу вести бизнес с посредственным оборудованием, если ты понимаешь, о чём я? Но оружие не было единственным, что Джонни Сабатино дал своим «парням», очевидно. После того, как Джек спрятал пистолет от чужих глаз в свою куртку, Джонни вытащил небольшой сотовый телефон и швырнул его по столу к Джеку. — И последнее, что я собираюсь дать тебе… Это не для поздних ночных звонков на номера 1-800, и не забывай об этом. Единственные номера, которые должны освещать этот экран — это мой и моих парней, звонящих тебе, когда ты нужен. — Джонни облизал губы и прошёлся пальцами по плотным вьющимся локонам. — Ты не отвечаешь, когда я звоню, и ты отвечаешь за это потом, ясно? — Кристально, — ответил Джек, тон снисхождения в его голосе остался не замечен Сабатино, который подарил ему ещё один сердечный хлопок по плечу, а затем повернулся к нему спиной, отвлекшись, когда один из его людей уронил большой ящик. Итальянские ругательства зазвучали по всему складу, и хотя казалось, что Джек был беззаботен и просто рассматривал свой новый мобильный телефон, он всё время наблюдал за мужчинами и делал заметки. На сегодняшний день Джек знал, что Сабатино был одним из худших типов преступников — он был высокомерным, тупым и упрямым сверх всякой меры. Он относился к людям, которые работали на него, с нескрываемым презрением и как можно чаще давал им понять, кто был главным, хотя никто не мог понять, почему это так. Учитывая то, что Джонни не обладал ни интеллектом, ни способностью безупречно вести бизнес, многие из его людей быстро становились недовольными, и из-за задних рядов уже медленно пробивалось сомнение. Единственные люди, которые были полностью верны Сабатино, были члены его семьи, и большинство других головорезов заявили, что это было так только потому, что они всё ещё безмерно любили старшего Сабатино. В самой семье Сабатино было двадцать человек, большинство из которых были двоюродными братьями или мужьями двоюродных сестёр или племянниц. Из того, что Джек видел, он предположил, что Джонни доверяет одному из них больше остальных — высокому, худому итальянцу с ужасным шрамом на виске, спускающимся вниз. Его звали Анджело Сабатино, и до сих пор Джек видел его только раз или два, и за эти два наблюдения Джек заметил, что Джонни выказывал Анджело больше уважения, чем кому-либо, и относился к нему любезно. Было ясно, что Анджело Сабатино будет проблемой, но Джек начал верить, что других больше не будет. Один человек — муж двоюродной сестры Джонни или что-то в этом роде — зашёл так далеко, что выразил свою веру в то, что империя, построенная Джонни Сабатино-старшим, рушилась под управлением его сына, ухудшаясь так же, как и здоровье Сабатино-старшего. На следующее утро двоюродная сестра стала вдовой, а Джек был одним из тех, кому поручили убрать месиво из крови и мозга, которые запачкали стену склада. Другие мужчины, которые убирали с ним, молчали, но взгляд в их глазах ясно говорил с Джеком. Организация Сабатино стала одной большой нестабильной химической реакцией, опасно балансирующей между спокойствием и катастрофой. Джек знал химию достаточно хорошо, чтобы понять, что единственное, что было нужно для полного хаоса, был небольшой толчок, и он был более чем счастлив сыграть роль катализатора в этом уравнении. Он обладал всей этой информацией потому, что смешался с фоном и слушал разговоры мужчин и потому, что они думали о нём, как о ком-то незначительном, не более чем как о каком-то молодом парне с улиц, ищущим острых ощущений, шлюх и денег, они откровенно говорили рядом с ним. Они полагали, без сомнения, что он будет слишком запуган ими, чтобы когда-либо повторить то, что он слышал. Они ошибались. Джек повторял всё, что слышал — но не тому, кому они думали. Каждую ночь на обратном пути к складу Райли Джек выкладывал всё, что он узнал или предположил, а Райли сидела и слушала, скривив свои полные губы, ничего не говоря, но явно удовлетворяясь. К концу первой недели Джек решил, что он закончил с подслушиванием, слышал достаточно, и был более чем готов начать действовать.

~***~

Джек пришёл домой на девятый день. Вошёл тихо, незаметно, не удивившись, когда обнаружил, что входная дверь была открыта. Всё было тихо, когда он проскользнул внутрь, так тихо, что даже его спокойное дыхание казалось громким и резким в контрасте с тишиной. Когда он включил единственный мерцающий свет, который освещал жилую площадь его дома, стало очевидно, что всё было не так — журнальный столик, который всегда стоял перед старым и облезлым диваном, сколько помнил Джек, исчез, участок ковра с пятном выглядел чрезвычайно голым и заметным в его отсутствии. И это было не единственное, чего не хватало. С самого начала у них было не так много мебели, и отсутствие даже нескольких из этих вещей резко выделялось. Крошечный телевизор, который стоял на ветхой подставке, исчез; старое кресло-качалка, которым пользовалась его мама, когда кормила его и его сестру, то, у которого сломался подлокотник, когда его отец в драке ударил Джека об него, тоже пропало; и когда Джек, наконец, пошёл осматривать комнату своей матери, он обнаружил, что она была голой и пустой, в ней не было ничего, кроме запачканной старой коробки от матраца и одного ящика со сломанным дном, стоящим уныло посреди комнаты. Заброшенной. — О, какие люди. Наш беглец. Он был так поглощён разглядыванием суровой пустоты комнаты своих родителей, что даже не заметил приближающихся сзади мягких шагов той девушки. Когда он развернулся, чтобы посмотреть на неё, то увидел, что её поза была суровой и она излучала холод. — Должна сказать, что вы, Напьеры, определённо превосходите всех, когда речь заходит о том, чтобы смыться без оглядки, да? Я имею в виду, если бы где-то проходил конкурс… вне конкуренции. Вы выигрываете золото, даже не напрягаясь. Джек проигнорировал её слова, проигнорировал колкий удар, который она нанесла ему. — Когда она уехала? — Через два дня после тебя. — Та девушка вышла на середину комнаты, скрестив руки на груди. Она вытянула ногу и толкнула сломанный ящик на пару дюймов по пыльному полу. — Я зашла на третье утро, чтобы посмотреть… — Она бросила быстрый взгляд на Джека, а затем сильно покачала головой. — Ну, в любом случае. Они уже уехали. Собрали все свои вещи и уехали посреди ночи. Она никому не говорила. Даже Лоле. Джек прижал свои грубые руки к лицу и тяжело выдохнул: — Как она… — Нормально, — прервала девушка, не дав ему закончить. Это очень раздражало его, но звук её голоса был достаточно сладким, чтобы заставить его забыть об этом. — Она приняла это нормально, если это то, что тебе интересно. Не то, что ты. Потому что тебя не было рядом, чтобы сообщить ей новости. Забавно, как это получается, а? Ты пугаешься, когда такое случается… Когда Лола нуждается в тебе больше всего… — Меня выгнали из дома! — Ты не должен был уходить таким образом. Тебе не нужно было прятаться Бог знает где, перестать ходить в школу, перестать ходить на работу. Тебе не нужно было исчезать на девять ебучих дней.  Джек вздрогнул от резкости слова на её губах; каким-то образом, всякий раз, когда он представлял, как она говорит это слово, оно не звучало с такой горечью в его голове. Он предпочёл свою версию, где слово было похоже на ласку, мольбу и чаще всего сопровождалось словом «меня». — Ты должен был поступить иначе. Надо было сказать нам, куда ты направляешься. Должен был… Боже, хоть записку бы прислал! Лола была вне себя. Она так разволновалась, что заболела. Когда ты не пришёл домой в свой день рождения, она была уверена, что ты где-то умер, и мне пришлось отвезти её в больницу той ночью. Она всё ещё там. На этот раз всё было очень плохо. Джек прислонился к дверному косяку в комнате его родителей и спрятал лицо в сгибе руки, глубоко дыша, чтобы успокоить гнев и стыд, что бурлили под его кожей. Эта девушка была права, конечно — настолько права, что это привело его в бешенство, заставило его ненавидеть себя, заставило его хотеть вычеркнуть и возложить вину на неё, чтобы просто снять её с себя. Но не получалось проигнорировать тот факт, что она была права, хотя за всё это время он ни разу не подумал о том, чтобы отправить записку или заверение — он забыл в процессе попытки заставить целую мафию поверить, что он никто, что он на самом деле что-то значил для кого-то. И это было результатом его усилий: его мать сбежала со своим скользким парнем и большинством их вещей; его сестра была настолько больна, что нуждалась в больнице; и девушка, которая, как он представлял, поприветствует его мягкими прикосновениями и сладкими словами о том, как она сильно скучала по нему, смотрела на него с таким разочарованием и негодованием, что он едва мог встретиться с ней глазами. — Итак, вот твой шанс сделать что-то правильно, Джек, и сказать мне прямо, где ты был целую неделю. Так типично, на самом деле, что она задавала тот вопрос, на который он не мог ответить. Он провёл языком по сухим губам, потрескавшимся от всех слишком холодных прогулок от дома Джонни до любой улицы, где Вилли решил забрать его. Эта девушка ждала, пока он ответит, но ему нечего было сказать ей. — Ну же, Джек. Ты не собираешься выдумать какую-нибудь безумную историю, по крайней мере? Может, что-то о том… О, я знаю, как ты был на пути домой после выигрыша в лотерею, когда из ниоткуда пара ниндзя напала на тебя, украла деньги и оставила тебя, как индейку, в неизвестном месте? И тебе понадобилось столько времени, чтобы освободиться, сбежать и вернуться сюда? Было бы забавно, если бы она не издевалась над ним, ударив его именно туда, где было больно. Потому что она знала его, и она могла. И он ненавидел это и одновременно обожал. Он снова облизал губы: — Нет. — Что «нет»? Нет, ты не собираешься выдумывать какую-то историю или нет, ты не собираешься рассказывать мне, где ты был? — И то и другое. Всё это. Всё. — Та девушка покачала головой и издала звук, похожий на низкое рычание, как у сердитой кошки. — Мне… пришлось это сделать. — Сделать что именно? Что ты натворил? Кроме того, что твоя мама так разозлилась, что сбежала? Кроме того, что Лола так расстроилась, что попала в больницу? Что ты сделал, Джек? Джек выпрямился, когда внутри него возникло желание оправдать свои действия. Он не мог сказать ей правду, знал, что не мог, но он так хотел. Хотел издеваться над ней, мучить её осознанием, что он был всего в нескольких неправильных словах от того, чтобы получить пулю в череп. Хотел дотянуться до своего пиджака, вытащить пистолет и показать его ей, позволить этим невинным глазам насладиться чем-то грешным и тёмным, пока она не отшатнётся от него. Хотел вынуть стопку наличных денег, которую засунул в карман, две тысячи долларов, и бросить к её ногам и спросить, сколько она сделала за последние девять дней. Но он этого не сделал. Потому что, как бы сильно он ни хотел поменяться с ней местами и заставить её чувствовать себя так же ужасно по отношению к себе, по отношению к жизни, как он чувствовал себя в тот момент, он не мог этого сделать. Этот секрет не был чем-то, с чем можно было играть, и за всем своим негодованием и самокопанием он знал, что она имеет полное право заставить его чувствовать себя так. Знал, что то, что он сделал, не соответствовало её действиям. Остаться с Лолой, утешить её, убедиться, что она не осталась она. Это было критично, необходимо. Но то, что он делал, тоже было необходимо. Просто было очень больно, что он должен был сделать выбор, пойти по дороге, по которой не могла она. — Теперь я вернулся. И это всё, что имеет значение. — «Всё, что имеет значение»? Ты потерял работу из-за этого, Джек, и твоя мама и её заработок ушли навсегда. Как ты думаешь, чем ты собираешься сейчас зарабатывать? — Её глаза горели, когда она смотрела на него, ожидая ответа, и в прозрачности радужной оболочки он увидел, что она знала, что он что-то скрывает. Она почти заставила его отважиться ответить, сказать ей правду. Джек повернулся к ней спиной, скрывая глубины собственных глаз от её безошибочного взгляда и пробормотал: — Я справлюсь. Мы справимся. На самом деле он понятия не имел, смогут ли они; деньги мафии выглядели намного менее существенными с этой точкой зрения — единственный опекун больного ребёнка. Ему придётся платить за газ, за электричество, за аренду, за еду… он присоединился к мафии, чтобы вложить деньги в лечение Лолы, и теперь казалось, что всё это будет высосано прежде, чем у него появится шанс заплатить даже один цент. Один гигантский прыжок вперёд, и длинное жесткое падение назад. — Справимся? Не обманывай себя, Джек. У тебя нет работы, вероятно, ты не сможешь её получить, Лоле становится всё хуже и хуже с каждым днём, а ты бегаешь по городу с какой-то девушкой… — Отстань от меня, ладно? — сорвался он, и эта девушка сразу замолчала. Под бледным светом, похожим на лунный, который освещал её лицо, Джек мог сказать, что она, наконец, достигла точки, которая беспокоила её больше всего, точки, которую он не смог решить, прежде чем ушёл девять дней назад, и которая, вероятно, съедала её всё время, как он ушёл. Он задался вопросом, как бы он отреагировал, если бы она ушла, не сказав ни слова, с единственным указанием на то, куда она ушла — загадочное отношение к странному парню и наводящая на размышления запись. Наверное, сошёл бы с ума от ревности и гнева. Но, впрочем, он никогда не утверждал, что он лучший человек из них двоих. Этот титул достался ей с самого начала. Когда он повернулся к ней лицом и взял рукой её за подбородок, она была заметно потрясена, и, несмотря на её гнев, он совершенно ясно отметил дрожь, которая охватила всё её тело в ту минуту, когда их кожа соприкоснулась; он ощущал это как электричество, проходящее через его руки, ударяя током его нервы. Кончики его пальцев скользнули по изящной кривой вдоль её скулы, и он удивился гладкости её кожи, как будто это был первый раз, когда он чувствовал это; а затем они пошли ещё дальше по контурам её лица, пока он не достиг соблазнительного изгиба её нижней губы. Тёплое отрывистое дыхание охватило его костяшки пальцев, и он почувствовал, что почти слышит, как каменная наружность, которую она носила, рушится вокруг неё, когда она плавилась в его прикосновении. Когда он посмотрел на неё в следующий раз, то увидел всё чистое отчаяние, ревность и предательство, что она чувствовала, явно отражёнными в её глазах. — Кто она? — выдохнула она, её голос сломался. Глядя на неё, касаясь её так, как он это делал сейчас, он знал, что наконец нашёл вопрос, на который он не колеблясь ответил. — Никто, — пробормотал он, не думая, что когда-либо говорил более правдивые слова. — Она никто. Глаза этой девушки затрепетали, чтобы встретиться с его, прощупывая темноту и находя на этот раз только честность, только откровенность. Это смутило её, и она покачала головой, не желая отпускать это так быстро после того, как она так долго держала это в себе. — Она никто… она… ты?.. — она сглотнула, перспектива закончить эти фразы отзывалась практически физической болью. — Пожалуйста, если что-то… произошло… пожалуйста, скажи мне. Мне нужно знать. Если она что-то значит для тебя. Если ты… если ты… спал с ней. Она вздрогнула после того, как задохнулась последними тремя словами, и Джек быстро зарыл свою свободную руку в её волосах, прижимая её за затылок и коротко касаясь губами её лба, надеясь, что сможет выразить всё то восхищённое чувство, которое испытывал к ней, когда-либо испытывал к ней, что никогда не испытывал к Пейтон Райли, в этом коротком соприкосновении губ и кожи. — Нет… — пробормотал он, и на этот раз она закрыла глаза и прислушалась к оттенкам его тона, подтексту в его голосе. — Нет… Никогда. Напряжение в её теле ослабилось, и она растворилась в нём, прижимаясь своим телом к его в плавном движении, как будто ей даже больше не приходилось думать о том, где разместить себя, потому что она так привыкла к этому. Знакомый вес и вкусное тепло её податливого тела, прижатого к нему, дали ему почувствовать — больше, чем любой предмет мебели или материальное имущество — что он был дома. В порыве растерянности и тревожной ясности Джек понял, что в тот момент сильнее ему бы не хотелось быть нигде.