Для каждого найдется приманка, на которую он должен клюнуть. Фридрих Ницше
Пять стадии горя. 1. Отрицание и изоляция Это нормальная реакция на рационализацию подавляющих эмоций. Это защитный механизм, который буферизирует непосредственный шок потери. Мы блокируем слова и прячемся от фактов. Луиза не разговаривала ни с кем в течение пяти дней. Её сотовый телефон настойчиво звонил; номер Молли высветился на маленьком поцарапанном экране. Каждый раз Луиза нажимала «сбросить». Её горло было изрезано крест-накрест крошечными порезами; они причиняли острую боль, как раны от бумаги, облитые лимонным соком. Каждый раз, когда она глотала, Луиза чувствовала, как сокращаются порезы. Эти крошечные, разрезанные слои кожи никогда не позволяли ей забыть, что произошло, но на второй день она уже начала это отрицать. У него был не голос Джека. Было слишком темно, чтобы действительно увидеть лицо Джокера. Возможно, она сошла с ума, как и сказал полицейский. Возможно, никто не приставлял нож к её горлу ночью. Возможно, она ногтями расцарапала себе шею в беспокойном сне. Джек был мёртв. Он был мёртв, и она ещё не смирились с этим, но, по крайней мере, это казалось ей правдоподобным. Люди умирают каждый день. Да, конечно, гораздо разумнее было поверить, что Джек мёртв, а она сошла с ума. Было гораздо приятнее поверить, что она сошла с ума. 2. Гнев Реальность и боль возникают снова. Мы не готовы. Сильная эмоция отклоняется от нас, перенаправляется и выражается в виде гнева. Это было его тело, которое убедило Луизу. Могла ли она, после всех этих лет, проведённых в поисках этого тела, не узнать его, когда оно было прямо перед ней? Нет. Она знала это тело. Она знала эти руки, и эти ноги, и эту грудь и острые углы этих плеч. Если в мире остался хоть один человек, который мог бы точно опознать Джека Напьера, то, чёрт возьми, это была она. И она знала, что это был он. Она знала это ещё до того, как проснулась, когда он забрался к ней в постель, а Джек прижался губами к её горлу во сне. Она чувствовала его. Она узнала его. Она ненавидела его. Она презирала монстра, которым он стал, потому что больше не было никаких сомнений, что Джек стал монстром. Она смотрела красными, опухшими глазами, как он сеял разрушение и беспредел в Готэме. Каждый день, каждую ночь он безостановочно сеял в городе страх и хаос. Он убивал людей каждый день. Она видела это. Она смотрела видео, видела его лицо, слышала его смех: этот высокий, пронзительный, безумный смех, который прошёл сквозь неё, как нож. Он совершенно сошёл с ума. Он позволил своему уму, этому прекрасному новаторскому уму, упасть так низко. Это безумие, эта слабость, этот ненормальный садизм — все они были теперь его, он полностью ими овладел и наслаждался. Луиза Спеллер настолько презирала Джека Напьера за эти три дня, что думала, что это сожжёт её изнутри, пока она не станет ничем иным, как тлеющей кучей собственного отвращения. 3. Торг Нормальная реакция на чувство беспомощности и уязвимости часто заключается в необходимости восстановить контроль. Втайне мы можем заключить сделку с Богом или высшей силой в попытке отложить неизбежное. Это более зыбкая линия защиты, чтобы защитить нас от мучительной реальности. На восьмой день гнев усилился. В какой-то момент он был там, присутствовал и душил её. В следующий момент он вырывается наружу. Может быть, всё дело было в стрессе, в том, каким болезненным он был, извивающимся внутри. Как будто гитарные струны натянуты и злобно бренчат — что-то должно произойти. Может быть, это был сон, который она видела той ночью. Она наблюдала, как группа итальянских мужчин, окружавшая Джека, разрывает его на части ножами. Они порубили его на мелкие кусочки, а затем, смеясь, сшили его обратно и покрыли швы толстой маслянистой краской. — Как новенький, да? Никто даже не заметит разницы. Где-то в тени наблюдала вездесущая блондинка. Луиза видела, как её плечи вздымаются и трясутся. Она плакала. Луиза проснулась, и гнев исчез; её лицо было мокрым от слёз. Она думала обо всём, что могло бы быть; она копалась в своей памяти, чтобы найти кого-то, кроме него самого, виноватого в том, что произошло. Если бы только она осознала, чем он занимался, пока не стало слишком поздно. Если бы только его родители не были такими никчёмными уродами. Если бы только Лола не заболела. Если бы только Джек никогда не встретил Пейтон Райли. Если бы только Джонни Сабатино не нашёл его. Если бы только Луиза осталась после похорон подольше, всего на несколько недель, и, возможно, встретила бы его, когда он вернулся домой. Если бы только, если бы только, если бы… Если бы только ей было лучше. Если бы только он не был так болен. Она сделает всё, чтобы это не было правдой. Что-нибудь, Боже, что-нибудь, не мог бы ты, пожалуйста, выслушать меня, после всего этого времени ничего не прося, не мог бы ты просто сделать это, только это? Забери всё назад, забери всё назад, сделай его снова здоровым. Но Бог никогда не отвечал, потому что Бог больше не хотел иметь ничего общего с Готэмом. 4. Депрессия (Это) реакция на практические последствия, связанные с потерей. В этом типе депрессии преобладают печаль и сожаление; (это) наша тихая подготовка к разлуке и прощанием с дорогим человеком. На десятый день Луиза начала собираться. Она упаковала всю свою одежду, все свои вещи обратно в коробки, которые ещё не успела выбросить, и которые были свалены в шкафу в прихожей. Она не хотела брать большую мебель. Она оставляла всё, что могло бы её замедлить. Этот город был слишком большим для неё. Она позвонила и купила билет в один конец до Теннеси, где Молли уже ждала и готовилась к её приезду. Луиза уже планировала напиться самогоном, когда приземлиться, а затем очистить себя от последних остатков Джека, которыми она обладала. Он ушёл, и это было хуже, чем смерть, потому что он был прямо там. Он был прямо там, и он был от неё дальше, чем когда-либо, и Луиза не могла этого вынести. Она не могла смотреть новости и видеть его; она не могла вынести мысли о том, что снова может увидеть его лично. Если он снова встанет перед ней, выставляя напоказ тело парня, которого она любила, она сломается окончательно. Она умрёт раньше, чем он успеет её убить. Практические вопросы заполняли её мысли в течение полутора дней. Цены на авиабилеты, стоимость багажа, грузовик, чтобы забрать все вещи обратно в Теннесси, отказ от аренды, увольнение с работы — всё это было в её списке дел, аккуратно и опрятно выгравировано на чистой белой бумаге, которая выглядела, как свежий снег на грязном сером кухонном столе, покрытом линолеумом. План был хорошо организован и скрупулёзен. Подготовка к её отъезду из Готэма отнимала все силы и время Луизы. Она не смотрела новости. Она не заметила, что Джокер внезапно исчез из заголовков. У неё не было времени задуматься, почему это так, или что именно он делал вместо того, чтобы убивать народ. Луиза была слишком занята, чтобы заморачиваться подобными вещами. Размышления о таких вещах остались позади, и она не могла оглянуться назад. 5. Принятие Достижение этой стадии скорби — подарок, который получает не каждый. На одиннадцатый день пришёл он.~***~
Коробка, которую Луиза склеивала, была помечена, как «Кухонные аксессуары». Когда она боролась с упаковочной лентой, она лениво размышляла о том, что любое дерьмо людей выглядит одинаково, когда они переезжают. Независимо от содержимого коробок, все они были отмечены одинаково: спальня, книги, посуда (осторожно!), детские вещи, гараж, ванная комната. Вся жизнь человека сводится к случайным одно- или двухсловным фразам с восклицательным знаком, добавленным для эффекта здесь и там. Думая о таких вещах, казалось даже бесполезным пытаться быть уникальным и индивидуальным при оформлении. Но тогда, может, это был просто суровый, безнадёжный взгляд Луизы на жизнь в эти дни. Это было похоже на переживание мая месяца около одиннадцати лет назад. Рейс Луизы должен был состояться через три дня. Она всё ещё не уволилась с работы. Она не собиралась говорить работодателю, что уезжает. В конце концов, это не имело значения. Люди в Готэме постоянно исчезали или уходили без предупреждения. Она устроится на неполный рабочий день где-нибудь секретаршей, бесплатно выполняя чёрную работу, и это был бы рай. Луиза слышала, что в Теннесси часто бывает солнечно, даже в конце ноября — начале декабря. Это будет хорошим началом. С громким скрипом упаковочная лента отклеилась, и Луиза прижала её на клапаны коробки, закрепив картон на месте. Экспериментально она приподняла коробку и с напряжённым ворчанием неловко потрясла ей из стороны в сторону. Изнутри послышался тихий шелест, стук, но ничего не звенело, и, к счастью, не было звука бьющегося стекла. Хорошо проделанная работа. Она вздохнула с облегчением, закончив с одной коробкой. Было ещё так много дел. — Ты куда-то собралась? Его голос ударил её по голове, как молот; она вытянулась вперёд, бесполезно хватаясь за кафель на кухонном полу обкусанными ногтями. Казалось, ей потребовалось несколько часов, чтобы взять под контроль своё тело, чтобы развернуться и найти источник этого леденящего душу голоса. Когда она это сделала, она пожалела об этом. В этот миг она много чего хотела, но больше всего, чтобы она собрала свои вещи быстрее. Его грим был свежим. Белая краска была гладкой, как простыня, как маска, а красные пятна на шрамах были бросающимися в глаза и ужасными. Его чёрные глаза напоминали ямы, ужасные синяки, и они прожигали её. Он был в ярости от того, что наткнулся на неё посреди отъезда, она это знала. Она практически чувствовала волны гнева, исходящие от его лица, когда он оглядел её упаковочную ленту, инструментальный нож и чёрный перманентный маркер, которые были разбросаны по полу. К счастью, на этот раз она обрела голос быстрее. — Я-я уезжаю. — Уезжаешь? — Я… У неё перехватило дыхание, и храбрость покинула её. Луиза могла только кивнуть. Тёмные глаза угрожающе сузились, и его округлые плечи подались вперёд. Когда он заговорил снова, по её коже побежали мурашки. — Ох, нет, нет, нет. Я так не думаю. Осторожно, но уверенно он шагнул к ней; она попятилась, скользя задом по грязному полу, пока её спина не коснулась пустых деревянных шкафов. Когда он шёл, плечи были опущены вперёд, шея вытянута и напряжена, он выглядел как животное, охотящееся за добычей: расчётливое, смертоносное, хищное. — Но я должен был о-жи-дать, что ты сбежишь. Джокер — Джек — Джокер присел прямо перед ней, так близко, что она могла почувствовать его запах: пыльный, сильный запах пепла, и сырых улиц Готэма и паров бензина. Её нос невольно сморщился от остроты смеси, и она увидела, как его огненные глаза уловили каждое выражение. Опущенные вниз уголки его губ, уродливо сдавленные и растянутые его размазанной краской шрамы пробудили в ней ужас. Её тело напряглось в ожидании. — Ты всегда так делаешь. Слоги растянулись, насмешливые, обвинительные, горькие, и чувство негодования вспыхнуло в ней, рождённое в те дни гнева и отрицания. То, что он имел в виду, было оскорбительнее, чем она могла выразить словами. Мысль о том, что она уедет, что она даже с намёком на продолжающееся существование Джека добровольно и целенаправленно решит оставить его… это было смешно. И он, этот убийца, этот сумасшедший, не имел права предъявлять ей такого рода обвинения. — Я уехала, потому что думала, что ты мёртв! — злобно огрызнулась она, прежде чем её робость смогла бы проглотить слова. Сразу же после этого она зажала рот и ещё сильнее прижалась к шкафам, надеясь, что сможет просочиться прямо сквозь древесину. — О, о, мы теперь рассказываем истории! Ты должна была дать мне знать, я бы пришёл подготовленным с новой историей о шраме. — Я не… Я не лгу. Пейтон Райли… Его угольные глаза вспыхнули, и одна рука совершила рывок. Длинные паучьи пальцы в перчатках схватили её за блузку и грубо притянули к себе: их носы почти соприкасались; ноги неловко раздвинулись под ней, воротник рубашки впился ей в шею сзади. В такой близости Луиза чувствовала, как его дыхание распространяется по её лицу; она чувствовала каждый тремор, который пронёсся по его телу. Она была удивлена, обнаружив, что упоминание имени Пейтон Райли вызвало в нём какую-то дикую, неконтролируемую реакцию. Он был зол, что она назвала имя мёртвой женщины. — Зачем ты разговаривала с Пейтон Райли? — прорычал он. Она дрожала. Ей потребовалось мгновение, чтобы заговорить. Она на время забыла, как глотать. — Она… она нашла меня. Она пришла в наши — твои — апартаменты. Сразу после смерти Лолы. Сразу… Она сказала мне… Луиза запнулась; пальцы Джокер яростно обхватили её рубашку, сжимая ткань так, что она чуть не задохнулась. Часть жёлтого зуба мелькнула между кроваво-красными губами, когда он стиснул челюсть. Её колено болело от того, что он протащил её к себе по грубому линолеуму. — Что она тебе сказала? Луиза с трудом сглотнула и сказала: — Она сказала мне, что Джонни Сабатино убил тебя и выбросил твоё тело в реку. Она сказала, что ты н-никогда не вернёшься домой. Джокер с отвращением и ворчанием оттолкнул её. Её голова откинулась назад и ударилась об острый край частично открытой двери шкафа: её глаза наполнились слезами, и чёрные пятна поплыли перед ними. На мгновение Луиза испугалась, что потеряет сознание. Она не знала, почему боялась этого; это даст, по крайней мере, временную отсрочку этой кошмарной ситуации. Но она действительно боялась этого. Она боялась, что в следующий раз, когда тьма охватит её зрение, свет никогда больше не благословит её глаза. Он что-то бормотал себе под нос, ходя взад-вперёд, как зверь в клетке, по её маленькой тесной кухне. Сильным ударом он отправил в полёт тщательно упакованную коробку с посудой. Она услышала, как она разбилась внутри, когда картонный квадрат снова и снова касался пола. Она чувствовала, что её может стошнить от пульсирующей боли в виске. Она потянулась, чтобы нащупать кровь: ничего. Смутно, постепенно Луиза поняла, что Джокер ходил взад-вперёд. Ходил и совершенно не обращал внимания на её присутствие. Казалось, он был полностью поглощён своими маниакальными воспоминаниями и мыслями. Именно в этот момент Луиза заметила свой инструментальный нож. То, что она сделала дальше, было действием, которое тупая блондинка с огромными сиськами в фильме ужасов могла бы предпринять против безжалостного убийцы: Луиза рванула вперёд, схватила свой инструментальный нож, лезвие которого было едва ли длиннее дюйма и к тому же хлипкое, и напала на Джокера. Его глаза широко раскрылись, когда она бросилась на него, бессмысленно раня его грудь. Безо всяких усилий он блокировал её, отбросив её руку в сторону: инструментальный нож выскользнул из её пальцев и скрылся из виду. В порыве ясности Луиза вдруг поняла глупость и серьёзность своего поступка, но слишком поздно: с раздражённым рычанием Джокер набросился на неё. Его тело ударило её, как товарный поезд. Мир тошнотворно закружился вокруг неё, когда она ударилась головой об пол. Она два раза моргнула, и кухня снова приобрела свои прежние очертания. Она осознала, что тело Джокера крепко прижималось к ней во второй раз — или, Боже, тело Джокера прижималось к ней формально бесчисленное количество раз, не так ли? — и снова она почувствовала, как безудержный ужас вцепился ей в горло. На этот раз, когда Джокер полез в пальто за ножом, Луиза вспомнила, как кричать. Она никогда по-настоящему не кричала, не так, как в этот момент. Это был хороший крик: громкий, пронзительный, полностью пронизывающий и охваченный ужасом. Было обидно, что его оборвали так быстро. Джокер зажал её рот своей рукой в перчатке. — Заткнись! Заткнись! Она не замолчала. Объединив все свои скудные силы в одно сосредоточенное усилие, Луиза приблизилась к нему и закричала ему в руку. Если она собиралась умереть прямо здесь, прямо сейчас, она не хотела уйти так легко. Она не хотела, чтобы ему было легко: она хотела, чтобы он знал, чтобы Джек знал, что она боролась с ним до конца. Она яростно боролась со своим противником, его превосходящая сила постоянно отбрасывала её собственные слабые попытки освободиться; в следующий момент всё, казалось, замедлилось. Сытый по горло её постоянной борьбой, Джокер убрал руку с её рта и схватил её тонкие запястья в свои ладони. Одним движением он прихлопнул их над её головой, прижав руки к полу и удерживая её там, делая её неспособной двигаться на два дюйма в любом направлении. С тяжёлыми, торжествующими вздохами, Джокер посмотрел на неё и осмелился сделать ещё один шаг, чтобы мельчайший писк прошёл сквозь её губы. Его грудь вздымалась, натягивая зелёную жилетку, плотно одетую на его тело. Ему не нужно было смотреть на неё так грозно, потому что Луиза была поражена до беспамятства. Её тело успокоилось и расслабилось, гнев и сопротивление исчезли из неё так же быстро, как и появились. Призрак крика умер на её губах. Почти одиннадцать лет назад Джек Напьер держал её руки над головой точно так же, почти в таком же положении. Луиза лежала голая на кровати, которую они делили, дрожа с головы до ног, и она помнила даже сейчас, хрипло задыхаясь и умоляя, умоляя его ради Бога перестать мучить её и трахнуть уже. Это был первый раз, когда она произнесла нечто больше, чем предложение в постели с ним, и теперь, с тем самым телом, прижатым к ней, она почувствовала, как первые по-настоящему грязные слова, которые она когда-либо произнесла, обожгли её язык. Затем глаза Джека загорелись восторженным удовольствием, а на губах заиграла улыбка, когда он шептал: «Не сейчас. Я хочу, чтобы ты умоляла об этом». Теперь его глаза горели совершенно другой дикостью. Он заметил перемену, которая произошла в ней; он прочитал выражение её лица так ясно, как будто воспоминание, которое Луиза переживала, воспроизводилось по телевизору прямо перед ним. Его дыхание стало отрывистым, сдавленным, сдержанным. Казалось, он изо всех сил старался не рассмеяться. Луиза почувствовала, как всё её тело согрелось, лицо вспыхнуло пламенем от унижения. А потом он прижал свои горячие, свирепые губы к её.