Могила

Я не люблю тебя, как свет топаза или розы Как огненные стрелы выстрелов гвоздик. Моя любовь — не свет, а тьма: занозы, Что каждый прятать в глубине души привык. Семнадцатый Сонет, Пабло Неруда Перевод пользователя: jue1

Покинув Джокера, Луиза поселилась в захудалом номере отеля с решётками на окнах и странными пятнами на матраце. Она была слишком измучена — умственно, физически, эмоционально, духовно — чтобы беспокоиться об этом. Луиза сбросила с себя одежду и голой упала на грязную кровать, дрожа под скомканным одеялом. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз ей было по-настоящему тепло как внутри, так и снаружи, но не смогла. Её глаза закрылись, и она заснула.

~***~

— Всё почти закончилось. — Блондинка наклоняет голову набок, волосы струятся по её бледным плечам. Впервые Луиза может взглянуть ей прямо в глаза — в глаза Джека. Луизе хочется плакать. — Почему ты не сказала мне, что это была ты? Всё это время… — А зачем, ты думаешь, что стала бы слушать? Тц. — Лола печально качает головой, но Луиза видит, что она в хорошем настроении. — Ты слишком упряма для этого. — Ты выглядишь такой другой, такой здоровой… Твой голос… — Её голос был отчётливым и лаконичным, слова чётко сформулированы, без запинок, без сленга. Именно это она и хотела сказать, но после долгих лет отсутствия Лолы Луиза несколько утратила способность говорить с ней откровенно. — Ты слышала, что хотела услышать. Это твоя голова, ты знаешь. Они сидят в крошечном домике где-то в Готэме. Он кажется ей знакомым, хотя она уверена, что никогда не была в этом месте раньше. Они сидят за шатким кухонным столом с дымящимися чашками чая перед ними. Она делает глоток, но жидкость не имеет ни вкуса, ни плотности. Лола ободряюще и жалостливо улыбается ей. — Ты можешь попробовать его на вкус? — Это не тот вопрос, который она хочет задать, не тот вопрос, который должна задать, но по какой-то причине он кажется очень важным. Луиза чувствует сдавленность в горле, когда смотрит в свою чашку с синим цветочным фарфоровым узором с трещиной на ручке. Это точно такой же чайный сервиз, который она бы купила. Лола делает изящный глоток, впуская поток жидкости в рот в течение долгого времени, прежде чем проглотить. — М-м, зелёный, с небольшим оттенком жасмина. Твой любимый, да? Отчаянное чувство в её животе усиливается при этих словах. Луиза оглядывается по сторонам. Из-за кружевных белых занавесок струится яркий, белый свет. Она отчаянно хочет выглянуть наружу, но эта мысль пугает её, поэтому она сосредотачивается на обоях. Они яркие и весёлые, желтый и белый цвет, идеальное место для приготовления завтрака. Хотя это действие по сути бессмысленно, Луиза берёт свою чашку, чтобы сделать ещё один глоток. Её руки дрожат. Она делает ещё один безвкусный глоток и ставит чашку обратно на маленькое фарфоровое блюдце. Оно громко звенит. — Я так боюсь, — шепчет она Лоле. К её удивлению, девушка только ободряюще улыбается ей в ответ. — Ну это же глупо, не правда ли? Всё выглядит настолько плохо? Она хочет сказать, что нет, это не выглядит настолько плохо, не кажется настолько плохим, и да, ей здесь комфортно, в этом доме, который так похож на дом, о котором она всегда мечтала, более комфортный, чем у неё был за все месяцы, годы, десятилетия или больше, но она этого не говорит. Луиза с несчастным видом смотрит вглубь своей чашки. — Это всего лишь сон, который мне снится верно? Просто сон. Ты не что иное, как плод моего воображения. Что-то, что я придумала, чтобы пройти через этот… этот Ад. — Ты, кажется, очень уверена в себе. Чего же тогда бояться? Луиза бросает ещё один взгляд на окно с его неземным светом, и по её телу пробегает дрожь. — А что, если потом действительно ничего не будет? Даже в этом сне говорить вслух о таком страхе кажется кощунственным. Лола протягивает тонкую руку, сплетая их пальцы вместе. Луиза может чувствовать тепло тела девушки больше, чем тепло солнечного света, струящегося через окно, больше, чем пар, исходящий от её безвкусного чая. Лола кажется настоящей, реальной в том смысле, в каком не чувствуется остальная часть сна, и в её глазах только комфорт и уверенность. — Думаю, ты не узнаешь, пока это не случится, — говорит Лола. — Хотела бы я остаться, но мне пора. Я больше не увижу тебя в твоих снах. Луиза удивлённо моргает, страх кипит у неё в животе. Сны с Лолой — даже до того, как она узнала, что это была Лола — единственный спокойный, обнадёживающий элемент в её жизни. Без них её будущее тянется бесконечно, безрадостно и мучительно. Луиза протягивает руку, чтобы схватить свою юную подругу, но Лола уже пересекает комнату, открывая дверь на задний двор, залитый солнечным светом. — Не оставляй меня, — умоляет Луиза со своего места за столом. Чай перед ней остыл. — Пожалуйста, ты — единственное, что меня поддерживает. Я не могу снова встретиться с ним без тебя. Её рука лежит на дверной ручке, нога наполовину переступила порог. Лола уже, кажется, исчезает. Луиза может чувствовать дискомфорт в спине и шее от сна на такой неудобной кровати; она может чувствовать зуд в ногах и руках от грубых простыней и, скорее всего, от клопов. Её горло сжалось. Она хочет позвать Лолу, умоляя её остаться, но её голос не слушается. Она парализована и просыпается. Лола выглядит душераздирающе грустной. — Не волнуйся, — мягко говорит она. — Всё почти закончилось. Луизе не нужно спрашивать, что она имеет в виду. Она уже знает.

~***~

Долгое время Луиза бесцельно бродила по городу. У неё не было ни работы, ни дома, ни связей, и ей почти нечего было делать, кроме как сидеть и размышлять, что онa и делала. Она не тратила время ни в каких церквях, даже если желание исповедаться во всех своих грехах удушало по своей интенсивности. Да и какая ей от этого польза? Все были искупимы в глазах Господа, или так ей всегда говорили, но что, если всё это было просто кучей выдуманного мусора? Сказка на ночь для детей, чтобы заставить их быть праведными, чтобы они слушались и вели себя хорошо? Приятный источник надежды, чтобы остановиться, когда мысль о смерти заставляет задыхаться и впадать в панику? Луиза перестала пытаться понять, что будет потом. Лола была права — она сама всё узнает, когда придёт время. Когда Хаш вышел из строя из-за его травм, город был напряжён и готов к ещё одной жестокой схватке между Бэтменом и Джокером. На улицах было мало людей, и те, что были, казались напряжёнными, испуганными или откровенно сумасшедшими. Луиза знала, что выглядела, как одна из последних, сидя со сложенными руками на коленях и безучастно глядя на всё, ни на что, часами напролёт. Она не могла думать ни о чём, кроме Харлин Квинзель, Джека, Лолы, Джокера… Эти мысли поглотили её. Больше её ничего не волновало. Когда она была голодна, она ела. Когда ей хотелось пить, она пила. Она чувствовала себя ненужной, но делала это потому, что ей больше нечего было делать, и ей хотелось избавиться от тех немногих денег, которые у неё остались. У неё было непреодолимое чувство, что они ей больше не понадобятся. Около полудня она начала бродить по знакомым местам. Она подошла к «Уэйн Энтерпрайзис» и долго смотрела на здание, испытывая сильное желание рассмеяться. Она зашла в несколько магазинов, в которые ходила будучи подростком с Джеком и Лолой, в те, что по-прежнему были на месте, и рассматривала одежду. Она пошла посмотреть на обломки здания мэрии, где умерла Сара Бёртон, и остановилась перед своим старым местом работы, где ступеньки буквально завалены цветами, свечами, фотографиями и плюшевыми мишками. Наконец она развернулась к своей квартире, теперь отрезанной от неё, если только она не хотела энергичный полицейский допрос, и посетила несколько магазинов, которые ей больше всего нравились. Именно там, на улице, когда она поворачивалась, чтобы вернуться в свою одинокую маленькую комнату в мотеле на ночь, кто-то протянул ладонь и схватил её за руку. — О, мой Бог. Луиза. Луиза! Я везде тебя искала! Господи, где… где ты была? Её обняли, крепко прижали к тёплому, дышащему телу. Весь день она чувствовала себя ходячим трупом, и этот контакт с живым заставил её почувствовать себя неправильно, как будто она оскверняла человека. Человек разжал объятия, но только для того, чтобы взглянуть на неё. Луиза уставилась в последнюю пару глаз, которую ожидала встретить на улицах Готэма. — Молли? Что ты здесь делаешь? Луиза произнесла это так обыденно, как будто это было заурядное явление, забавный случай маленького мира: найти свою подругу, которая жила и работала в Теннесси, стоящей прямо перед её старым жилым комплексом. Широко раскрытые зелёные глаза и веснушчатое лицо Молли с явным беспокойством рассмотрели растрёпанный вид подруги. — Что я… Я ищу тебя. Я пыталась дозвониться до тебя снова и снова, но ты не отвечала, и я попыталась заставить шерифа из моего города найти кое-какую информацию о тебе, потому что я думала, что ты пропала. И он сказал мне, что практически все на твоём рабочем месте были убиты, ради всего святого, каким-то психопатом-убийцей, и что полиция Готэма подозревает, что тебя похитил какой-то другой психопат, занимающийся массовыми убийствами. Богом клянусь, я чувствовала себя так, словно попала в чёртов эпизод «Сумеречной зоны». Я прилетела сюда первым рейсом вместе с братом — ты помнишь Оливера, правда? У него всегда было что-то к тебе — и с тех пор мы пытались разыскать тебя. Боже, Боже, поверить не могу… Где ты была? Эти слова звучат как саундтрек к её жизни, её нынешней жизни. Где же она была? Луиза размышляла об этом, слепо следуя за Молли по улицам Готэма, проходя мимо незнакомцев, которые погружены сами в себя, с бегающими глазами, встревоженные и испуганные. Она была словно призрак, тень, нечто неземное, больше не часть душной толпы человечества. Молли схватила её за руку, потащив за собой, как мать могла тащить маленького ребёнка через продуктовый магазин. Луиза, однако, не чувствовала себя ребёнком; она чувствовала себя усталой, настолько ужасно измученной, что было слишком трудно думать о том, куда они идут, или смахивать слёзы, вызванные резким февральским ветром. Возможно, через несколько секунд, а может, и через час, они добрались до отеля Молли. Она остановилась в каком-то шикарном месте, с колоннами и статуями красивых женщин в тогах перед входом, и это даже не выглядело вульгарно или как-то напоминало Вегас. Вестибюль оказался ещё более неожиданным; он кишел элегантно одетыми людьми и служащими, одетыми в отутюженные чёрно-белые костюмы, перевозящие багаж «Луи Виттон» к стене из лифтов, с личным сопровождающим внутри на маленьком стуле. — Разве это не слишком дорого? — поинтересовалась Луиза. Молли посмотрела на неё дикими глазами, как на ненормальную. — Мой брат оплачивает, конечно. Послушай, это не то, что сейчас важно. Ты должна сказать мне, где ты была, Луиза. Люди искали тебя. Я серьёзно, ладно? Теперь ты в безопасности, и пришло время взять себя в руки. Молли и её железная воля, её непреклонная личность даже перед лицом чего-то столь ужасного, как это: психическое расстройство её подруги и возможный травматизм. Луиза была почти благодарна ей за то, что она не потакала обычным слабостям, не чувствовала себя неловко перед лицом очевидного страдания Луизы, и всё же она по-прежнему не могла воспринимать её всерьёз. Она что, сказала, что Луиза была в безопасности? Безопасности? — Да, в безопасности. Двери лифта открылись на пятнадцатом этаже, впустив взволнованную пару, скорее всего, туристов, которые встали рядом с лифтёром-сопровождающим и возбуждённо перешёптывались. — Я не осознала, что сказала это вслух, — сказала Луиза в ответ. — Но на самом деле не было необходимости проделывать весь этот путь. Ты не должна была, с Джокером… — Нахуй Джокера, ладно? Нахуй его. Неужели ты действительно думала, что я могла бы просто сидеть на заднице в Теннесси, пока ты пропала без вести на несколько недель? — Молли бросила взгляд на парочку, которая замолчала и краем глаз смотрела на двух женщин. Лифтёр-сопровождающий, благослови Господь душу старика, явно был либо глухим, либо слишком привык слышать компрометирующие разговоры, чтобы обращать на них внимание. Тем не менее Молли понизила голос и продолжила: — Мы поговорим в номере. Уже почти наш этаж. На восемнадцатом этаже Луиза и Молли вышли из лифта. Молли снова схватила Луизу за руку и повела её в конец коридора, мимо автомата со льдом. Когда они стояли перед дверью, неотличимой от всех остальных дверей, кроме номера, Молли провела ключом-картой по замку и впустила их. Брат Молли, который, по мнению Луизы, отдалённо выглядел, как будто после похмелья, ждал у самой двери. Когда они вошли, он разговаривал по телефону, но, очевидно, не с кем-то важным, потому что в тот момент, когда он увидел, что Молли была с ней, он поспешно попрощался и положил свой сотовый в карман, прежде чем человек на другом конце провода закончил прощаться. — Где ты нашла её? Его тон был резким и деловым, но было очевидно, что этот человек тоже провёл столько же времени, беспокоясь о местонахождении Луизы. На мгновение ей стало очень грустно от того, что она едва могла вспомнить случаи, когда они встречались. Причудливый ужин с очередным пустым парнем Молли, слишком много шампанского, грязные светлые волосы Оливера и карие глаза с зелёными крапинками — вот и всё, что она могла о нём вспомнить. — Просто бродила возле её дома. Оливер, она не в лучшем состоянии. Я не могу добиться от неё ни одного ответа, который бы не был уклончивым или резким. Я думаю, мы должны отвезти её прямо в больницу. — Успокойся. Давай просто… сначала всё обдумаем. — Оливер обошёл сестру и сел на диван напротив Луизы. Он указал на ближайшую кушетку и сказал: — Присаживайся, Луиза. Она была рада, что он не требовал от неё это, и что в его голосе не было дрожащей неловкости. По этой причине, а также потому, что её ноги и ступни убивали её из-за хождения весь день, она подчинилась. Оливер сцепил пальцы и упёрся локтями в колени. — Не могла бы ты рассказать нам, что ты делала на улице, когда Молли тебя нашла? Давай начнём с этого и попробуем работать в обратном направлении, хорошо? — Я вроде как… размышляла. Вот и всё. Просто подводила итоги всего этого. Это был дерьмовый ответ для любого, кто не был в голове Луизы, и она это знала, но Оливера, очевидно, больше заботили вопросы, которые он держал на кончике языка. Сразу же после того, как она ответила, он спросил: — Ты ранена? Она глубоко задумалась над этим, прежде чем ответить. Была ли она ранена? Её ноги, лодыжки, ступни и бёдра были явно напряжены и пульсировали, но это было не тем, что не исчезло бы после нескольких дней отдыха или, по крайней мере, не тем, что требовало от этих людей доставить её в больницу, просто последнее место, где она хотела оказаться, не считая полицейского участка. — Нет, я не ранена. После этого Молли села рядом с Оливером, выглядя одновременно облегченной и озадаченной. Луиза хорошо знала свою старую подругу — забавно, что она думала о ней именно так теперь, когда прошло всего несколько месяцев с тех пор, как они говорили в последний раз — достаточно хорошо, чтобы понять, что Молли не терпится начать действовать и что-то сделать, даже если это не совсем правильно. — Я рад это слышать, — тихо произнёс Оливер. — Не хочешь ли стакан воды? Чего-то ещё? Я могу дать тебе немного вина, если хочешь чего-нибудь покрепче. И снова её захлестнула волна признательности к этому человеку, которого она едва знала. Впервые с тех пор, как она вошла в этот роскошный гостиничный номер, Луиза оглядела всё вокруг, включая двух человек перед ней. Сам номер отеля был типичным для такого высокого класса: небольшая гостиная с баром, столом и телевизором, две двуспальные кровати в соседней комнате, ванная комната, ведущая в противоположном направлении. Ещё интереснее было смотреть на Молли, с её растрёпанными от ветра грязно-белокурыми волосами и одеждой из Теннесси, тонким свитером с V-вырезом и джинсами, в которых, должно быть, было адски ходить по Готэму. Ещё более интересным был Оливер, который выглядел так, словно только что вернулся после рабочего дня в офисе, хотя Луиза прекрасно знала, что он жил где-то на западном побережье, типа Вашингтона, или где-то ещё. Его туфли блестели, на нём были чёрные брюки и рубашка на пуговицах, а волосы, идентичные цвету волос сестры, были аккуратно расчёсаны. Он был олицетворением контроля и уверенности, и Луиза автоматически поняла, что имеет дело с авторитетными лицами. — Просто воды. — Молли встала, чтобы принести воду из мини-холодильника под баром. Она была в стеклянной бутылке, и этикетка выглядела швейцарской. — Я имею в виду, что из крана тоже бы подошла. Молли только закатила глаза и протянула Луизе стакан, который та осушила меньше чем за минуту. До этого момента она даже не осознавала, как сильно её мучила жажда. Молли пошла за другой бутылкой. — Расскажи мне, что случилось, когда Джокер напал на твоё место работы, Луиза. Ты ведь не была внутри, правда? Ты за чем-то вышла. Один из выживших сказал, что ты говорила с ним незадолго до того, как это случилось, что ты собиралась сходить за кофе. — Гленн? Гленн жив? — Луиза подумала о мужчине, с которым работала, о его неистовом смехе и весёлых шутках у кофеварки перед их утренней встречей. — Да, Гленн Брэдли выжил. Он был ранен в плечо, но с ним всё будет в порядке. Луиза была рада, так рада, что ей сразу стало легче, мышцы расслабились. Её напряжённая спина смягчилась, и она обмякла там, где сидела, плечи округлились вперёд. Один человек не умер; один человек, который ей нравился, один человек, который не был ей безразличен хоть в малейшей степени, не умер. Даже это казалось ей победой. — Была свидетельница, пожилая женщина, которая сказала, что видела, как кого-то, похожего по описанию на тебя, Джокер затащил в фургон. — Да, именно это и произошло. Конечно, она могла солгать. Это было её первой реакцией, естественный ответ на подобный вопрос. Она лгала месяцами, не только в том, что говорила, но и в том, что не говорила, в том, чего не раскрывала. Она защищала Джокера, защищала человека, которого считала Джеком, от всего, потому что признание в том, что парень, которого она любила, ушёл навсегда, а у неё не было на это сил. Теперь в ней что-то изменилось. Ночь, проведённая с Джокером, изменила не только их ситуацию, но и что-то в ней самой. Она больше не защищала его. Зачем ей это? Джокер был так же отличен от Джека Напьера, как и любой другой человек; у него были свои воспоминания, свой план, но остальная его часть была искажена. Молли выругалась, услышав признание Луизы; Оливер выглядел просто ошеломлённым. — Луиза, ты же не серьёзно говоришь нам, что… что ты всё это время была с Джокером? Этого не может быть, ты, должно быть, лжёшь, ты не могла… — Молли, заткнись. — Оливер снова был серьёзен, к нему вернулось самообладание. — Ты можешь рассказать нам, что произошло после этого, Луиза? Куда ты с ним пошла? Фургон, поцелуй, падение. Луиза прокрутила всё это в голове, как старую, знакомую кассету, и не могла поверить, что была столь добровольной участницей во всём этом. — Мы отправились в Нэрроуз. — Нэрроуз оцеплен, Луиза. Ты не могла оказаться там. — Ты думаешь, я не знаю, куда он меня отвёз? Ты ведь знаешь, о ком мы говорим, не так ли? Если он сможет сбежать из лечебницы Аркхем, думаю, он сможет проникнуть в Нэрроуз. — Ты, конечно, права, — легко уступил Оливер. Она не могла сказать, поверил ли он ей или просто потакал капризам взволнованной женщины, но кого это волновало? Луиза была довольна тем, что погрузилась в непринуждённый обмен мнениями, в их беседу, которая больше не вызывала у неё эмоционального раздражения. В конце концов, всё, что ей нужно было сделать — это сказать правду. Сказать, что случилось. Эти люди не были полицейскими, они не собирались использовать её информацию против Джокера, и даже если Оливер передаст то, что она ему сказала, что самое худшее могло случиться? Поимка Джокера? Могла ли Луиза желать чего-то ещё? — Итак, после того, как он отвёз тебя в Нэрроуз, куда ты пошла? Зачем он тебя похитил? Это был более сложный вопрос, и Луиза некоторое время жевала нижнюю губу, прежде чем попытаться ответить. — Он использовал меня. Ради одного из его планов против Хаша. Это не Джокер напал на моё здание работы; это Хаш подставил его, вот почему с тех пор продолжается вся эта… Битва Масок. Хаш был таким глупым… — В каком плане он тебя использовал? — подтолкнул Оливер, вернув её обратно в нужное русло. Луиза равнодушно посмотрела на него. Несколько дней назад раскрытие этой информации оказалось бы чем-то запредельным, что она могла выдержать. Теперь это было легко, так легко, что казалось почти глупым, комичным. — Он одел меня, как шлюху, и послал шпионить за людьми Хаша во время их маленького праздника победы за убийство всех моих коллег. Джокеру… нравится играть в такие игры. — Ты говоришь так, будто знаешь его, — выпалила Молли, сжимаясь под испепеляющим взглядом Оливера, направленным на неё из-за этого комментария. Луиза не испытывала неприязни ни к своей подруге, ни к ним обоим за то, что они расспрашивали её. Ей хотелось поочерёдно положить руку на их щёки и сказать им, чтобы они перестали волноваться, что она уже пережила всё это безумие, перестала задаваться вопросом, почему всё это произошло. Это действие только вызовет у них подозрения; они были на другом уровне рассуждений. Значит ли это, что она сошла с ума? Она знала, что безумцы часто считают себя здравомыслящими, возможно, даже более здравомыслящими, чем окружающие их люди. Сошла ли она с ума, или просто вошла в ту неуловимую стадию горя: принятие? Для горя столь огромного, столь непрекращающегося, принятие Луизы имело исключительный и озадачивающий вид. Конечно, они не поймут, не смогут понять. — Я хотела бы лечь сейчас спать. Пожалуйста, не говорите полиции ничего из того, что я вам рассказала. Вы должны знать, что это только может привести к ещё большим для меня проблемам. Я хочу уехать после этого. Заберите меня отсюда. Я больше не хочу видеть могилы. Кому нужны могилы, когда мёртвые скрашивали свои лица, протягивали руки, чтобы утешить тебя во сне? Молли выглядела шокированной и смущённой этой просьбой, но Оливер шикнул на неё. Он посмотрел Луизе прямо в глаза и сказал: — Я понимаю. Ты можешь занять мою кровать. Я буду спать здесь. Больше не было произнесено ни слова. Луиза встала со своей стеклянной бутылкой дорогой швейцарской воды и поплыла в соседнюю комнату. Решительными машинальными движениями она сбросила одежду, завернувшись в плюшевый белый рай отельного халата. На краю кровати Оливер разложил аккуратно сложенные боксеры, вероятно, в ожидании утреннего душа. Луиза подняла их, такую интимную деталь, и провела пальцами по мягкой ткани. Она задумалась, каково это — быть замужем, и на мгновение закрыла глаза и представила, что это её жизнь, что добрый человек в соседней комнате — её муж, и что с ней не случилось ничего ужасного. Она представила себе, как дразнит Оливера за то, что он складывает нижнее бельё. Она воображала, что сможет полюбить его полностью, как никогда не могла полюбить другого мужчину после Джека. Она представляла себе обменивание история о прошлых отношениях, возлюбленном детства, о том, что все пошли своим путём и не встретили страшных судеб от рук разъярённых мафиози. Затем она опустила всё это, всё до последней капли тоски, горечи и ненависти. Она позволила этому выплеснуться из неё волнами, позволила рухнуть вокруг её ног, ошеломляющее количество потраченной впустую энергии, которая тяготила её больше десяти лет. Забравшись в постель и выключив свет, она почувствовала себя опустошённой, как никогда раньше. Это не было похоже ни на одиночество, ни на потерю. Она чувствовала себя очищенной. Длинная полоса света пересекла комнату, когда дверь со щелчком открылась. Молли проскользнула внутрь, отчаянно стараясь вести себя тихо, но ей удалось лишь стукнуться пальцем об комод и издать сдавленное шипение искажённых ругательств. — Ты можешь ругаться сколько хочешь; я не сплю. Очертание фигуры Молли замерло, одна рука всё ещё сжимала свою ногу. — Я тебя разбудила? — Нет. Я просто задумалась. Молли не стала спрашивать Луизу, о чём она думала. Луиза догадалась, что её подруга предположила, что размышления полны всевозможными ужасами, подобных которым Молли никогда не могла себе представить. В каком-то смысле Луиза полагала, что это могло быть правдой, и если бы эта встреча произошла месяц назад, то так бы и было. Но сейчас в её сознании не было ничего, кроме мирской пустоты, тихого места, которых не мог коснуться ужас её прошлого. Оставалось только желание человеческого общения. Луиза предположила, что это может быть очень похоже на разум новорождённого. — Могла бы ты сегодня ночью поспать со мной? — Да. Да, конечно. Другая женщина не задавала вопросов, но сразу же сбросила одежду и натянула первую попавшуюся в темноте мягкую ночную рубашку. Долговязое тело Молли скользнуло в постель рядом с телом подруги. Под одеялами Луиза протянула руку и положила свои пальцы в открытую ладонь Молли.

~***~

Она подумала, что он, наверняка знает, что она задумала. Ночь, которую она провела с ним, была слишком далека от его контроля, слишком нежна, чтобы его жестокая и мстительная натура могла с этим справиться. Он хотел наказать её за то, что она выиграла битву против него, как бы мелочно не казалось, учитывая, что он выигрывал все до этого момента. Неужели он следит за ней? Знал ли он, что Оливер Синглтон купил три билета до Теннесси и что она будет одним из пассажиров? Они использовали ненастоящее имя, фальшивые документы, чтобы уехать настолько далеко, настолько они могли, и всё же каким-то образом Луиза не списывала со счетов всё выяснившего Джокера. С другой стороны, возможно, это было совпадение. Ему ещё только предстояло нацелиться на аэропорт, а «Готэм Интернешнл» был идеальным местом, чтобы заявить о себе. В этот момент Луиза почувствовала, что её удача была так ничтожна, что всё было возможно. Её просто могла поразить насмерть комета, падающая с неба, как знать. Ей настолько не везло. Молли нервничала всю дорогу до аэропорта, бросая косые взгляды на свою подругу, просто умирая от желания накопать грязи о том, что произошло на самом деле. Оливер молчал всё дорогу, только отводя глаза от дороги, чтобы бросать предупреждающие взгляды на Молли всякий раз, когда его сестра открывала рот, чтобы заговорить. Луиза ехала, прижавшись лбом к прохладному матовому стеклу окна, наслаждаясь танцующими завитками лёгкого февральского снега, осыпавшего землю. Жизнь казалась вполне сносной в том состоянии, в котором она находилась — печальной, ужасно печальной, но терпимой. И к тому же красивой. Как же она не видела этого раньше? Каким бы грязным ни был Готэм, Луиза повсюду замечала красоту. Мужчина, идущий сломя голову против ветра, пальто, развевающееся у него за спиной, опущенная голова, и у неё едва не перехватило дыхание. Она чувствовала, что гладкая поверхность её ногтей, гладкая и невзрачная, как поверхность гальки, может быть произведением искусства, висящим где-нибудь в музее. Пока они ждали свой самолёт, Молли просмотрела около десяти журналов, а затем, нетерпеливо отбросив их в сторону, объявила: — Давай поговорим о Франции. Ты хочешь вернуться туда? Через несколько месяцев, как только мы устроимся и всё такое. Это будет душевным отдыхом. — Или настоящим отдыхом. Думаю, что именно так называется то, когда уезжаешь за границу и отказываешься от реальных обязательств. — Оливер удивлённо посмотрел на Луизу, и Луиза обнаружила, что сама удивилась скорости своей реакции. — Разве я не должна найти работу или что-то в этом роде? Я не могу вечно жить за ваш счёт. Молли закатила глаза. — О, пожалуйста. Оливер берёт на себя все расходы. Видит Бог, ему всё равно не нужны все его деньги. Он даже не женат, и у него нет детей. Кстати, когда ты захочешь подарить мне племянниц и племянников, я буду очень готова. Их тон был игривым, и Оливер ответил на укол таким же саркастическим комментарием о череде любовных похождений Молли, но в воздухе чувствовалось заметное напряжение. Им обоим не терпелось покинуть этот город и забрать Луизу с собой. Она уже могла представить себе, какую терапию ей придётся пройти, как только она ступит на землю Теннесси. Как ни странно сама Луиза чувствовала себя вполне непринуждённо. В последнее время Готэм казался ей очень управляемым, возможно, потому, что она решила, что, чёрт возьми, ещё он может свалить на неё, с чём она ещё не сталкивалась? Оливер и Молли были новичками, когда дело касалось такого типа жизни, но Луиза была опытным ветераном; даже огромные толпы сердитых, кишащих людей в аэропорту не беспокоили её ни в малейшей степени, хотя это явно действовало на нервы Оливера. — Здесь слишком много людей, — наконец прокомментировал он. — Все сваливают из этой адской дыры, — ответила Молли, глядя вокруг себя на толпы людей, собравшихся в терминале, и её глаза сузились. — Не могу сказать, что виню их. Кто на самом деле хочет жить в этом месте? — Оно порождает очень специфический тип личности, — ответила Луиза. — Некоторые люди могут сказать, что само по себе это стоит того, чтобы жить здесь. Зная этих людей… Но опять же, можно сказать, что это стоит того, если вы живы, не так ли? Это был один из тех моментов, когда слушатели Луизы были в замешательстве: каков был правильный ответ на подобный комментарий? Смех, вздох, тихое покачивание головой, взгляд, полный жалости? Ни Оливер, ни Молли, казалось, не знали, поэтому оба молчали, глядя друг на друга, чтобы убедиться, что делают всё возможное, учитывая обстоятельства. Луизе хотелось спать, и всё же мысль о ещё одной ночи без Лолы была для неё неприятной. — Всё почти закончилось, — повторила Луиза вслух. Слова снова и снова прокручивались у неё в голове. Почти закончилось. — Что почти закончилось? В этот момент замигали огни, затрещала система оповещения. Оливер выпрямился на стуле и оглядел смущённые и взволнованные лица. Тишина пронеслась сквозь толпы людей. Большинство из них были из Готэма, пытаясь сбежать, и они знали. Молли и Оливер всё ещё ничего не замечали, оглядываясь по сторонам широко открытыми глазами и вполголоса комментируя, что погода не настолько плоха, чтобы вызвать проблемы с электричеством. Луиза почувствовала к ним жалость, безмерную и глубокую жалость. — Дело не в погоде. Это он. Это Джокер. В следующий момент они все услышали это, его длинное, преувеличенное прочищение горла, доносящееся из каждого угла и щели аэропорта. Несколько человек тут же заплакали, совершенно сломавшись. Женщина неподалёку от них осела, колени под ней подогнулись, и Луиза смотрела, как мужчина, с которым она была, поддерживал её. Ужас исказил лицо незнакомки, ударил по её телу, словно физическая сила, и Луиза была поражена тем, насколько невероятно живой должна чувствовать себя эта женщина в этот момент, чтобы реагировать таким образом. Более живой, чем Луиза чувствовала себя в последнее время. — Я слышал… что уходить рано с вечеринки непростительно грубо. Луиза откинулась на спинку жесткого пластикового стула и уставилась прямо перед собой. Знал ли он, что она будет здесь, или это чистая случайность, очередная комедия ошибок, которая привела её прямо на его путь? Зная темперамент Джокера, Луиза подозревала, что это был первый вариант. Он точно знал, как, казалось, знал всегда, где именно она находится и что собирается делать. Только на этот раз новизна всего происходящего начала сходить на нет. Она была измотана, и ей больше не хотелось играть в эту игру. — Я иду в уборную, — твёрдо заявила Луиза, вставая и пробираясь сквозь толпу, прежде чем Оливер и Молли успели открыть рты, чтобы остановить её. Все были сосредоточены на словах Джокера, в их глазах был ужас, руки тянулись, чтобы обнять своих соседей. Как забавно, что Джокер — полный безумец — мог заставить даже самых далёких незнакомцев тянуться друг к другу в трудную минуту. Знал ли он, что так действует на людей? Разве каждое из этих маленьких действий не было победой для Бэтмена, потерей для Джокера? Луиза пробралась в уединённую дамскую комнату, спрятанную в углу и расположенную рядом с дверью, окрашенной красной краской с надписью «Только для персонала». Уборная, по понятным причинам, была пуста. Все, кто выстраивались снаружи в очередь, чтобы воспользоваться уборной, разошлись в поисках своих родных или близких, и люди внутри тоже закончили свои дела в рекордные сроки. Луиза осталась одна и уставилась на своё пятнистое отражение в зеркале. Она умыла лицо водой, чтобы успокоить нервы. Вокруг неё эхом отдавался голос Джокера, когда он излагал свой следующий план, свой следующий извилистый «социальный эксперимент», который диктовал им самим выбирать, какие члены общества достаточно ценны, чтобы жить. Врач, юрист, школьный учитель? Ваша профессия диктовала вашу ценность, как человека? Ваш пол или ваш возраст, или ваша внешность? Были ли вы важнее, имели ли вы больше прав на жизнь, если были богаты, чем если бы были бедны? Те, кто считался достойным жизни, должны были быть отправлены на специально отведённые самолёты и оставлены в покое. Они спасутся целыми и невредимыми, но с огромным чувством вины от осознания того, что за их жизнь погибли сотни других людей. Те, кто остался позади, рои обычных людей, не обладающих особыми качествами, чтобы рекомендовать себя, умрут. Вентиляции, массивные и широко распространённые, быстро доставят его новейший источник смерти сотням людей, теснящихся в пределах «Готэм Интернэшнл». В каждом резком слове Луиза слышала гнев Джека. Джокер наказывал невинных людей, потому что много лет назад умерла его младшая сестра, и он никогда не понимал, никогда не мог смириться с тем, что, возможно, всё обернулось бы иначе. Может быть, Лола была просто слишком больна. Если бы только он мог видеть сны, которые когда-то снились ей, грустно подумала Луиза. Если бы только он мог видеть свою сестру такой красивой, живой, полной жизни — такой счастливой, какой она никогда в жизни не была. Было ли всё это плодом её воображения? Имеет ли это значение, если это помогает облегчить горе? Луиза склонилась над раковиной, чтобы ещё раз ополоснуть лицо водой. У неё не было никакого желания возвращаться к трясущейся, визжащей массе людей за дверью дамской комнаты. Если бы только Оливер и Молли не были втянуты в это дело. Она уже оплакивала их. Когда она вытирала лицо, дверь открылась, и Луиза мысленно вздохнула. Это было такое многообещающее уединение. — Это ты, не так ли? Голос, наполнивший кафельную уборную, ошеломил Луизу, выпрямил её позвоночник и поразил нервы, пока всё её тело не пронзила острая боль. Она знала этот голос; что ещё важнее, она знала тупую боль под словами Харлин Квинзель, силу её ревности и отчаяния. Вся эта ярость, вся эта страсть принадлежали Луизе не так давно. Луиза ответила ей так спокойно, как только могла, используя остатки бумажного полотенца, чтобы насухо вытереть лицо и взглянуть на женщину, стоящую в дверях туалета. — Я что? Харлин была разодета в пух и прах, чтобы стоять рядом с Джокером, в эластичную кожу, выкрашенную в чёрный и красный цвета. Изображения бубнов противоположных цветов располагались на бедре и ребре: черный-красный-красный-чёрный. Её светлые волосы были туго заплетены в изящные косички, которые выглядели по-девичьи пугающе. Её лицо было в гриме, чёрные бубны над глазами и идеально нанесённая губной помадой улыбка. Она могла бы смотреться в костюме, если бы не дикость её широко раскрытых глаз. В руке она держала пистолет. — Ты причина, по которой мы здесь. Он делает это… для тебя. — Глаза Харлин сузились, прекрасный оттенок синего, и Луиза была поражена тем, какой хорошенькой она наверняка была до всего этого, до того, как Джокер дал ей обещания, которые никогда не собирался сдерживать. — Кто ты? — Я Луиза. Пожалуйста, не направляй на меня пистолет. Я просто хочу уехать отсюда и никогда не возвращаться. — Луиза. — Харлин пробовала это имя на вкус, перекатывала его на языке и выплюнула на букве «а». — Ну, Луиза, я не позволю тебе уехать. Ты думаешь, что сможешь так легко уйти после того, как ты забавлялась с моим Пудингом за моей спиной? Ты действительно думала, что сможешь увести его у меня? Мы должны быть вместе, ты же знаешь. Луиза хотела испугаться пистолета, направленного ей в грудь; она чувствовала, что должна думать о том, как сбежать, как одолеть эту гибкую молодую женщину и скрыться в толпе. Ни одна из этих вещей не привлекла её. Больше всего на свете Луиза хотела сидеть в этой тихой уборной, подальше от всего этого хаоса снаружи, и всё. Какое-то время Луиза хотела ни о чём не думать, ничего не делать. — Ну? — нетерпеливо потребовала Харлин, и Луиза поняла, что молодая женщина действительно ждала от неё ответа. — Послушай, Харлин… — Харли. — Послушай меня. Я знаю, почему ты влюбилась в него, правда. Я знаю, почему ты его любишь, потому что я тоже когда-то любила его. Но, пожалуйста, выслушай меня, когда я скажу тебе, что он никогда не сможет полюбить тебя. Неужели ты не понимаешь? Когда-то в нём было это чувство, но теперь оно исчезло. Ты всё ещё можешь сбежать от всего этого, Харлин, ты всё ещё можешь… — Вообще-то Харли, и я не хочу от него сбегать! Ты не знаешь. — Она взмахнула пистолетом и сделала шаг вперёд. Луиза не шевелилась, её сердце билось ни быстрее, ни медленнее. — Ты думаешь, что сможешь увести его у меня? Ты думаешь, что когда-нибудь сможешь дать ему больше, чем я? Он мой, понятно? Я единственная, у кого достаточно хватки, чтобы стоять рядом с ним. — Ещё один шаг ближе, резкая напряжённость в голубых глазах. Луиза, как ни странно, чувствовала, что Харлин говорила правду. В Готэме не было другого человека, который мог бы сделать то, ради чего эта бедная, несчастная молодая девушка отказалась от всего. — Я не позволю какой-то старой ведьме вроде тебя встать у меня на пути. «Всё почти закончилось». Чтобы выразить свои чувства, Луиза могла только сказать: — Мне очень жаль. Так оно и было. Ей было ужасно жаль, что ещё одной молодой женщине придётся испытать глубокую пропасть отторжения, вины и страдания, которые терзали Луизу. Ей было жаль, что она не могла сказать ничего такого, что могло бы остановить Харлин Квинзель от неблагодарного и жестокого будущего. Ей было жаль, что Джокер снова выиграл. На мгновение всего за долю секунды до того, как решимость Харлин окрепла, широко раскрытые голубые глаза некогда студентки-медика, некогда гимнастки, некогда дочери выглядели потерянными и неуверенными. Затем, так быстро, что Луиза не успела заметить перемену, глаза Харлин сверкнули твёрдо, как алмаз, и она ответила: — Тебе и должно быть. Всё это произошло словно на одном дыхании. Раздался оглушительный, пронзительный звук, который снова и снова раздавался в стенах уборной, и именно этот звук больше всего поразил Луизу. Он был настолько пронзительным, что причинял боль, раздробляя её и без того измотанные нервы пополам, а затем сжимая её позвоночник и ломая каждый позвонок. Луиза не могла пошевелиться, не могла говорить, потому что задыхалась. Всё горело от этого звука, и губы Харлин шевелились, но Луиза не могла слышать слов, вообще ничего не могла понять. Она подумала о Саре Бёртон, о пурпурно-зелёном фейерверке, о том, как ребёнок, сидевший на плечах отца, протянул пухлый кулак к почерневшему небу. Она вспомнила об окурках сигарет Сидни Уайт, когда затушила их светящиеся кончики пяткой кроссовок с развязавшимися шнурками. Она подумала об измученном лице комиссара Гордона, о тусклой полоске на пальце от его обручального кольца. Её рука поползла к животу, и когда она посмотрела вниз, Луиза увидела, что с её пальцев стекает кровь. Кровь. Она истекала кровью. Она истекала кровью? Луиза упала на четвереньки, чувствуя сильную, всепроникающую слабость, от которой её конечности обмякли и перестали слушаться. Окровавленная ладонь выскользнула из-под неё, оставляя за собой липкий алый след, когда её тело повалилось на бок. Луиза смутно осознавала, что её тело сотрясается, что дыхание неровное, а сердце, её сердце яростно колотится, по-настоящему неравномерно, и это убедило её, несмотря на звон в ушах и внезапную холодность конечностей, что она умирает на полу дамской комнаты в «Готэм Интернэшнл». «Всё почти закончилось». Должна ли она ненавидеть Харлин Квинзель? Должна ли она собрать последние силы, чтобы проклясть женщину, которая незаметно ускользнула и исчезла в толпе кричащих людей? Она хотела, действительно хотела, но единственная эмоция, которую она смогла вызвать, была жалость, жалость, потому что этот белокурый стажёр с обаятельной манерой говорить никогда, никогда не испытает ничего, кроме жалкого подобия отношений с Джокером. Жалость, потому что у Харлин никогда не будет того, что было у Луизы с Джеком Напьером, хотя бы на несколько лет в самом сердце Нэрроуз. Перед глазами Луизы всё плыло, и плитки вокруг её тела были залиты кровью. В конце концов, какой беспорядок она устроила. Ну и беспорядок. Не было никакого шквала воспоминаний; её жизнь не пронеслась перед глазами. Луиза не пришла ни к какому душераздирающему откровению в последние минуты своей жизни и не заметила, как распахнулась дверь, и вошёл Джокер в клоунской маске своего лакея. Она почувствовала его руки, когда он нащупал её пульс, почувствовала странное лёгкое щекотание, когда его волосы коснулись её щеки. Он что-то прошептал ей на ухо, но что бы это ни было, она не услышала, и он не мог сказать ничего такого, что могло бы всё исправить. Когда она закрыла глаза, ей показалось, что она не засыпает, а, как ни странно, просыпается. Её окоченевшее, холодное и неподвижное тело на полу уборной, казалось лёгким и тёплым. Казалось, что она просыпается после долгого и изнурительного кошмара, и где-то в глубине разума Луиза понимала, что, когда она снова откроет глаза, она будет не одна.

~***~

Когда она просыпается, то оказывается у могил. Каменные плиты пусты, обиты по краям, покрыты мхом и осыпаются у основания. Плющ и полевые цветы, одуванчики и клевер делают мягкую подстилку из земли. Погода тёплая, холодная, когда дует ветер, и Луиза обнимает себя за грудную клетку. Её грудь. Она ощупывает свой живот в поисках чего-то — чего? Что-то не так, чего-то не хватает, что-то проткнуто — но находит только твёрдую гибкость гораздо более молодого тела. Семнадцать, восемнадцать, может ли она вспомнить, на что похоже, когда бежишь, не запыхаясь, и делаешь колесо, и занимаешься любовью в сумерках при тридцатидвухградусной погоде? Да. Она помнит. Она живёт там, перед пустыми могилами, бежит, бежит и бежит и всегда возвращается на это место, кружа по туманной местности и нигде не оказываясь. Она чувствует себя обманутой и смеётся, как будто это всё чья-то затянувшаяся шутка над ней. Это странно, потому что когда она дышит, у неё нет настоящего дыхания. Из тумана за могилами появляется дерево. Оно высокое и веретенообразное, его ветви низко опущены, они скрипят под тяжестью пухлых красных фруктов, которые похожи на персики, но пахнут, как грейпфрут. Луиза поднимает руку и срывает один из них, ветка отскакивает назад и слегка покачивается. Гравитация. Здесь? Здесь. Наконец, она понимает. Она уже не там, где была раньше. Здесь она никогда не была. Это место, которое она никогда не покинет. — Ты быстро схватываешь. — Сейчас Лола сидит на своём надгробии, одетая в вишнёво-красную и тёмно-синюю хлопчатобумажную ткань, едва заметные следы женских изгибов украшают некогда истощённую фигуру. Лола, какой она всегда должна была быть. — Я мертва? — Почти. Не совсем. Закрой глаза. Ты всё ещё можешь чувствовать его? Она закрывает глаза, и да, вот он, парящий на краю её безумного сознания. Если она подумает достаточно усердно, если захочет этого достаточно отчаянно, то сможет разобрать только тон его голоса — немного яростный, немного разъярённый — попеременно бормочущий и рявкающий на неё. Она не может, как ни старается, разобрать его слов. — Да, — признаётся она, открывая глаза. Место, где она сейчас находится, кажется гораздо более угрожающим. Она принесла с собой частичку его; он задерживается на её умирающей коже, как аромат духов. Внезапно ей захотелось плакать. — Ох. Ох. — Ты помнишь, когда я сказала тебе, что ты узнаешь? Что происходит после смерти? — Всё почти закончилось, — тупо повторяет Луиза. Странный маленький фрукт в её руке кажется тяжёлым, таким чудовищно тяжёлым. — Если я его съем, всё будет кончено. Если я не… Лола не смеётся над её детским предположением. — Нет, всё не так просто. Или, может быть, всё намного проще. Дело в том, что ты умрёшь, что бы ты ни сделала. Если ты съешь это, или бросишь его мне в голову, или расцарапаешь землю, или вырвешь себе глаза. Ты сейчас умрёшь. Теперь ты умираешь. — Но я ещё не умерла. — Лола снова качает головой. — Значит, ты не настоящая. Это похоже на то, что было раньше, всё точно так же, как во снах. Я тебя выдумала. Я создала тебя, чтобы утешить себя. Лола, и бумажная тонкость её кожи, и то, как её круглые глаза моргнули в её сторону в первый день их знакомства, подозрительно и немного испуганно. Лола в свой последний день, когда она дышала, в свой последний день жизни, спрашивая Луизу, где её брат. — Может быть, — немного грустно говорит девушка. — Но я так не думаю. И Луиза подаётся вперёд, уже предвкушая огромное облегчение, бесконечное спокойствие, которые она обретёт в объятиях своего самого старого, самого дорогого друга. Лола делает шаг вперёд, чтобы подхватить её, когда она падает, сломленная и умирающая марионетка, чьи нити наконец-то перерезаны. В сумерках этого не мира, этого, может быть, Рая, Лола Напьер укачивает Луизу Спеллер на руках и говорит ей, что всё, да, всё будет хорошо.

~***~

Джокер размышлял над своим провалившимся планом. Бэтмен, яростная схватка с Харли, безрассудная поездка по мокрым от дождя улицам. Он уехал из аэропорта, и никто не умер, никто, никто. Только она. Он посмотрел на пассажирское сиденье, где сидела она, прислонившись головой к запотевшему окну. На ней было что-то слишком большое для неё, что-то вроде жёлтого сарафана, который не совсем подходил по груди или бёдрам, и он был пропитан коричневым, тем болезненным цветом, которым становится кровь, когда высыхает. Она почти могла спать. Он развернул фургон, на котором ехал, и внезапно пришёл в ярость. Одна рука метнулась вперёд и сильно толкнула её в плечо, так сильно, что её тело накренилось вперёд, а лоб издал болезненный глухой звук, когда она ударилась о приборную панель, руки по-прежнему болтались по бокам. Первая стадия смерти, трупного окоченения, которую он наблюдал с апатией и интересом на многих других телах. В двух кварталах от кладбища он резко затормозил и засмеялся, засмеялся так сильно, что у него перехватило дыхание, смеялся до тех пор, пока не хлопнул ладонями по рулю и не заулюлюкал сухим, неумолимым смехом. Ему потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки и продолжить ехать дальше, но после этой вспышки он чувствовал себя не совсем хорошо. Остановившись перед кладбищенскими воротами, он споткнулся на выходе из фургона, свалившись из-за нескоординированных конечностей с неизменным лицом, как ожившая кукла чревовещателя. Он вытащил её и взял тело с собой. Он был слаб от потери крови и напряжения, а её мёртвый, безжизненный груз был слишком тяжёлым для него. Её белые ноги, обнажённые в грязном платье, издавали какой-то хлюпающий звук по грязи и коричневой траве, когда он маневрировал с её телом вокруг надгробий. Когда он, наконец, добрался до своего участка земли, то без всяких церемоний бросил её. Он взглянул на имя ребёнка, Лола, выгравированное на могиле слева, и снова почувствовал себя неуютно. Он хотел похоронить эту суку и никогда больше не думать об этом. Он хотел, чтобы какая-то неопределимая одержимость, более сильная, чем он сам, не требовала от него принести её сюда. Ранее прошедший дождь размягчил землю, но не настолько, чтобы почва оттаяла глубоко под землёй, где корни зимы заморозили его могилу в один кусок твёрдой земли. Он копал руками, как собака, под словами «Джек Напьер», пока его пальцы не начали кровоточить, а затем отступил, вернулся к фургону, чтобы взять лопату и продолжить копать. Это было яростное копание, ослабленные волосы качались от его неистовых движений, а горячее дыхание вырывалось в мёртвый воздух. Когда он, наконец, ударил дерево, то на мгновение пожалел, что не может продолжить, копать вечно и затеряться в этом ритмичном, в монотонном физическом напряжении всего этого. Одним носком обуви он перекатил её тело, пока она не упала, сломанным вихрем чёрных спутанных волос, в могилу. Когда её тело ударилось о крышку гроба, он с поразительной ясностью понял, что его сейчас вырвет. Он отвернулся, и его вырвало, руки упёрлись в колени, а тело согнулось пополам, но он не ел уже несколько дней, и ничего не выходило, кроме тончайшей струйки старого кофе и желудочного сока. После этого он спрыгнул в яму вместе с ней, отталкивая её в сторону достаточно долго, чтобы отпереть покоробленную деревянную крышку гроба и открыть её. Некогда подкладка была белой, но она была съедена временем и другими вещами глубоко под землёй. Внутри находилась коробка, которая была завалена личными вещами, и он выбросил всё, что мог, чтобы освободить место, разбросав рисунки и потрёпанную одежду, не останавливаясь, чтобы их рассмотреть. Свитер по его правую ногу был грязным, съеденная червями тряпка с выцветавшим и неполным изображением лица и трёх рук, держащих яблоки. На фотографии в верхнем углу могилы были изображены два незнакомца — лучезарная девушка с голубыми-преголубыми глазами и красивый улыбающийся мальчик, которого он не узнал бы, даже если бы смотрел на него годами. Он не хотел вспоминать своё прежнее лицо, поэтому и не стал. Он не хотел вспоминать своё прошлое, поэтому и не вспоминал. Наконец, наконец, ему удалось поднять её тело на достаточно долгое время, чтобы положить его в свой собственный пустой гроб, уложив поверх старых фотографий и одежды, которую когда-то носило его юное тело. К этому времени её тело было грязным, лицо испачкано грязью и кровью. Он закрыл крышку гроба, чтобы не смотреть на неё, и попятился назад, охваченный головокружением. Эта сцена показалась ему такой знакомой, и он почти заподозрил, что у края могилы стоит покрытый шрамами бандит, когда взглянул на прямоугольник неба над головой. Однажды ему это приснилось, и он ломал голову, пытаясь вспомнить подробности этого сна, почему, как и когда, потому что, возможно, он был пророком с каким-то более великим вселенским предназначением в конечном итоге. Но всё, что пришло ему в уставшую голову — это поразительно ясное воспоминание из далёкого-далёкого прошлого, когда женщина, которую он только что запер в деревянном гробу, смотрела на него снизу вверх, одетая в накрахмаленную школьную форму и потёртые чёрные туфли, и смеялась, смеялась, смеялась до слёз. Там, на глубине шести футов в собственной могиле, Джек Напьер издал один долгий, мучительный крик отчаяния в спёртый, пустой воздух.