Мы запомнимся не тем, что создали, а тем, что разрушили. Чак Паланик, «Невидимки».
Луиза не удивилась бы больше, если бы её поцеловал труп. И, по правде говоря, сморщенная кожа вокруг рта Джокера действительно давала нервным окончаниям ощущение повреждённой и разлагающейся плоти, когда та скользила по её губам. Когда Джокер поцеловал её, Луиза почувствовала сильное чувство отвращения, растущее в её животе. И это чувство, всепоглощающее чувство прижатия к мёртвому бывшему любовнику, поглотило её. Её губы прижались к его губам, неподвижные и холодные, как глыба льда, а глаза крепко зажмурились. Он яростно поцеловал её в неподвижные губы, так же энергично, как и во всех других движениях. В этом поцелуе не было и следа Джека, не было и тени того, как он целовался, дразнящего, мягкого, но собственнически настойчивого поцелуя, который заявлял о своей собственности и одновременно демонстрировал большую уязвимость. Этот поцелуй, этот поцелуй был фарсом. Это был злой, ужасный поступок, который Джокер совершил, чтобы причинить ей боль, навредить, пытать её. Луиза почувствовала это, почувствовала вкус лжи в гриме, покрывавшем его рот, в грубых укусах, которые он оставлял на её собственной чувствительной плоти. Луиза повернула голову в сторону. Грудь Джокера вздымалась один раз, против её собственных двух раз, и ей стало трудно дышать. Луиза боялась последствий того, что отвернулась от него, так небрежно, так беспечно, с очевидным и открытым отказом. Неужели она задела его гордость? Разозлила ли она его? Внезапно это вызвало дрожь ужаса по её телу, и Джокер разразился сильным, высоким взрывом смеха. Его тело сотряслось над её собственным, так что острые углы её лопаток задевали пол. Почему-то эта реакция была даже более ужасающей, чем проявление насилия. Её дыхание стало прерывистым и хриплым, когда Джокер засмеялся, его жёсткие кончики пальцев впились в мягкую плоть её запястий, когда раскаты смеха сотрясали его тело. Луиза начала извиваться под ним, надеясь, что в своём безумном смехе он не удержит её достаточно крепко. Эта надежда тут же рухнула. Как только Джокер заметил, что она пытается вырваться из его железной хватки, смех резко оборвался. Он так сильно прижал её руки к полу, что она испугалась, как бы он не сломал их. Тихий крик сорвался с её губ, когда она почувствовала, как тонкие кости её пальцев сгибаются под огромным давлением. — Я… Я совсем запутался, Луиза, — насмешливо признался Джокер, его лицо было маской притворного простодушия. — Я думал, поцелуи — это то, что ты хотела. Я неправильно понял намёки? Неужели мне просто, эм, привиделось, что ты принимаешь незнакомца за незнакомцем дома, чтобы, кхм, «вылечить одиночество»? — Я только… — начала Луиза, будучи снова возмущённой. — Ай-ай-ай! Больше никаких оправданий? Давай… будем реалистами. Думаешь, ты сможешь это сделать? Прежде чем мы продолжим, я хотел бы задать несколько вопросов. — Его глаза многозначительно расширились; бледно-розовый язык облизал ярко накрашенные губы. — Ты религиозная девушка, если я не оши-ба-юсь. Так что давай притворимся, что ты положишь руку на библию, и если ты соврёшь… Что ж, Луиза, если ты соврёшь, то увидишь Ад вблизи и лично. Хочешь встретиться с Адом? Он у меня в кармане, рядом с ножом для потрошения. Одна фиолетовая рука поднялась, чтобы похлопать его по пальто. Приглушённые звуки, похожие на постукивание каких-то инструментов, едва не заставили Луизу снова закричать. — Давай установим парочку основных правил, хорошо? Тёмные глаза закатились и уставились на потрескавшийся с пятнами потолок. Он подумал с полсекунды, а затем сказал: — Первое правило: НЕ кричать. Его окрашенные в чёрный цвет брови многозначительно приподнялись, а подбородок указал на карман с вышеупомянутым «Адом». Крик застрял у неё в горле. — Второе правило: ты ответишь на каж-дый вопрос, который я тебе задам. В противном случае. Он театрально понизил голос на несколько октав, пока с дрожью чего-то, что не было знакомым ей ужасом, она не поняла, что может узнать голос Джека в этих глубоких тонах. Когда он заговорил, сходство исчезло. — Давай посмотрим, сможешь ли ты справиться с ними. Ты готова? В ответ Луиза задрожала под ним. Вопросы продолжались без лишних слов: — Куда ты пошла после того, как исчезла? — Метрополис, — поспешно ответила Луиза. — Я выросла там и чувствовала, что это было… — Эй, эй, это не твоя автобиография. Покороче. Уголок рта Джокера дёрнулся, как будто ему было смешно, и всё же Луиза чувствовала, что эта обычная гримаса на лице была чем-то зловещим и угрожающим. Её мышцы напряглись и нервно дёрнулись, дыхание стало прерывистым. — Где ты взяла столько денег на это? — В этом вопросе прозвучало обвинение, и тёмные глаза уставились на неё с таким выражением, которое она уже видела раньше. По сути, он спрашивал, не стала ли она проституткой, как часто себя предлагала, когда Лола болела. — Пейтон Райли дала мне сто тысяч, — оборонительно ответила Луиза, вызывающе выпятив подбородок. Его единственным ответом был резкий, пронзительный смех и быстрое закатывание глаз. Почувствовав себя немного свободнее, когда Джокер на мгновение ослабил свою железную хватку, Луиза позволила себе сделать несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить нервы. Казалось, у этого человека не было намерения немедленно её убить, и не было похоже, что он закончил или даже близок к тому, чтобы закончить задавать вопросы. Что будет, когда он дойдёт до двадцатого, Луиза не знала. Она только знала, что на мгновение всё шло так гладко, как только можно было надеяться, учитывая обстоятельства. — Со сколькими мужчинами ты была? Чувство временной безопасности, которое она только что испытала, разбилось вдребезги, как тонкое стекло во время града. Её пораженное лицо вызвало у Джокера низкий смешок, гортанный, ядовитый звук, который выражал удовольствие от её дискомфорта. — Ты думала, что это будет легко? О, Луиза, Луиза… ты должна знать, что ничего в этой жизни не бывает легко. Нет, с горечью подумала Луиза. Она уже знала это — мужчина, сидевший верхом на ней, преподал ей этот урок больше десяти лет назад, когда исчез из её жизни так же быстро, как появился в ней. На мгновение Луиза представила себе Джека таким, каким он был в тот первый день — купающимся в солнечном свете, потирающим своё избитое и ушибленное лицо. А теперь… теперь… Нет, жизнь была нелёгкой. Жизнь была мучительной. Он выжидающе смотрел на неё, словно тикающая бомба, готовая взорваться ей в лицо, если она не ответит достаточно быстро. Она поспешила посчитать мужчин в уме, боясь произнести ответ вслух с каждым подсчётом, который она делала в конце года. — П-пятьдесят, может. — Пятьдесят? Его голос снова стал тихим, призрак гневной дрожи Джека застрял где-то глубоко в горле. Пальцы, сжимавшие её руки, снова сжались, но на этот раз их давление не ослабло: оно росло и росло, оттягивая её пальцы назад, пока она не начала извиваться под ним; пока она не открыла рот, чтобы закричать, и вовремя не вспомнила первое правило Джокера. Вместо этого она в отчаянии выдохнула: — Пожалуйста, пожалуйста! Ты сломаешь мне руки! — Хорошо, — прорычал на ней Джокер. — Может, если я раздавлю их, ты не сможешь заснуть их в штаны каждому встречному незнакомцу! Он грубо сжал её правую руку, и она услышала, как щёлкнул один палец. Луиза не знала, что это было; боль распространилась по всей руке, её эпицентр был неразличим. Слёзы жгли ей глаза, и она прикусила язык, так что он закровоточил, чтобы не закричать. Один палец не удовлетворил его: безжалостное сжатие продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала, что ещё один палец согнулся до предела — буквально. — Я спала только с теми, кто был похож на тебя! — Луиза задохнулась, у неё кружилась голова, когда её один палец подался под тяжестью его рук. Она выкрикивала всё, что угодно, любую мысль, любое оправдание, которое могло заставить его остановиться. — Я д-думала о тебе каждый раз, каждый раз, когда они… — Что за сенти-менталь-ность! — Джокер прервал её, его голос был высоким и безумным. Взгляд его казался обеспокоенным; она почувствовала, как руки, прижимавшие её, задрожали. На мгновение, сквозь туман боли и ужаса, она подумала, что, возможно, он не мог слышать, как она произносит эти слова. — Ты был мёртв, — в отчаянии продолжила она. — Я похоронила тебя, Боже, я… Я положила все твои вещи в гроб, а потом опустила его в землю. Джек… Джек, пожалуйста… При упоминании его имени глаза Джокера сузились и потемнели. Мускул на его челюсти судорожно дёрнулся, зубы стиснулись; Луизе показалось, что она почти слышит медленно трение эмали об эмаль. Она сразу же осознала свою ошибку — имя, которое она ещё не решалась назвать ему лично и едва ли мысленно в своей голове, привело его в ярость больше, чем всё, что она делала до сих пор. — Не… называй… меня… так. Ещё один палец поддался, так легко, что Луиза почти не могла поверить, насколько хрупким оказалось её собственное тело. За всю жизнь она не ломала ни одной крупной кости. Несколько пальцев на ногах, перелом запястья, когда ей было тринадцать, конечно… но ничего подобного, не это преднамеренное причинение боли. Не имело значения, были это только её пальцы, или, как она знала, нечто большее, что он припас для неё. Луиза могла вырасти в неблагополучной семье, могла пережить ужасные вещи, которые не должна испытывать ни одна молодая девушка, могла испытывать сильную эмоциональную агонию, в отличие от большинства, но она была, по крайней мере, физически в безопасности. Мать никогда её не била, и, если не считать пары пощёчин, когда Луиза хамила, она никогда не обращалась с ней плохо. А Джек… Джек, хотя в его глазах часто читалась угроза, никогда бы не причинил ей такой боли, как сейчас. На самом деле он был причиной, по которой она оставалась столь же нетронутой, как и во время жизни в Нэрроуз. Луиза никогда не испытывала такой боли ни в физическом, ни в душевном плане. Наконец, к счастью, он отпустил её. Её пальцы пульсировали, посылая волны боли вверх по запястьям и к плечам. Хотя её руки были свободны, Луиза не пыталась пошевелиться — она чувствовала себя измученной, хотя и едва двигалась. Даже её дыхание стало тяжёлым. И в этот момент, когда она возблагодарила любую существующую высшую силу за то, что она, наконец, заставила его отпустить её, он потянулся к Аду. Она сразу же поняла его намерения; ей не нужен был его дикий взгляд, чтобы понять, что он задумал. — Я ответила на твои вопросы, я сделала всё. Я следовала правилам. Ты не можешь!.. — О, я могу, — заверил он её. — Видишь ли… Я не из тех, кто следует правилам… даже своим собственным. Из внутреннего кармана пальто он извлёк инструмент, похожий на средневековый штопор. Луиза в ужасе и замешательстве смотрела на это, не понимая, что он собирается делать с этой вещью, чем бы она ни была. Конец был металлический, зубчатый и круглый, с острым и блестящим концом посередине. — Что это? — Луиза судорожно вздохнула. — Что это такое? — Это трепан, — ответил Джокер. Луиза посмотрела на прибор с тем же недоумением; Джокер закатил почерневшие глаза. — Это, гм, старомодное хирургическое устройство. Этот конец, — он указал на зазубренный металлический круг, — используется, чтобы удерживать его на месте, когда я поворачиваю ручку здесь. — Его пальцы ловко повернули деревянную ручку. К ужасу Луизы, металлический стержень в центре круга опустился, выходя из металлических ножен. Она поняла, что это какая-то ужасная ручная дрель. Краем глаза, словно луч с небес внезапно осветил его в трудную минуту, Луиза заметила свой инструментальный нож. Вряд ли от него была какая-то польза, но это было что-то — что-то, что могло замедлить продвижение этого ужасного устройства пыток. Что-то, что удержит это от сверления в черепе, или желудке или глазных яблоках. Когда Джокер вернул устройство в исходное положение, готовя его, Луиза использовала все оставшиеся силы, чтобы потянуться к своему оружию. Её израненные, сломанные пальцы сжимали нож так крепко, как только могли, и Луиза стиснула зубы от боли. Изо всех сил, прежде чем Джокер успел понять, что она не просто пытается вывернуться, но и пытается что-то достать, чтобы напасть на него, Луиза схватила нож и повернулась к нему. Джокер как раз потянулся, чтобы схватить её свободной рукой. Луиза взмахнула ножом мимо его руки по широкой дуге; он прорезал толстую ткань его брюк, а затем, когда она испугалась, что у него не хватит лезвия даже для того, чтобы достать до кожи, он сделал длинный, на долю дюйма, разрез на одной стороне его бедра. Она почувствовала, как кожа разрывается от ножа в тошнотворной линии. Джокер в ярости потянулся за спину — Луиза ничуть не удивилась, что он даже не испытывал сильной боли — и выхватил у неё из рук предмет. Кончик хилого лезвия был окрашен в алый цвет, и на долю секунду Луиза почувствовала тошноту. Она ударила ножом Джека. Крошечным лезвием, без сомнения, но она ударила его. Она пролила его кровь. Она на мгновение отвлекла его. Её рука взметнулась и выбила дрель из правой руки Джокера, когда он отбрасывал инструментальный нож левой рукой. Устройство скользнуло по кухонному полу и остановилось где-то в под пыльной посудомоечной машиной. Джокер зарычал от досады и попытался схватить её за горло, но Луиза выкарабкалась из-под него и бросилась к двери. Что ей мог дать выход в коридор, она не знала. Не то чтобы Джокера особенно заботило, убьёт ли он её средь бела дня, на глазах у семидесятилетней женщины, которая жила через коридор от неё и шпионила за соседями, когда они входили и выходили за своими продуктами. Наличие аудитории, вероятно, даже порадовало бы его. И всё же Луиза знала, что «снаружи» было единственным вариантом, потому что, будучи «внутри», она определённо была в ловушке. Он схватил её за лодыжки, и она упала. Её руки взлетели вверх как раз вовремя, чтобы уберечь нос от удара об пол и перелома, но не вовремя, чтобы спасти рёбра от удушья от встречи с деревянным полом. Дыхание вырвалось из неё одним большим свистом; Луиза стеснённо хрипела. — Эта дрель обошлась мне в целое состояние, — сообщил Джокер у неё за спиной. Его паучьи пальцы медленно поползли вверх по её икрам, скользнули по впадинке колена и почти нежно остановились на бёдрах. Кончики пальцев поглаживали неровные очертания её обтянутой джинсами кожи. — И ты за это заплатишь. Лицо встретилось с полом, одна из рук Джокера крепко прижалась к её позвоночнику и удерживала её, Луиза знала, что она беспомощна. Вот оно. Всё было кончено. Что бы он ни собирался делать — изнасиловать её, пытать, убить — это происходило сейчас, и она не могла это остановить. Она была измучена, по крайней мере, четыре пальца сломаны, рёбра болели. Более того… Более того, Луиза просто приближалась к концу того, сколько она могла вынести эмоционально. Узнать, что Джек жив после стольких лет, что он убийца и что он отчаянно хотел причинить ей боль, было уже слишком. У Луизы почти не было желания драться. — Не надо, — хрипло пробормотала она сквозь неестественно искривлённые губы. Это было всё сопротивление, на которое ей хватило сил. Он засмеялся и ответил: — Но это было бы нечестно. Гм, бедро за бедро. Рука, поглаживающая бедро, была убрана, и через несколько секунд Луиза испытала самую сильную боль в своей жизни. Пальцы, рёбра, удары по голове, то, как взрыв отбросил её назад — всё это ничто, ничто по сравнению с этим. Боль была такой сильной, такой интенсивной, такой ослепительной, что Луиза сначала даже не могла понять, что её вызвало. Она могла слышать, как кричит, почти с большого расстояния, как будто была вытащена из своего тела и слушала сцену откуда-то очень далеко. Её пронзительные крики звучали нечестиво, вещи, которые, абстрактно, она не могла поверить исходили из её рта. Она билась об пол, пыталась вырваться, до крови истёрла кончики пальцев, когда впилась в половицы и пыталась вырываться из рук Джокера. Ничто не помогало. Он крепко держал её и продолжал пытать. В конце концов, она осознала источник боли — он резал её ножом, ножом, как индейку в День Благодарения — одной прямой горизонтальной линией на задней стороне бедра. На мгновение Джокер остановился, и кончик лезвия покинул её плоть. Сердце бешено колотилось у неё в горле; она почувствовала, как слёзы катятся по щекам и растекаются в лужицы на полу. Она подумала, что всё кончено. Это не так. Он продолжил с такой же силой, на этот раз разрезая вертикально вниз. Её глаза загорелись, заплясали обжигающим светом. Луиза рыдала, молилась и выкрикивала его имя, имя Джека, умоляя его остановиться. Он не сделал этого, пока не порезал дюйм за дюймом её плоть, завершая резьбу одним тошнотворным движением запястья, изгибающимся завитушкой. Её тело замерло, когда он убрал нож, казалось, в последний раз. Она судорожно всхлипывала, уткнувшись лицом в пол, громкие, душераздирающие рыдания, животные в своей грубости. Все нервные окончания, которые у неё были, казалось, горели от боли. Луиза чувствовала, как липкая кровь впитывается в джинсы и медленно, как тёплая, отвратительная струйка мочи стекает по ноге. Джокер тяжело дышал; Луиза слышала, как он двигался, задевая одним коленом её здоровое бедро. Он не смеялся, когда резал её. Он не смеялся сейчас, после всего. За это, подумала Луиза, она была благодарна. Его пальцы потянулись и запутались в её тёмных кудрях. Она боялась, что он потянет её за волосы, но с той же нежностью, которую почувствовала, когда он гладил бедро, прежде чем вонзить в лезвие, он убрал локоны с шеи. Когда он коснулся её кожи в следующий раз, её пробрала дрожь. Он снял перчатку и необычайно мягкие кончики его пальцев мягко коснулись верхней части её позвоночника. Его тонкий длинный мизинец поглаживал вверх и вниз по её ярёмной вене, пока она пульсировала. — Ну вот, — произнёс он, и его голос снова стал голосом Джека. — Это было не так уж плохо, верно? Луиза не могла ответить. Когда Джокер встал, половицы заскрипели под его весом. Сквозь слёзы она наблюдала, как поношенные коричневые туфли прошагали по полу и направились к окну. В ней не осталось ничего, чтобы перевернуться, или спросить, куда он идёт, или вернётся ли он, или почему он снова не прикончил её. Напрягая зрение, Луиза смогла разглядеть Джокера, закутанного в чёрное пышное пальто и широкополую шляпу. Прежде чем уйти, он ещё раз прошёл мимо неё — на этот раз через дверь, поскольку был достаточно хорошо замаскирован, чтобы избежать внимания большинства в раннем декабрьском ветре. Никто не сказал ни слова.~***~
Прошёл как минимум час, может быть, два, прежде чем Луиза пришла в себя настолько, чтобы двигаться. Она не могла ходить, но, используя сочетание ползания и подтягивания себя по полу с помощью предплечий, она смогла забраться в ванную. Потребовалось ещё больше времени, смехотворно много времени, чтобы выбраться из джинсов. Они были пропитаны кровью и липли к её разорванной коже. Когда она опустила их до лодыжек, это было похоже на то, словно она сдирает с себя кожу в процессе. Луиза должна была позвонить 911. Этот порез, её пальцы, всё, что с ней случилось — всё это требовало вызова «скорой помощи» и письменного заявления в полицию. Но даже когда она изо всех сил пыталась очистить свою рану перекисью водорода из аптечки, Луиза знала, что больница не вариант. И она знала, что Джокер тоже это знает. Как она могла пойти в полицию сейчас? Несомненно, они поверят её рассказу, когда увидят рану, которую он нанёс ей в том месте, куда она сама едва могла дотянуться. Он пометил её своим инициалом, кровавой, разорванной буквой «J», которая сочилась кровью и говорила любому мужчине, который снял с неё штаны, кому она на самом деле принадлежала. Так что да, теперь они ей поверят. Слишком поздно они ей поверят. Но что именно это ей даст? Им нужна связь, причина, по которой он нацелился на неё, информация о его местонахождении и планах относительно неё — первые два из которых были невыразимы, а последние два она едва знала. Это было бы утомительно, эмоционально тяжело, и Луиза знала, что не сможет пройти через это. Она также знала, что это вряд ли поможет — что они сделают, даже если узнают его имя? Его возраст? Прежняя должность его матери? Луиза могла бы написать книгу о человеке, которым был Джокер, о мальчике, которого она любила, и всё же это не принесло бы пользы. Он больше не был Джеком Напьером. У него было его тело, очень немногие воспоминания и черты лица, но он не был Джеком. Джокер был монстром, который ходил, говорил и дышал, как мальчик, которого она обнимала давным-давно, но он не был им. Она не станет смешивать имя Джека с именем Джокера, потому что они не были одним и тем же человеком. Какой выбор ей это оставляло, Луиза не знала. Она мрачно размышляла об этом, обворачивая рану послойно марлей. Порез был не таким глубоким, каким он казался, когда Джокер был в процессе его вырезания, но он был достаточно глубоким, чтобы нуждаться в наложении швов. Луиза не могла наложить швы и, поскольку уже решила, что о больнице не может быть и речи, смирилась с уродливым шрамом — как и ожидал от неё Джокер. Риск заражения был высок, но она полагала, что ничего не может с этим поделать. Луиза с трудом проползла-затащила себя в свою спальню. Она уже упаковала большую часть своей одежды в коробки, которые загрузила в арендованный фургон для перевозки. Предполагалось, что рано утром приедет водитель, чтобы отвезти грузовик в Теннесси, где Молли встретит её, и они вместе примут её вещи. Теперь Луиза знала, что этого никогда не случится. Устало вздохнув, Луиза забралась в постель без простыней и свернулась калачиком, чтобы согреться. Ниже пояса на ней не было ничего, кроме пары скудных хлопчатобумажных трусиков и марлевой повязки на одной ноге, но у неё не было ни сил, ни желания, чтобы найти, чем прикрыться. Прижимая ушибленные, с трудом согнутые пальцы к груди, Луиза рыдала, пока не заснула.~***~
Когда она проснулась, её лихорадило. Тяжёлые шаги раздавались в её квартире. Луиза поняла, что это снова Джокер ещё до того, как проснулась настолько, чтобы осмыслить своё окружение. Из кухни донёсся лязг; она услышала, как он бормочет и возится. Вероятно, он стоял на четвереньках, пытаясь вытащить из-под посудомоечной машины устройство для пыток. Часы показывали девять вечера следующего дня. Когда он был здесь в последний раз, был полдень, и с тех пор прошло чуть больше суток. Она проспала почти все те блаженные часы, что его не было, а теперь он вдруг вернулся. Было бы чудом, если бы Луиза пережила ещё одну встречу с кем-то желающим причинить ей боль и убить её. Ещё страшнее, чем эта мысль, было осознание того, что в любую минуту он может прийти за ней — а она лежала, распростёртая, полуобнажённая ниже пояса, на своей кровати. Она соскользнула с кровати на пол и подползла к открытому коричневому чемодану. Там были все необходимые вещи, например: несколько сменных комплектов одежды и туалетные принадлежности. Порывшись в тёмном месиве одежды, Луиза вытащила свободные джинсы и попыталась натянуть их. Они были узкими, а левая нога затекла, болела и распухла. Натягивать джинсы было трудно и болезненно, и Луиза испугалась и запаниковала, обнаружив, что, как только они достигли её колен, стало очень больно — почти слишком больно — натягивать их на себе, особенно лежа беспомощной на полу. Шаги Джокера приближались, топая по узкому коридору к её комнате. Без сомнения, он ожидал, что она снова будет спать и преподнесёт ей ещё один неприятный сюрприз. Луиза удвоила свои усилия, чтобы натянуть одежду, с гримасой подняв бёдра и потянув изо всех сил, её сломанные пальцы пульсировали от крепкой хватки. Её спина скользнула по полу, и, несмотря на то, как сильно она пыталась удержаться, ноги начали сильно дрожать, а затем подогнулись. Хлопнувшая дверь, когда Джокер вошёл в её комнату, заглушила звук её тела об пол. С пылающими щеками Луиза наблюдала, как он осматривает её, жалкую и сломленную, лежащую на полу, неспособную даже одеться. То, что он застал её в таком унизительном положении, подрывало оставшееся чувство собственного достоинства. Луиза ожидала, что он будет смеяться над ней, издеваться или даже причинит физический вред. Она ждала этого, готовилась, даже пыталась придумать что-нибудь причиняющее боль в ответ. Он не сделал ничего из этого. Выражение его лица было непроницаемым, глаза бездонными. Грим был размазан; линии, которые когда-то были чёткими и определёнными, были смазаны, смешивая красный с белым и белый с чёрным. Его волосы были взъерошены, спутаны и казались немного маслянистыми — очевидно, он был занят весь прошлый день, хотя Луиза не хотела знать, чем он занимался. Наконец, он подошёл к ней. Она отвернулась от него, когда он наклонился и обнял её за талию, хотя она и не пыталась сопротивляться. Одной рукой он обхватил её ноющие рёбра, прижимая к себе, спиной к своей твёрдой груди. Узел его галстука впился ей в шею, и она одурманено поняла, что на нём нет пиджака. Мышцы на его руках напряглись, когда он поднял её, мускулы, которые она не видела, но помнила по их форме под его рубашкой и тому, как прижимали её. Его запах ошеломил её — резкий, как пепел; медный, как кровь; и едкий, как бензиновый дым. Она учуяла довольно ясно, что он был занят. Он снова надел перчатки, но от этого у Луизы не стало легче на душе, когда его рука коснулась её обнажённого бедра; её дыхание стало резким и болезненным, а сердце бешено колотилось в груди. Луиза бурно размышляла о том, к каким последствиям может привести то, что она была полуодетой перед Джокером. Как ни странно, возможности, которые пришли ей в голову, были далеко не так ужасны, как она предполагала. Однако в следующий момент стало ясно, что он не собирается делать ничего из того, что только что представляла себе Луиза: вместо этого Джокер обхватил свободной рукой пояс её джинсов и начал маленькими рывками одевать её. Она была настолько ошеломлена этим, что даже не пошевелилась, когда он скользнул ими вверх по её перевязанному бедру. Он сделал это с удивительной нежностью, а затем продолжил двигаться дальше, медленно и просто поднимаясь по её бедрам. При этом его пальцы коснулись её опухшего места; всё её тело дёрнулось, когда она почувствовала его прикосновение, и резкий вздох вырвался из её горла. Он никак не отреагировал на эту реакцию. Он приобнял её, пальцы скользнули по животу, когда он потянулся к пуговицам. Его дыхание было горячим на её шее и поверхностным; она отчаянно хотела оттолкнуть его руки, когда его пальцы нащупали пуговицу и молнию, но оказалась слишком зачарованной, чтобы сделать это. Он закончил одевать её, ладонь намеревалась опуститься на её таз. — Не прикасайся ко мне, — наконец, прошептала Луиза, её голос был хриплым и громким в тишине. Он молчаливо согласился, бросив её на кровать, нежность исчезла. Когда она повернулась, чтобы взглянуть на него, его лицо было таким же стоическим, как и тогда, когда он впервые вошёл в комнату. Его внешний облик ничуть не изменился после сцены, которую они только что разыграли, хотя Луиза была потрясена до глубины души. — Что ты от меня хочешь? — спросила она. Он цокнул языком по внутренней стороне щеки и ответил: — Я… не уверен. — Ты собираешься убить меня? — О, думаю, да. — Тогда почему ты до сих пор этого не сделал? Зачем ты тянешь? — Тревога и отчаяние звучали в её голосе, заставляя его дрожать. Она сглотнула, прежде чем продолжить: — Почему бы тебе просто не покончить с этим? — Потому что… — начал он, его голос не более чем хрип. — Ты туз в моём рукаве. Луиза сидела на краю кровати, вцепившись сломанными пальцами в матрац и отчаянно пытаясь расшифровать это загадочное заявление. Он пнул её чемодан в сторону и встал перед ней, её ноги вытянуты вперёд, а его — по обе стороны от них. Его руки обхватили её лицо, приподняв подбородок. Он прижал свои губы к её: мягко, но настойчиво, с долей одержимости, которую ни один мужчина не имел права включать в его поцелуй. Его вкус был сильным, на этот раз не столько от грима, сколько от собственного греховного привкуса. Луиза почувствовала, что растворяется в нём, несмотря на свои опасения — там, в темноте, с тенями, скользящими по его лицу, и его поцелуем, таким знакомым, он был Джеком. Её сердце разбилось, когда он поцеловал её, и она знала, что он чувствует вкус её слёз.