Могила

Ее слова милы — как Бритвы — Блестят как внешний лоск — Но каждое порежет Нервы Или раскроет Кость. Эмили Дикинсон. Перевод: В. Постников

«Кричи». Это было то, что родители всегда говорили делать детям, если незнакомец преследовал их, хватал их, даже косо смотрел на них. Кричи. Беги. Дерись. Кусай. Это всегда казалось таким очевидным. Таким простым. Луиза всегда удивлялась, зачем нужно было делать такое заявление, постоянно его подкреплять. Очевидно, она будет кричать и драться. Что ещё она будет делать, стоять там и позволять им изнасиловать её? Может, в Айове не принято было держаться подальше от незнакомцев, но в большом городе Луиза была убеждена, что ты просто рождался знающим. Проблема была в том, что, столкнувшись с настоящим ужасом, это оказалось не так просто. Постоянное подтверждение «правил» казалось ей теперь понятным, когда само воплощение зла прижималось к ней с такой силой, что она едва могла дышать. Её разум повторял эти слова снова и снова, пытаясь заставить её подчиниться, и всё же… Кричи. Но в её лёгких не было воздуха. Каждая команда, которую её мозг посылал ей в рот, вызывала только удушающие, задыхающиеся звуки, которые даже не напоминали слова. Невозможно было говорить при таком лице, улыбающемся ей; при руках того человека, который убил сотни невинных людей — её друга, подростков, маленького ребёнка — держащих нож у её горла. В её сознании не было подобия логичности — оно было полностью пустым, наполненным только внешними стрессами, которые в настоящее время полностью доминировали над её существом. Белый грим размазан по бледной коже; чёрные провалы для глаз; кроваво-красный, хаотично покрывающий даже более хаотичные шрамы… и ещё больше шрамов. Это больше, чем что-либо, дало ей понять, что по какой-то причине она имела дело с Джокером. Не сумасшедшим подражателем, а самим монстром. Так, если она не могла кричать, то «дерись». Но опять же, как она могла? Её конечности были парализованы. Она была напугана тем, что, если отойдёт хотя бы на дюйм от своего нынешнего положения, смертоносная сталь этого ножа перережет ей горло, как будто оно было сделано из сливочного заварного крема из пончиков, которые она никогда не позволяла себе есть. Наконец, мысль: Ей очень хотелось бы, чтобы она баловала себя больше. С устранением этих двух основных правил, Луиза осталась ни с чем. Она ничего не могла сделать, ничего не могла сказать. Единственным возможным путём было просто ждать, пока мужчина, держащий её жизнь в своих руках, сделает то, что она в настоящее время не может. Всё, что она могла сделать, это ждать и гадать, что он выберет: действовать или говорить. — Прости, что разбудил, — протянул этот голос, тот, который она слышала сто раз в новостях Метрополиса, но никогда не могла представить, что услышит всего в трёх дюймах от себя, когда беспомощно лежит в постели, — когда у тебя, очевидно, был такой хороший сон… В состоянии неловкой боли и неизмеримого ужаса, в котором находилась она, ей было трудно понять, что именно имел в виду безумец. Постепенно к ней вернулся её сон, единственный за все эти годы, когда её разум впервые позволил ей увидеть Джека Напьера живым и здоровым за последние десять лет. Его загадочная улыбка, шутливый уклон его слов и его руки повсюду на ней, прикасающиеся к ней, заставляющие дрожать… Когда её осенило сильным ударом в грудь, Джокер расхохотался. Этот странный сон, противоречивый характер которого по отношению к расстройству её собственного разума, возник не из-за заслуженной отсрочки, а из-за того факта, что Джокер заполз к ней в постель, залез на неё, и она неосознанно приняла его за человека, которого всё ещё любила. И он знал. Она могла точно сказать, что он знал. Она отреагировала на это. Похотливый вздох, бормотание, её поднятые вверх бёдра — всё это указывало на то, что ей снилось, и он был там, чтобы засвидетельствовать это, был на принимающей стороне. Она не только умрёт, но и умрёт с осознанием того, что в момент перед этим она практически умоляла убийцу трахнуть её. — Смущена? Луиза всё ещё не могла говорить, нож по-прежнему крепко прижимался к её горлу, разрезая кожу с каждый вздохом. Более того — один большой глоток воздуха, который, например, потребовался бы для крика, и она подставит свою трахею под острое лезвие. — Ах, прости. Ты не можешь говорить с этим, — сказал он, как будто только сейчас понимая, что делает. Он убрал нож и провёл им по её лицу, направил концом вниз, держа его кончиками указательного и большого пальцев: — у твоего горла, верно? Луиза почувствовала, как её глаза перекосились, пытаясь одновременно удержаться от колебательного движения этого ножа, так неустойчиво балансирующего, от её личного Дамоклова меча. Если бы он выронил его случайно или по собственному желанию, лезвие пронзило бы один из её глаз. Она неистово извивалась под его тяжёлым весом, выгибая бёдра в попытке сбросить его или, по крайней мере, убрать своё тело с прямого пути этого зловещего инструмента. Прежде чем она успела передвинуться более чем на три дюйма в любом направлении, Джокер с хлопком опустил ладонь на её грудь, выбивая из неё дух и крепко прижимая её к подушкам. — Думаю, что с нас этого достаточно. — Он крепко прижал свои бёдра к её в демонстрации. — Сегодня. Разве тебе не хватило того служащего, которого ты подцепила? Или он не знал, где… Кожаный кончик одного из его пальцев в перчатке опустился под вырез её топа и коснулся набухшей груди. — Надо… Пряди волнистых волос щекотали её щёку, когда он опустил своё лицо к её, накрашенные губы касались её ярёмной ямки. — Прикасаться? Луиза затаила дыхание от страха. Её грудь поднялась и быстро соприкоснулась с рукой Джокера. С каждой частичкой воли, оставленной в её теле, она молилась, чтобы всё это было кошмаром, чтобы даже после всего, что она сделала, какой ужасной была, как она осквернила своё тело, что её Бог может быть прощающим и сжалиться над ней сейчас. Она не могла поверить, что заслужила это. Что бы ни случилось дальше, это будет её наказанием. За последние десять лет она слишком много пила, слишком часто спала со всеми подряд и слишком мало заботилась о других людях, но она не заслуживала смерти. Не так, не от рук человека, который был печально известен тем, как он убивал. — Пожалуйста. — Её прерывистое дыхание шёпотом раздалось из горла с гораздо меньшей интенсивностью, чем она себе представляла; пронизанное страхом и трепетом. — Я… То, что следовало дальше, было неопределённым, но Луизе не нужно было беспокоиться об этом, потому что Джокер, закатив глаза, кротко прервал её. — Можно подумать, — начал он, язык пробежал по его нижней губе, а затем вернулся обратно в рот, — что после всего этого времени, что ты лежала здесь безмолвно, ты бы придумала что-то более творческое, чем «пожалуйста». Я разочарован, Луиза. Попытайся ещё, ещё раз. То, как он произнёс её имя, обеспокоило её. Это было знакомо, как будто он знал её много лет. Это было насмешливо, как будто он заставлял её осмелиться сказать ему, чтобы он прекратил так говорить. Это было почти саркастично, насмешливо, как будто он смеялся над этим. Это вызвало на ум смятение, которое испытывала она, будучи под его прицелом, и поскольку это являлось единственным, о чём она могла думать, когда нож качался, как маятник, над её лицом в ожидании ответа, и, становясь всё ниже и ближе каждую секунду в секунды молчания, она выпалила единственное, что могла. — П-почему? Что я сделала? Нож остановился в своём покачивающемся спуске, и оттуда, где он сидел верхом на её бёдрах, крепко прижимая её вниз, казалось, что Джокер остановился и задумался. — Нет причин делать это. Использовать меня или убить, или что ты там делаешь, просто — просто, пожалуйста, я этого не стою. Никому нет дела. Я только приехала в Готэм, у меня нет никаких связей, я не знаю никого важного. У меня нет семьи. Я не знаю, зачем ты это делаешь, но я обещаю, обещаю, это пустая трата твоего времени. Она закончила в спешке, её речь отрывиста и хрипла. Каждый волос на её теле встал дыбом, пока она ждала ответа монстра, своего рода подсказку о том, почему он был здесь, почему он делал то, что делал. Из-за её лица в новостях? Потому что она выжила, когда он этого не хотел? Просто так? Всё это казалось слишком диким, даже для человека, который оделся в фиолетовый и разрисовал лицо, как клоун. Должен был быть мотив. Должно быть, она что-то сделала, чтобы спровоцировать это. Должен быть какой-то способ изменить его мнение; какой-то способ остановить это. Луиза не могла сосредоточиться на том варианте, что выхода не было, потому что это означало бы, что всё подходит к концу прямо сейчас, и она была беспомощна, чтобы это остановить. И это было немыслимо. Где-то на улице Готэма сработала автомобильная сигнализация. Луиза сильно вздрогнула от шума, но Джокер почти не пошевелился, его тело оставалось неподвижным, чёрное и неповоротливое на фоне тенистой темноты её спальни. Она оставила свет в ванной включенным, и из-за тонких лучей света, выглядывающих из щелей в двери, она смогла разглядеть больше деталей, которые держали её в благоговейном страхе, когда она ждала. Тёмные волосы почти падали на его сгорбленные плечи. Фиолетовое пальто, которое тяжело висело на нём и лежало двумя небольшими ворохами по обе стороны бёдер Луизы. Под ним был маленький клочок его одежды — жилет, такой тёмный, что казался чёрным, но она знала, что он был зелёный, и рубашка на пуговицах с рисунком, который она не могла разобрать. Смотреть на него казалось чем-то сюрреалистичным, почти внетелесным опытом. В действии, которое ошеломило её, Джокер вскочил с кровати, его ноги приземлились на пол с тихим стуком. Через мгновение он включил свет в её спальне и встал у кровати, рассматривая найденный нож, спрятанный под её матрацем с торчащей рукояткой, которую так легко заметить. — Мне было бы неинтересно резать тебя этим ножом, — сообщил он ей, подёргивая губами. — Тебе нужно купить столовые приборы получше. Неуверенная и ошеломлённая, Луиза медленно приняла сидячее положение. Она помассировала горло, испещрённое крошечными линиями. При свете она могла видеть Джокера во всей его красе, вплоть до ярких носков, которые скрывались под манжетами его фиолетовых брюк. Каждая линия на его лице была освещена, бежевый цвет выглядывал из-под слоя белого. Он стоял с расправленными плечами, его глаза были напряжёнными и пытливыми. Он вытащил из пальто нож такого же размера и поднял его, чтобы она могла видеть: две отдельные заострённые части изогнуты вверх, одна немного короче другой. Они почти напоминали неравный пинцет или пару кошмарных щипцов. Четыре отдельных края, чтобы причинять невообразимую боль, все собраны в одно аккуратное оружие. — То что надо. Луиза вздрогнула от нежности в голосе мужчины, когда он осмотрел нож от основания до кончика. С уставленными на Джокера глазами она начала медленно пятиться от него к противоположной стороне кровати. Если, может быть, она доберётся до края, то сможет спрыгнуть на пол и побежать к двери, прежде чем он успеет остановить её. Что делать потом, она не была уверена; она должна была придумать всё по ходу дела. Но оставаться на месте, конечно, не вариант. Несмотря на то, насколько мрачной была её жизнь, Луиза знала, что хочет жить. Там была Молли, и пробуждение под солнечными лучами, и она ещё не была замужем, не имела детей, даже не влюбилась снова. Впервые она сожалела, что потратила столько времени, тоскуя по Джеку, когда стало ясно, что она могла бы быть счастливой. Но теперь казалось, что уже слишком поздно. — Ещё один миллиметр, и я проткну тебя этим. Его пронзительные глаза посмотрели в её, когда она задержала дыхание и замерла; виноватая, отчаявшаяся. В течение долгого времени ни один из них не произнёс ни слова, Луиза была так ошеломлена таким пристальным взглядом, что не могла отвести взгляд. — Я пришёл сюда сегодня, потому что думал, что ты знаешь… — Кончик перчатки задумчиво постучал по плоской стороне ножа. Как будто принимая о чём-то решение, Джокер щёлкнул языком и снял с плеч пальто. Когда он снял его, послышался звон. Пальто тяжело висело в его руках. С несколько нехарактерной для него осторожностью он сложил его и положил на комод, опрокинув несколько флаконов с духами на пол. Они разбились один за другим, каждый звон стекла заставлял её подпрыгивать. Повернувшись к ней спиной, он расправил плечи, становясь ещё выше. Узорчатая рубашка, которую он носил, была хорошо видна, с изображёнными шестиугольниками, но это не то, что привлекло её внимание больше всего. Это был не его дурацкий наряд; не тот факт, что он может раздеваться перед ней, и все последующие с этим последствия; и даже не его жуткий облик, не эти ужасные шрамы. Это было его тело. Говоря конкретнее его тело. Во вспышке лихорадки, такой подавляющей, что Луиза почувствовала слабость, её глаза утонули в первом теле, которое выглядело в точности так, как то, что она искала в течение десяти лет. Оно не было подростковым — скорее казалось, что это была только более зрелая версия фигуры, которую она жаждала. Плечи умеренно широкие, небольшие, почти грациозно переходящие в худые руки с тонкой мускулатурой. Руки, которые время от времени поднимали тяжёлые предметы и привыкли работать, но которые не были доведены до совершенства часами в тренажёрном зале. Она знала эти руки. Она чувствовала, как они обнимают её; знала их твёрдую уверенность, когда они обнимали её в ночи. Она знала эту грудь, даже спрятанную под жилетом и галстуком. Сколько ночей она провела, прислонив голову к ней; слышала, как вызывающе стучит сердце под этой кожей? Сколько раз она целовала её, когда он нависал над ней, склонив голову и стиснув челюсть? Видеть длинные, паучьи ноги — всё равно, что возвращаться домой после долгого, изнурительного дня в школе (первый день на этой неделе) и найти Джека дома, пришедшим рано, растянувшимся на разорванном и бугристом диване, с перекинутыми через сломанный подлокотник ногами, закрытыми глазами, дремлющим. И бёдра… она могла бы написать эпическую поэму, шокирующую по своему содержанию, об этих бёдрах. Но с замиранием сердца она осознала, что это неправильно. Не эти бёдра. Из всех мужчин, которых она встретила; из всех мужчин, с которыми она переспала или среди которых тщательно искала. Из всех них этот мужчина должен был быть воплощением парня, которого она любила больше всего. Убийца. Человек, настолько ужасный, что превращал весь город в хаос, просто для собственного удовольствия; убивал беспомощных людей, даже не моргнув глазом. Пока смеялся. Это был тот самый мужчина? Он? Это было настолько несправедливо, что на самом деле голова шла кругом. Все её ожидания, все её молитвы, каждое перехватившее дыхание желание… Это то, чем Вселенная наградила её. Этим монстром. К которому она не могла прикоснуться, не хотела прикасаться. Человек, который собирался убить её, якобы за то, что осмелилась пережить одно из его катастрофических событий. Она давно решила, что Бога не должно существовать, но это, это был решающий довод. Ни один Бог не может быть таким жестоким. Приняв окончательное решение, Луиза покачала головой и сосредоточилась. Когда она снова встретилась взглядом с Джокером, то с тревогой обнаружила, что он изучает её с морщинистым лбом и тёмными глазами, и всё это время она смотрела на него. — Нет… — пробормотал он, больше себе, чем ей. — Ты не знаешь. Ты не помнишь. — Знаю? — прошептала она едва слышно, каким-то образом даже более испуганной, чем прежде, она узнала каждую черту, которую когда-либо жаждала в мужчине, обычно выставляемом злоумышленником. Мускул на его челюсти дёрнулся, как будто она спросила что-то непристойное или запретное и это разозлило его. От одного взгляда, который он бросил в её сторону, заставил мурашки от ужаса пробежаться по телу, и она напряглась, ожидая его наступления, прежде чем он действительно двинулся с места. Три шага — всё, что ему потребовалось, чтобы пересечь комнату и схватить её лицо, резко приблизив его так близко к своему, что она чувствовала его дыхание, что-то пряное, что он ел, и запах изо рта поздней ночи. Тёмные глаза бесконтрольно горели, когда она извивалась против него, открыла рот, чтобы закричать, только чтобы он прижал руку к её рту и носу, почти задушив, прежде чем милосердно отпустил руку ниже, открывая дыхательные пути. — Я пришёл сюда, потому что… — он замолчал, отведя глаза от её лица на голые стены. Его язык коснулся шрамов внутри рта, выталкивая их наружу, искажая. Она не могла отвести взгляд. — Я видел твою фотографию в новостях. Представь себе моё удивление, когда я проверял степень моего нанесённого ущерба, и я понял… понял, что я знаю эти глаза. Свободной рукой он потянулся вперёд и прошёлся неровной линией по её скуле. — Я знаю их. Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я что-то вспомнил до меня? Я думал, что разорвал все отношения, которые имел, разрубил свою старую жизнь на мелкие кусочки, а потом ты… Ты должна быть мёртвой! Похороненной и гниющей. Ты не должна была ходить по моим улицам и попадаться в мои ловушки. Ты не должна была дышать. Жить. Спать с другими мужчинами. — Он яростно покачал головой, обнажив зубы и злобно сверкнув глазами. Луиза в шоке уставила на него, качая головой и бормоча против его руки, пытаясь заставить его понять ошибку, которую он совершил. Кем бы ни был этот человек, кем бы он ни считал её — всё это было ошибкой. Каждый кусочек этого кошмара случился из-за случая ошибочного опознания. Комедия ошибок. Его пальцы сжали её подбородок, сдавливая её кожу, удерживая её от каких-либо движений. — Ты хочешь сказать, что это неправда, не так ли, милая? Ты хочешь думать, что ты не могла… никогда… иметь ничего общего с таким человеком, как я, верно? — Джокер рассмеялся высоким и ужасным смехом. — Но я был для тебя всем, и прежде чем убить тебя, я позабочусь, чтобы ты запомнила это! Луиза в полном отчаянии застонала в его руку, когда он поднял нож и прижал его к её щеке. Это приведёт к тому, что сумасшедший разорвёт её на куски из-за того, кем она никогда не была, кем никогда не могла быть, независимо от того, как сильно она этого хотела. Она хотела закричать во всю глотку, что это неправильно, что он ошибается, что она не та, кем он её считал — мёртвая любовь, давно ушедшая? Если бы только она могла дать ему знать, он мог уйти. Отпустить её… Но было уже слишком поздно. Какие бы ни были дискуссии или сомнения; какой бы полицейский ни слушал её внимательно, давал ей законные советы, помогал ей… было уже слишком поздно. Ей конец. Её жизнь вот-вот оборвётся в агонии и остаётся только ждать… — Хочешь знать, откуда у меня эти шрамы, Луиза? В прокуренном баре миллион лет назад Сара Бёртон сказала ей, что это последнее, что слышали жертвы Джокера. Вымышленная история о том, как эта улыбка была вырезана на его щеках, а затем… ничего. Боль, боль, боль, а затем забвение. Это была конечная остановка, и единственное, о чём Луиза могла думать, это сколько времени может потребоваться, чтобы кто-нибудь нашёл её тело. Джокер проигнорировал её слёзы, текущие из глаз и смачивающие кожаные перчатки, которые он носил. Он притянул её к себе и заговорил тихим голосом, сочиняя для неё историю. — Немногие об этом знают, но я вырос в Нэрроуз. Я не был рождён злым. Люди не… рождаются и начинают рубить направо и налево. Нет. Такими людьми, как я, становятся. Когда-то я был нормальным. У меня была семья. Сестра. Лезвие его ножа задело её скулу, и Луиза зарыдала против этой чужой руки. Она могла почувствовать его на своих губах, последний вкус, который она когда-либо узнает. Вкус кожи, пепла, чего-то металлического и жестяного. Это была не очень приятная смесь, точно так же, как его вид совершенно не подходил для последнего взгляда. — Отец был пьяницей, который не мог держать кулаки при себе, а мать, её часто не было рядом, так что, думаю, можно сказать, что это были только я и моя маленькая сестра, не разлей вода. Он запнулся, и когда история возобновилась, его голос приобрёл более отчаянный тон; что-то причиняющее боль, что почти заставляло Луизу поверить в каждое слово, которое он произнёс. Она должна была напомнить себе, что это то, что он делал, так он играл с каждой жертвой. Она ничем не отличалась от других; её приговорили к той же страшной смерти. Ей представили такое же личное повествование, но не более правдивое, чем предыдущее. — Пока сестра не заболевает однажды летом. Рак. Она так болеет, что даже не может стоять, едва дышит, а мы так бедны, что даже не можем оплатить её лечение. Мы живём за счёт благотворительности. На щедрых пожертвованиях богатых и привилегированных. Он горько выплюнул последние слова. Луиза обнаружила, что почти не моргает. Не только его тон приковал её внимание. История, эту историю, которую он рассказывал, была настолько жутко знакомой, что трудно было пустить её на волю случая; трудно сказать себе, что он не мог прочитать её мысли, и именно так он читал ей прошлое её парня, мучая её. Это был его последний удар? Только… Только откуда ему знать? — Но этого недостаточно. Этого никогда не бывает достаточно. Мы не можем сохранить ей жизнь. Поэтому я делаю единственное, что могу. Я продаю свою душу за небольшие деньги. Я связываюсь не с теми людьми. Я не задаю вопросов, когда мне говорят бросить в реку мешок для мусора, с которого капает кровь. Я убиваю людей, и это окупается, и это кажется правильным, потому что впервые я отвечаю за то, что происходит со мной, с моей сестрой. Его хватка судорожно сжалась, и она задохнулась от давления. Казалось, он мог с лёгкостью сломать ей челюсть, если бы захотел. Но даже если и так, ей было всё равно, потому что его слова, его слова разрушали её, разрывали на части. Впервые Луиза посмотрела сквозь чёрных кругов вокруг глаз и увидела тёмные радужные оболочки с зелёными пятнами, горящие от трепета прошлого, смятённые пересказом этой истории. Она потянулась к воспоминаниям и извлекла солнечный день из далёкого прошлого, вкус поджаренного миндального мороженого, голодного маленького мальчика и Джека, стоящего на солнце и рассказывающего ей о жизни долларовой купюры. Унесённые историей. Он продолжал, его хватка была словно железо, глаза как уголь, голос резкий и отчаянный, как будто он умолял о конце этой истории, отличной от той, что была у него на кончике языка. Луиза хотела кричать, пока её голос не сломается, безудержно всхлипывая, потому что всё это осенило её, и она просто знала, что не может этого вынести. Это не может быть правдой, она ни на секунду не позволит себе в это поверить. Даже отрицая это, она разрывалась на части. — Пока не оказался в сложной ситуации. Я стал жадным. Я стал самоуверенным. Я перешёл дорогу одному гангстеру… много раз. Неистовство его истории нарастало до крещендо, и Луиза чувствовала, как он дрожит, ощущала конвульсии его пальцев на её щеке; она видела, как его язык постоянно смачивал губы, как он жевал внутреннюю сторону щеки, почти бессознательно, так же, как она кусала ногти. — Я возвращаюсь домой к своей сестре… моей девушке… с последними деньгами, которые я когда-либо заработал бы, когда этот гангстер ловит меня в переулке с несколькими головорезами и ломом. Они били меня, удерживали. Он вытаскивает нож и… — Его дыхание было затруднено, когда он замолчал, широко раскрыв глаза, и Луиза плакала так сильно, что едва могла видеть его сквозь слёзы. Жестоким жестом он отпустил её, откинул к спинке кровати, позволил ей втянуть воздух и издать гортанные рыдания, которые сотрясали всё её тело. Его рука поднялась, чтобы пройтись по его шрамам, когда она закрыла лицо руками и застонала в ладони, одно и то же слово. Нет. Нет. Нет. Она бы не позволила этому быть правдой, не смогла бы жить с собой, если бы это было реальностью. Джек, убийца. Джек. Этого не может быть. Это было неправильно, не так. Она не поверит этому. Но эта история. Эти глаза. Это тело… — Я прихожу в себя месяц спустя, и всё исчезло. Моя маленькая, невинная сестра мертва. Похоронена без меня. И парень, который спас меня, говорит мне, что моя девушка лежит рядом с ней. Несчастный случай. Я не могу в это поверить. — Он яростно покачал головой. — Поэтому я проверил. Квартира, эм, пуста. Он замолчал, присел на край её кровати и, глядя на неё, просто ждал, когда у неё закончатся другие направления, в которые можно смотреть. Её глаза уже опухли, лицо было мокрым от слёз, горло сжалось. Это тело, этот голос, человек на улице. «Я молюсь… Таким образом я молюсь». Джек, на улице, двенадцатилетний ребёнок с синяками, искажающими его лицо… Его похороны. Маргаритку она положила на пустую могилу. Там никогда не было тела, но почему-то уверенность Пейтон Райли в том, что он действительно мёртв, казалась достаточной. Он так и не вернулся домой… Потому что, когда он смог, её там уже не было. — О, Боже… — всхлипнула она, сидя прямо и уткнувшись лицом в поднятые колени. — Теперь, когда призрак твоего прошлого настиг тебя, малыш… последние слова? На его лице было злобное выражение. Это всё ещё выглядело чуждым для неё. Этот грим маскировал его настолько эффективно, что даже в её нынешнем состоянии, когда она только начинала узнавать, ей по-прежнему было трудно разглядеть парня, который для неё многое значил. Возможно, это было из-за шрамов, которые теперь казались в тысячу раз страшнее. Или, может быть, из-за взгляда в его глазах. Взгляда, которого не было бы у того парня, что любил её. Взгляда, который говорил ей, что он собирается её убить. Что она могла сказать? Она молилась об этой правде, о том, что Джек где-то ещё был жив, но никогда не представляла себе этого. Это извращённое, кошмарное воплощение её глубочайшего желания. Джек, её Джек, парень, которого она любила, парень, который, как она видела, любил до безумия, и заботился и обожал свою больную младшую сестру — это он, убийца, очевидно, безумный. Невозможно было описать, что она чувствовала. Это были все противоречивые эмоции, сражающиеся друг с другом, одинаково сильные. Победителей не было. Не здесь. Луиза знала, что из разрозненного беспорядка мыслей и вопросов, которые были у неё в голове, она должна была сказать одну вещь, одну вещь, которую, как она думала, никогда не скажет. Это было тем, чем она была обязана лучшему другу, который когда-либо был у неё, что-то более важное, чтобы произнести вслух, чем любой другой вопрос, горящий на кончике её языка. — Л-лола, — выдохнула она. В одно мгновение эта отвратительная маска, которую он носил, со злобным выражением лица, застыла, и Луиза поняла, что у неё было достаточно времени, чтобы продолжить. — Она хотела, чтобы я сказала тебе, когда ты вернёшься домой, что она… она не хотела, чтобы ты злился из-за того, что с ней случилось. Что это была… была не твоя вина. — С влажным, дрожащим вздохом она сорвалась, её слова глотались. — Мне так жаль, так жаль, так жаль… Она смотрела, как он дышит, как его тело склонилось над ней, и его мышцы напряглись. Вперёд, назад, вперёд, назад. Это было такое обычное действие, неуместное для него в этой одежде; с этим лицом. Но это напомнило ей об одном важном факте: он был человеком. Лиши его всего, и он был всего лишь человеком. Когда-то она знала его лучше, чем кто-либо. Морщины на его лбу углубились; плечи опустились. Луиза мгновенно поняла, что смотрит в знакомые глаза; то, что сказала она, глубоко поразило его, где-то за пределами безумия, которое им управляло. Теперь, если когда-нибудь, возможно, есть шанс… Дрожащей рукой она протянула руку и прижала пальцы к его голому горлу без грима. Вот так просто всё было кончено. Глаза потемнели, кулак сжался, и она ещё до того, как это случилось, поняла, что он собирается ударить её. Луиза крепко сжала глаза, ожидая удара, ослепительной боли, возможно, даже потери сознания. Секунды шли как минуты… сквозь бумажную тонкость век она увидела яркий свет, исходящий со стороны окна её спальни, ярче луны, выходящей из-за облаков. Вес на кровати переместился. Она почувствовала, как прохладный воздух коснулся её бёдер, где Джокер придавил её сверху, её жизнь в его руках, готовых погасить её. Когда она осмелилась взглянуть, он стоял у окна и смотрел вверх. Белизна его лица вспыхнула, страшная, снова посылая озноб через её тело. Он улыбался. Он двинулся быстро, стащив своё пальто с комода и осыпав пол ещё большим количеством её вещей из стекла или фарфора, большинство из которых мгновенно разбились. Только когда он добрался до её двери и повернулся, чтобы взглянуть на неё, по-прежнему лежащую на кровати, ожидающую тяжелой руки, которая, казалось, больше не надвигалась, она поняла, что он необъяснимым образом уходит. С одной ногой за порогом он остановился. Их глаза встретились. — Не расслабляйся, Луиза… Одним плавным движением он надел пальто, поправил рукава и натянул перчатки выше запястий. — Мы ещё не закончили. Слова повисли в воздухе даже после того, как он выскочил из комнаты, край его фиолетового пальто исчез из виду последним. Луиза лежала, тяжело дыша, ошеломлённая, пока не услышала, как в её гостиной захлопнулось окно; когда он спустился по пожарной лестнице, послышались лязгающие шаги. Только тогда она встала с кровати и споткнулась в поиске источника света. Там, словно жёлтый туман в небе, парил сигнал летучей мыши. Восстановленный; отремонтированный. Впервые он поцеловал ночное небо Готэма спустя год после смерти Харви Дента. После исчезновения Бэтмена. Жители Готэма запоздало взывали о помощи. И именно этот крик спас её.