О мужчине можно многое узнать от его любовницы: в ней он видит свои слабости и свои мечты. Георг Кристоф Лихтенберг
Луиза стояла с открытым ртом и с ужасом смотрела на мужчину перед ней, его ухоженная рука всё ещё была протянута в знак приветствия. Аккуратные линии его натянутой улыбки показывали его собственное смущение от её реакции на него. Луиза была достаточно хорошо знакома с обычаями богатых людей, чтобы понять, что его любезное поведение было вынужденным. Казалось невозможным, что это могло произойти, что выбор, который она сделала, чтобы наконец освободиться от Джокера, привёл её обратно в его запутанную паутину обмана и насилия. Хаш, человек, устроивший массовый расстрел на её прежнем месте работы всего несколько дней назад, человек, чьи люди задыхались на её глазах, протягивал ей руку в знак приветствия. В оцепенении Луиза вцепилась пальцами в гриву лошади, хватаясь за тёплого зверя, словно это было последнее, что удерживало её от падения в никуда. Это было необходимо, абсолютно важно, чтобы она протянула свою руку и пожала его. Если она ещё немного подождёт, стоя там и глядя в панике на него с открытым ртом, мужчина наверняка поймёт, что что-то не так. Желудок скрутило, Луиза протянула руку. Кожа на его правой руке была тёплой и слегка влажной, палец на спусковом крючке был мозолистым — точно таким же, как у Джека, тошнотворно подумала Луиза. Отшатнувшись, Луиза прижала ладонь к брюкам, стирая прикосновение. Холодная улыбка Эллиота немного утратила свою жесткость после этого жеста; само рукопожатие длилось всего несколько секунд, уверенная хватка Хаша доминировала над дрожащим прикосновением Луизы. Когда всё закончилось, она почувствовала физическое облегчение. — Я вижу, ты познакомилась с Кловер. — Эллиот ласково указал на свою великолепную лошадь. — Боюсь, она новенькая и немного боится оружия. Я должен держать её подальше от поляны. — Я… заметила, — Луиза откашлялась и огляделась, с тревогой обнаружив, что ни одна из маленьких извилистых тропинок, уходящих в разные стороны, не казалась ей знакомой. Неужели она действительно забрела так далеко в лес? Неудивительно, что она наткнулась на Эллиота на границе, без сомнения, его собственной обширной территории. — Она красивая лошадь. — Спасибо. — Эллиот скосил тёмные глаза в её сторону. — Ты выглядишь знакомо. Я тебя откуда-то знаю? — Нет, — быстро ответила Луиза, сразу же решив выбрать многообещающую тропинку, которая вела в противоположном направлении от того места, где она нашла Кловер. В данный момент едва ли имело значение, куда она направилась, лишь бы сбежать от этой кошмарной сцены. — Нет, мы никогда не встречались. Мне так жаль, я действительно должна… — Вернуться в дом? Ну, ты не захочешь идти этим путём. Продолжишь идти по этой тропинке, и примерно через час ты окажется у поместья Уэйнов. Луиза тяжело сглотнула, её хрупкие плечи дрожали под тонким одеялом. В этот момент она сама чувствовала себя лошадью, дрожащей и мокрой под обрывком шерстяной ткани. — Вот, позволь тебя проводить. Я всё равно собирался поговорить с Ником. Эта чёртова опера — более хлопотная, чем я думал — хоть убей, я не могу понять, почему Брюс восстановил традицию. Эллиот подошёл к тонкому белому дубу, к которому он привязал Кловер, и развязал её. Тихонько щёлкнув языком, он направил застенчивую лошадь к тропинке к северо-западу от их нынешнего местоположения. Луиза не была в этом уверена, будучи совершенно незнакомой с этими лесами, но всё выглядело так, будто Эллиот действительно намеревался заскочить в дом Карроуэй. Не желая ставить себя в такую опасную ситуацию, она должна была признать, что отказ и слепая прогулка в противоположном направлении могут только вызвать у Хаша подозрения. Было ясно, что он уже каким-то образом узнал её, хотя объём его знаний мог быть очень ограничен. Луиза не хотела торопиться — лучше продолжать путь к дому Сидни, с каждой минутой приближаясь к относительной безопасности, чем бродить в одиночестве по незнакомому лесу в ледяных февральских сумерках. Некоторое время они шли молча, Луиза старалась не смотреть на него и не смотреть в его сторону, чтобы не показаться чересчур фамильярной. Её усилия, хотя и были, безусловно, доблестными с её стороны, не казались полностью эффективными. — Я уверен, что видел тебя раньше. Я просто не могу понять где… Ты случайно не была на обложке журнала? Может быть, «Vogue», около десяти лет назад? Я достаточно тщательно изучил каждый экземпляр. — Как… интересно. — Это не так странно, как кажется. Я пластический хирург. Это моя работа — изучать лица. Луиза ничего не сказала. Огромный свинцовый шар бессильного ужаса и отчаяния давил ей на печень. Томас Эллиот со своим спокойным, вежливым внешним видом, склонившийся над операционным столом, поблёскивая скальпелем, вырезал все Богом данные недостатки, которые презирало высшее общество. Томас Эллиот, с сохранностью постоянной работы и поразительной репутацией, водящийся с мировой элитой, бегающий в бинтах в погоне за Брюсом Уэйном. Незначительное мальчишеское соперничество, без сомнения, со временем стало безобразным и тщеславным. А потом появился Джек. Среди всего этого хаоса, этих фальшивых самозванцев, ступающих на священную землю, возвышался Джокер. В его поведении не было ничего, что подсказывало бы ему необходимость даже сражаться за Готэм — его действия были оборонительными, контрударами против незначительного врага, который перешёл его границы. На первый взгляд они были так похожи — оба диковинно разодетые и загримированные, оба терроризировали граждан, оба убивали невинных. Может быть, именно её давняя преданность и уважение к Джеку породили такое презрение к Хашу? Или это действительно было что-то врождённое в их лицах, в их позициях, что заставило Джокера казаться почти… невероятно… более… благородно? Какое было оправдание у Хаша для того, чтобы быть тем, кем он был? Болезнь Джека была создана после долгих лет душевных мук и эмоциональной агонии; после того, как всё хорошее и прекрасное, что он когда-либо знал, было навсегда отнято у него. Его удерживали и изувечивали бандиты на улицах города, в котором он прожил всю свою жизнь. Самый невинный человек, которого он имел счастье знать, с которым имел кровные узы, был предан земле ещё до того, как исполнилось шестнадцать. Любая привязанность, которую он испытывал к Луизе, была мгновенно уничтожена трагическим недоразумением. Томас Эллиот, влиятельный, красивый и талантливый, мог быть кем угодно, до сих пор мог быть кем угодно. Деньги, которые он унаследовал от своих богатых родителей, возвысили его до статуса, о котором другие могли только мечтать. Этот человек жил в роскоши, о которой они с Лолой восхищённо шептались по ночам. Канапе, красное вино и шоколадные фонтаны. И всё же он был безнравственен, испорчен и невероятно жесток. Это было нечестно. Это было нечестно. Люди, такие как Лола Напьер, когда-то существовали на этой земле, дышали этим самым воздухом только с чистыми намерениями и детскими мечтами. И всё же она умерла, истощённая, костлявая и в такой боли. Вся доброта мира не могла спасти её. Луиза видела, как Джек Напьер постепенно терял свою душу каждый день в течение многих лет своей подростковой жизни. Он страдал настолько тихо, внутренне, что если бы они не были так близки, она могла бы отделаться от него, как от ещё одного сердитого, жестокого, тщеславного юноши. Но она знала. Прерывистый вздох посреди ночи, белые костяшки пальцев, стиснутые вокруг смятого больничного счёта, влажные ресницы после того, как они занимались любовью. Деградация Джека произошла не за одну ночь, она была тому свидетелем. И так же, как и во всех других аспектах жизни, он вёл чертовски хорошую борьбу — до самого конца он любил других людей. Конечно, мало кто заслуживал такой чести, но тем немногим, кто заслужил её, Джек отдал всю свою преданность. Он любил Лолу, возможно, даже любил Луизу. Разве Хаш когда-нибудь боролся со своей собственной моралью, со своей собственной тьмой? Самодовольство на его лице, когда он объявил о своём профессиональном призвании, развязная походка, безупречно ухоженные ногти. Боже, от него пахло деньгами и привилегиями, неоправданным высокомерием. У этого человека, возможно, был свой «один плохой день», но настолько ли плохим он был, чтобы сломать его? Таким же плохим, как день Джека? Таким же плохим, как у неё? Почему-то она не могла себе этого представить. — Кстати, ты можешь перестать прятать от меня своё лицо. Я, наконец, вспомнил. Думаешь, я не смотрел видео, где ты сто раз спотыкалась о тела моих лучших людей? Луиза схватилась за что-то — за что угодно — что могло бы послужить оправданием; притворное удивление, возмущение и замешательство были немедленно рассмотрены и отброшены, потому она слишком долго медлила, чтобы притвориться, будто не понимает, о чём говорит Эллиот. Потрясённое выражение её лица выдало её так же легко, как если бы она призналась этому человеку. Конечно, не было ничего удивительного в том, что Хаш установил видеокамеры в своих владениях — неудивительно, но тем не менее тревожно. Джокер, очевидно, не заботился о безопасности — он хотел, чтобы Хаш увидел бойню, которую он оставил после себя, хотел, чтобы его противник понял, какую угрозу он представляет. Ничего из того, что сделал Джокер, не было ошибкой. Он просто не планировал, что Луиза сбежит, бросит его и найдёт дорогу прямо к человеку, который теперь знал о её существовании. — То, что он сделал, было ошибкой. Позволил мне увидеть тебя. Может быть, он решил, что я ничего не пойму, что я не сложу кусочки вместе. Но видишь ли, наш парень допустил оплошность. Он думал, что я сочту тебя счастливой шлюхой, чудесным образом невосприимчивой к его токсинам. Кроме того, я уже видел твоё лицо, даже до этой записи. Из новостных репортажей, документирующих возвращение Джокера домой, и снова, в тот день, когда я напал на твоё место работы, помнишь? Помнишь? Помнишь? Его ногти отбивали весёлый ритм по стволу дробовика; его голос был ледяным, когда он продолжил: — Я уже тогда подозревал, но только увидев тебя на тех видео, понял, что у тебя с ним была связь. Но я даже сейчас не уверен, что это за связь, понимаешь, потому что… Ну, потому что я всегда считал нашего клоуна не по женщинам, и сказать по правде, тот факт, что он манипулирует двумя, несколько выбивает меня из колеи. Вот она, правда, которой Луиза так долго избегала, предложение, которое задело её за живое. Её палец зацепился за корень, и она споткнулась, дёрнувшись в тот момент, когда рука Хаша протянулась, чтобы поддержать её дрожащее тело. — Эй-эй, — холодно рассмеялся Эллиот. — Задел за живое, да? Я так и думал. — Я не понимаю, о чём ты говоришь, — прорычала Луиза, сбитая с толку и озябшая. Её окружение выглядело незнакомым; Хаш явно не собирался вести их в дом Сидни. В каком-то смысле она этого и не ожидала. — Ты ужасно скрываешь эмоции, знаешь? Каждая эмоция находится прямо там, на поверхности. Чего я не понимаю, так это как ты умудрилась с ним связаться. Ты не похожа на неё. Харлин. Нет, совсем не похожа на неё, это совершенно ясно. Так что же в нём такого интересного? Дело, конечно, не во внешности или богатстве — я полагаю, он сжигает или выбрасывает всё, что не тратит на новые костюмы или оружие. Сила может оказаться афродизиаком для некоторых, но… это ведь не так, правда? Нет, я вижу, что это не так… Ты слишком благородна для такого рода вещей, верно? — Эллиот задумчиво прикусил губу, бросив на неё испепеляющий оценивающий взгляд. — Может быть, я задаю неправильный вопрос. Может быть, дело не в том, что ты видишь в нём, а в том, что он видит в тебе. С Харлин это, конечно, совершенно очевидно. — Вы должны извинить меня, доктор, но я ни черта не знаю об этой Харлин, так что для меня это не очевидно. — Ой! Я могу оправдать твою позицию, Луиза, учитывая, что ты только что узнала, что твой любовник не так верен, как ты думала, но имей в виду, что я могу убить тебя дюжиной разных способов прямо сейчас, не прилагая особых усилий. И, в отличие от Джокера, у меня нет абсолютно никаких причин не делать этого. Кроме, конечно, того, что мне любопытно. — О моей привлекательности для Джокера, — процедила Луиза сквозь стиснутые зубы. — Да. Я не говорю, что ты не достойна восхищения, сладкая, не пойми меня неправильно — я создал достаточно красивых людей, чтобы понять, что в своё время ты была сногсшибательна. Но тебе что, уже за тридцать? И последние несколько месяцев — эм — общения с серийным убийцей взяли своё. Харлин Квинзель уже двадцать с небольшим. Она свежая, молодая, энергичная. Прямо из университета, с этими большими голубыми глазами, светлыми волосами. Гимнастка. Не говоря уже о том, что она так невероятно очарована твоим мужчиной, что готова сделать для него всё что угодно. В действительности это её ты должна благодарить за его свободу — никогда не задумывалась, как он на самом деле сбежал из лечебницы Аркхем? Луиза отвела взгляд и с трудом сглотнула. Она подумала о светловолосой шлюхе, от которой впервые услышала эту историю, историю, от которой она отмахнулась, как будто это была явная ложь, не более чем мерзкие слухи, распространяемые неотёсанными массами, просто размазанные после нового скандала в СМИ. С течением времени игнорировать это становилось всё труднее, и она не могла сказать, что не была предупреждена — на это намекал сам Джокер. Та карта, что он оставил ей… Боже, но ей так хорошо удавалось игнорировать это, нужно было верить, что это неправда! Джек, её Джек, с другой женщиной. Самая эгоистичная, неразумная часть её души рвалась наружу при одной мысли об этом, царапала длинные, жгучие раны на её внутренностях. Всего лишь на одно мимолётное мгновение Луиза позволила себе почувствовать боль от этого, почувствовать самый острый уровень ревности, который она когда-либо испытывала. Не имело значения, что он был монстром, что он не мог дать этой Харлин Квинзель ничего, кроме комичного фарса отношений, который был столь же унизительным и жестоким, как он сам. В тот момент всё это не имело значения — имело значение только то, что она была любовницей Джека Напьера, и это причиняло боль. А потом всё кончилось. Луиза глубоко вздохнула свежий холодный воздух и повернулась к Эллиоту. На губах хирурга играла довольная улыбка, как будто сообщить ей такую новость было для него истинным удовольствием. Она не сомневалась, что так оно и было. — Так вот в чём вопрос, не так ли? Бедняжка Харлин может быть полезна, но ты… ты не склонна к насилию, у тебя нет никаких связей, ты не особенно хороша ни в чём, кроме французского, насколько я могу судить. — Его голова склонилась набок, глаза сузились. После недолгого раздумья Эллиот решительно кивнул сам себе. — Но, видишь ли, я готов поставить свою жизнь на то, что, если до этого дойдёт, нам нужен Джокер? Ну, он бы разрушил всё, лишь бы спасти тебя. Не Харлин, нет — тебя. Невзрачную, бесполезную тебя. — Какое это имеет значение? — спросила Луиза трясущимся голосом, дрожащие пальцы сжались в кулак. — Почему тебя волнует, что он думает обо мне? Ты же сам сказал, что я ничего не стою, я никому не могу причинить неприятностей! Что тебе от меня нужно? — Дело в том, Луиза, что я расстроил твоего особого друга. Мой информатор сказал мне несколько дней назад, что Джокер планирует убрать меня в опере, которую мой… друг… Брюс уговорил меня спонсировать с ним. Честно говоря, мне не очень нравится мысль о смерти. Так что мне жаль, что я должен сделать и всё такое, но ты слишком ценна для меня, чтобы упустить такую возможность. Ты ведь понимаешь, правда, дорогая? Их глаза встретились, оба излучали упрямство и мерцали нескрываемым презрением друг к другу. Луиза не была уверена, но ей показалось, что на её губах мелькнула лёгкая усмешка, когда приклад пистолета Эллиота рассёк воздух прямо у её головы.~***~
Не было никакой боли. Это была, пожалуй, самая странная часть пробуждения, потому что Луиза ясно помнила свою ссору в лесу за пределами особняка Эллиота. Ещё более странным, чем просыпаться в красивом до пола оперном платье и перчатках, с шеей, украшенной ослепительным бриллиантовым колье, и волосами, уложенными в тонкий шиньон у основания черепа. Большой декоративный цветок гибискуса был размещён прямо над точкой удара на левой стороне её черепа. Её кожа даже не была мягкой, когда она ощупывала её. Значит, Хаш дал ей обезболивающие, чтобы продолжить держать её в бессознательном состоянии. Вокруг было слишком тёмно, чтобы разглядеть что-то, но в воздухе висел затхлый, непривычный запах — странная смесь нафталина, пыли и костюмного грима. На мгновение её глупое сердце воспарило от одного только запаха. Ощущение было мимолётным. Джокер никак не мог быть здесь, даже не мог прийти ей на помощь. Луиза знала правду — Хаш ошибся насчёт Джокера. Какие бы рычаги влияния он ни получил, похитив её, это была иллюзия — Джокер никогда не откажется от своих планов ради неё, женщины, которую он использовал и отбросил в сторону, как сломанную, тряпичную куклу, женщины, которая сбежала от него, открыто бросив вызов его власти и силе. Хаш совершенно ошибался — Джокер никогда не спасёт её. Луиза могла только надеяться, что, когда это осознание настигнет Эллиота, для убийцы будет уже слишком поздно. Луиза ощупывала всё вокруг, пока не нашла, за что ухватиться и встать. Она потеряла равновесие и покачнулась, едва не врезавшись в груду чего-то, похожего на коробки, хотя её нечёткое зрение не совсем заслуживало доверия. Где же она была? Её окружение было жутким, похожим на подвал, но что-то подсказывало ей, что у Эллиота было оригинальности на большее, чем тащить её обмякшее тело обратно в своё поместье и спускать в винный погреб. Медленно расширяя глаза, Луиза осмотрелась. Пространство было достаточно маленьким, чтобы вызвать клаустрофобию; её голова была всего в полудюйме от соприкосновения с толстыми деревянными плитами потолка, когда она встала. Комната также была загромождена, буквально заполнена от пола до потолка разными предметами, которые она не могла понять — боа из перьев и ослепительные комбинезоны, галстуки и трости, которые выглядели как из 1800-х годов. Она пошла на запах костюмного грима и обнаружила целую коробку наполовину использованной косметики. Где-то вдалеке послышался тихий ропот, словно за ней наблюдала целая толпа людей, ожидающая увидеть её следующий шаг и осудить за поступки. Луиза сделала несколько неуверенных шагов по направлению к центру своей камеры, и оглянулась через плечо. Тихий гул сотен людей продолжался, время от времени пронзая тишину пронзительным хихиканьем восторга. Как раз в тот момент, когда Луиза собиралась позвать на помощь этих теней, этих призраков, наступила тишина, а затем: хлопки. Внезапно Луиза поняла, где находится. Опера. Каким-то образом Хашу удалось одеть её, как свою собственную деревянную куклу. Она чувствовала, как верёвки дёргаются в её руках и ногах, когда она думала о том, чтобы позвать на помощь публику — но это не могло быть так просто, он не допустил бы такой опасной ситуации. Луиза почти видела, как кукловод удовлетворённо улыбается, довольный её беспомощностью, в окружении людей, которые могут помочь ей, и всё же немой. Хаш, несомненно, восседал в своём оперном наряде рядом с Брюсом Уэйном и какой-нибудь безмозглой идиоткой-супермоделью, которую он на этот раз притащил с собой на мероприятие, оставив Луизу… Под сценой. Свет просачивался сквозь скудные щели в половицах; потолок зловеще скрипел, когда на сцену выходили фигуры, просто тени и вес, который сгибал половицы её тюрьмы. С этим новым источником света она, наконец, смогла разглядеть своё окружение и сразу же порадовалась, что не попыталась закричать. В углу крохотной комнаты неподвижно сидел человек, обмотанный в бинты, его глаза и пистолет были направлены на неё. Строки величайшей любовной истории Шекспира парили в оперном театре, каждая строка была так чётко сформулирована и спроецирована, что Луиза чувствовала эхо их слов в своей груди. Она очнулась как раз к сцене на балконе. Хаш был где-то там, в зале, оставил её с каким-то неуравновешенным лакеем, который либо только что вступил в его ряды, либо каким-то образом избежал пребывания в том здании в ту ночь, когда Джокер отравил газом всех людей Хаша. Эллиот запер её в оперном театре, под самой сценой, потому что… потому что даже после своего информатора он всё ещё понятия не имел, что собирается делать Джокер. Взрывчатка убьёт всю элиту Готэма, но она пойдёт вместе со зданием, как позже узнает Джек. Если Джокер появится на публике, и она каким-то образом попытается сообщить ему, где находится, человек, запертый в сыром помещении под сценой, немедленно застрелит её, точно так же, как если бы был хоть малейший признак веселящего газа Джокера, заполняющий оперный театр. Из этого не было выхода. Самое большее, что могла сделать Луиза — это молчать и не шевелиться, надеясь, что Джокер снова расстроит даже самые тщательно продуманные планы. Шум на сцене над ней привлёк внимание Луизы вверх, к потолку. Сцена на балконе продолжалась; Ромео, стоя незамеченным в саду Капулетти, ждал появления Джульетты — только Джульетта так и не появилась. Актёр сделал паузу, единственным признаком его нервозности было малейшее движение правой ноги, когда он стоял на полу над Луизой. — Над ранами смеётся только тот, кто не бывал ещё ни разу ранен. — Ромео снова переступил с ноги на ногу; Джульетта пропустила ещё один сигнал, чтобы выйти на балкон и вырвать страстный монолог у невидимого молодого человека. В зале послышался недовольный шелест. Наконец, Луиза услышала топот лёгких шагов, когда Джульетта торопливо поднялась на импровизированный балкон и ворвалась на площадку. Актриса слегка запыхалась, выдыхая свои реплики — и Луиза сразу же поняла, что её уже никогда не спасут. Голос, который ответил, не был шелковистым или обученным искусству красноречия; это был высокий, визгливый голос, весёлый и девичий. — Ромео, Ромео, где… Так, это не то. Наступившая пауза заставила собравшихся замолчать, пытаясь осмыслить то, на что они смотрели — зрелище, которое Луиза, возможно, никогда не увидит, но которое она тем не менее остро переживала внизу. Она узнала голос в ту же минуту, как он раздался, ясный и пронзительный, хотя никогда его не слышала. — Ну, мне эта пьеса никогда не нравилась. Знаете, что ей нужно, правда? Немного смеха! Одинокий выстрел прогремел по всему оперному залу, сопровождаемый ужасными криками и безумной паникой, когда все зрители попытались встать и убежать. Луиза зажала рот руками, когда актёр, игравший Ромео, упал на пол сцены. Всего через двадцать секунд капли его крови начали просачиваться сквозь половицы, капая с потолка, как дождь. Это была вовсе не Джульетта. Это была Харлин Квинзель.