Августовская прохлада

Маяковский ждал Есенина, вальяжно затягиваясь и выпуская серебристый дым в сторону. Он был уверен, что Сергей придёт, хотя на то не было никаких оснований. Всего лишь интуиция. Мужчина вдруг представил лицо имажиниста, когда тот читал записку от него, где был указан адрес этого маленького уютного кафе. Спрятавшееся между старым зданием библиотеки и жилого дома, оно представляло собой одноэтажное каменное строение с тёмно-зелёной вывеской: «Художественное кафе». Кривоарбатский переулок был щедро украшен позолоченной листвой, так свойственной сентябрю. В тот день шёл листопад, и Владимир смотрел в окно, думая то о Сергее Александровиче, то о Лиле. Когда он вчера провожал Брик, то просто не находил слов. Молча смотрел под ноги, хмурясь и слушая плавную, нерасторопную речь своей музы. В её жизни, конечно же, всё было хорошо. Владимиру иногда казалось, что все невзгоды отлетают от Лили, как шарик, брошенный в стену. Она сама решала, что она будет чувствовать, думать и делать. Никакие обстоятельства извне не могли помешать ей быть радостной, задумчивой или загадочной. Эта женщина всегда выбирала счастье, а всё, что пыталось омрачить его, полностью ею игнорировалось. Быть может, именно поэтому она отталкивала Маяковского, когда он ей надоедал? Лиля никогда не играла в благородство. И Владимир не знал, любит он это в ней или нет. Ему хотелось получить от Брик хоть каплю сочувствия. Нет, не жалости, а именно сочувствия! Почему она не хочет понять, как изматывают его эти расставания, как причиняет боли внезапная холодность? Неужели ей жалко для него хотя бы чуточку душевного тепла? Лиля думала об этом несколько иначе. Она знала, что стоит дать поэту эту «чуточку», как он тут же захочет большего. А потом ещё и ещё… — Вчера ходила на «Гамлета» с Рудковским. Эти слова буквально вырвали Владимира из пучины переживаний. Он знал, что этот чёртов актёришка давно положил глаз на Брик. Она держала дистанцию, отказывала ему во встречах. А вчера, стало быть, пошла с мерзавцем в театр… — И как постановка? — только и спросил Владимир, ощущая тупую душевную боль. — Мне понравилась. Обязательно сходи. — А как Рудковский? — Что ты имеешь в виду? — с полуулыбкой посмотрев на мужчину, спокойно поинтересовалась Лиля. — Ну, он ведь давно добивался встреч с тобой, — Маяковский попытался скрыть ревность, но у него не получилось. — Он прекрасный человек, Володенька. Но ты ведь и сам это знал, правда? — Догадывался. — Тогда к чему этот вопрос? «Ты сама знаешь», — с болью подумал Владимир, но промолчал. — Я уже второй раз вижу тебя в обществе Есенина. Что вас связывает? — оглядевшись по сторонам, женщина взяла поэта под руку, и они начали переходить пустую дорогу. — Философия, — хмуро ответил футурист. — А поподробнее? — Что может связывать двух поэтов, если не заумные разговоры о смысле жизни, ценности литературы и прочей безделице? — горько ухмыльнулся Маяковский, с потаённым томлением думая о том, что она, всё же, не убрала руку. Так они и прошли ещё один квартал. И вот Лиля отстранилась, посмотрела на окна своей квартиры. Владимир знал, что она не пригласит его войти, и всё равно испытал горечь, словно его в чём-то обманули. — Что ж, до встречи. Надеюсь, ты напишешь хорошие стихотворения, которыми обязательно поделишься со мной, — слегка поведя плечами, Брик с вызовом посмотрела в карие глаза и, коснувшись на прощание пальцев Владимира, развернулась и быстрым шагом вошла в подъезд. — То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной, это удар хороший, — прошептал Маяковский, провожая её тяжёлым взглядом. …Есенин медленно подошёл к столу, за которым сидел Владимир, и сел напротив, не снимая лёгкого пальто, не вынимая рук из карманов. Голубой взгляд схлестнулся с карим, словно кубики льда бросили в крепкий кофе. — Вы хотели меня видеть, — холодно произнёс Сергей. Отчасти его злость была напускной: ему совершенно не хотелось показать футуристу, что эта странная игра увлекала его. Тем не менее, в душе ещё плескался гнев из-за той потасовки, свидетелем которой стала Анна Ахматова. Душа требовала возмездия. — Вы немного задержались, — Маяковский потушил сигарету в пепельнице и внимательно всмотрелся в лицо Есенина. — Почему именно здесь? — поинтересовался имажинист, обводя скользящим взглядом полутёмное помещение. Богемные коричневые обои с золотыми вензелями, хрустальная люстра на потолке, уютные круглые столики на двоих и алые розы в стеклянных вазах. Пахло сигаретами, кофе и выпечкой. За стойкой дремал официант. Посетителей, не считая двух поэтов, не было. — Мне нравится это место. Здесь тихо. — Зачем вы назначили эту встречу? — Мне понравились наши разговоры о любви. Но вы всё ещё сердиты на то, что я сказал тогда, — едва заметно улыбнулся Владимир. — Вы меня слишком плохо знаете, чтобы судить, мать вашу, — прищурившись, отчеканил Есенин. — Не горячитесь! Я не желаю вас обидеть, — улыбка Маяковского стала шире. — Я искренне хочу узнать, как вы любили, что при этом чувствовали… — Не знаю, зачем мне душу перед вами выворачивать, — посмотрев в сторону, Сергей взял вилку и покрутил её в пальцах. — Вы ведь каменный памятник. Извергаете свои революционные агитки и всё. Не поймёте вы моих чувств, товарищ авангардист. — Я знаю, что не пойму. По крайней мере, не сразу. Но в том-то и дело, что я… — мужчина провёл пальцами по чёрному галстуку, так хорошо сочетающемуся с белой рубашкой и кремовым жилетом. — Скажем так, я хочу понять то, что доселе мне было недоступно. Вы именно такой человек. Мы с вами слишком разные, но у всего разного есть что-то общее. Почему бы не найти это, не попытаться познать? Сергей перевёл внимательный взгляд на мужчину. Прищурившись, отложил вилку и кивнул: — Что ж, хорошо. Вы хотите узнать, что для меня любовь? Это трепет сердца, как преддверие солнечной весны. Она окрыляет, делает покорным, смиренным, возвышенным. Я даже пить не хочу, когда влюбляюсь! Всё кажется сразу другим, а на душе тепло, словно взял и вернулся в детство. — Хотел бы я испытать это, — совершенно серьёзно произнёс Владимир. Раз уж они встретились и начали этот разговор, то стоило приоткрыть душу, иначе в чём смысл? — Вы никогда не испытывали такую влюблённость? — несколько недоверчиво спросил Сергей, пытаясь понять, хочет его высмеять проклятый футурист или нет. — Нет. Моя любовь — пожар, на сердце одни ожоги, — мрачно отозвался мужчина. — Хочется припасть губами к живительному источнику, исцелить душу. — А любовь ли это, если оставляет ожоги? — вдруг спросил Есенин. Маяковский вспыхнул. Да как он смеет сомневаться в глубине его чувств! — Я имею в виду… Любовь ли это, если кто-то заставляет страдать, выжигает душу и сердце? Если любишь, то не сделаешь человеку зла, — заметив страшный взгляд Владимира, добавил Сергей. Маяковский опешил. Казалось бы, такая простая мысль, но почему она коснулась его сознания только сейчас? Разве раньше он не говорил сам себе, что Лиля его погубит, что не любит, а просто играет? — Я не сомневаюсь, что вы любите её. Это видно невооружённым взглядом, — Есенин откинулся на спину стула и скрестил руки на груди. — Боюсь, что без этого чувства не смогу писать, — негромко произнёс Маяковский. — Она делает из меня того, кто я есть. — А что, если без неё напишете ещё лучше и больше? Страдания нужны, бесспорно. Они толкают нас, творцов, на новые победы, но не слишком ли велика цена — постоянные муки? Впрочем, не мне рассуждать о ваших чувствах. Мы с вами мало знакомы. Владимира потрясло, насколько точно Есенин коснулся его состояния и понял то, что скрывалось между словами. Может, не настолько они и разные, раз способны понимать друг друга даже вот так, с помощью обобщений и недосказанности? — Что вы молчите? — ухмыльнулся Сергей. — Этот стих я посвятил вам. Прочтите, — Владимир достал из кармана брюк свёрнутый пополам листок и протянул его мужчине. Тот взял, развернул бумагу и начал читать. Сердце стучало всё быстрее, дышать отчего-то стало тяжело. Никто никогда не посвящал ему таких слов. Есенин перечитал произведение снова и снова, думая, что в этих шести строчках слишком много личного, того, что ускользает при свете дня. — Красиво… Спасибо, — негромко произнёс Сергей. Когда он посмотрел на Владимира, то в его глазах уже не было льдинок. Он был немного взволнован и воодушевлён, словно ребёнок, получивший неожиданно приятный подарок. Есенину казалось, что, глядя на Маяковского, он может обжечься. Его боль и «пожар сердца» передавались с помощью одного лишь взгляда. Не стал ли Сергей, нежданно и негаданнно для самого себя, тем самым живительным источником, к которому приник Владимир? Они вышли из кафе и направились вверх по улице. Есенин убрал стихотворение в карман пальто. Странное волнение всё ещё не покидало его. Мужчины сами не заметили, как прошли в старый пустынный сквер, в котором находилась одинокая беседка. Сергей вошёл в неё и взял с поручня сухой кленовый листок. Покручивая его в пальцах, опустился на сидение. Маяковской сел рядом. Соприкосновение плеч, вроде бы такое простое и невинное, вызывало странное напряжение. Есенин повернул голову к своему спутнику, желая что-то сказать, и в эту же секунду Владимир сделал то же самое. Его тёмные глаза словно вдруг возымели какую-то власть над Сергеем. Тот не мог отвести взгляд, вдыхая аромат осеннего костра: где-то неподалёку жгли листья. Маяковский слегка наклонил голову и коснулся губами губ Сергея. Поцелуй застыл, боясь дать самому себе жизнь. Есенин широко распахнул глаза, но не отстранился. Сердце было готово разорвать грудную клетку. И вот Владимир слегка пошевелил губами, несмело и нежно целуя Сергея. Ресницы того задрожали. Эта сладкая ласка длилась несколько долгих секунд, Владимир целовал мужчину неспешно, очень легко, едва касаясь губами губ. И когда он медленно отстранился, внимательно глядя в лицо имажиниста, тот вдруг приложил к устам кленовый лист, что всё это время держал в руке, и, подавшись вперёд, ткнулся губами в губы Маяковского. Поцелуй сквозь листок заставил сердца поэтов трепетать. А потом Сергей, ощущая сладострастное головокружение, отстранился. — Вы тот ещё баловник… — с хрипотцой произнёс он. Владимир смотрел на Есенина и не мог налюбоваться. Вот же он, его источник… Рядом с Сергеем не было боли и отчаяния, они отступали. Что же это за наваждение? Почему так происходило? — Я буду ждать вас завтра здесь. В шесть часов, — прошептал он, после чего встал и зашагал прочь, пряча руки в карманы брюк. Есенин посмотрел на кленовый лист в своей руке и подумал, что оставит его себе.