Августовская прохлада

Неслышно приоткрылась дверь, по стене проскользнул светлый прямоугольник и исчез в оконном стекле, отражающем дождь. Есенин приоткрыл один глаз. Маяковский стоял на пороге, глядя хмуро и пытливо. Сергей сжал пальцы и услышал шуршание. Ах, да, письмо от Ганина… Мужчина думал о нём, пока не провалился в царство сна. — Всё в порядке? — хрипло спросил Есенин и сел. — Я стихи написал. Вам, — помолчав, тяжело произнёс футурист и, подойдя к кровати, протянул блондину листок. Сергей принял его и развернул. Он привык посвящать свои стихотворения другим, но чтобы ему посвящали, да ещё и не нечто шутливое или злобное, а сердечное и трепетное — было для Есенина в новинку. Облизав пересохшие губы, Сергей посмотрел на Владимира. — Красиво. — Вам правда нравится? — Ещё как. — Вы кажетесь разбитым, — угол губ Маяковского нервно дёрнулся. — Получил письмо от… друга. Кажется, он в большой беде, — с грустью отозвался Есенин и положил стих Владимира в карман брюк. — Я принёс рафинад и колбасу. Давайте поедим? — Было бы неплохо. Они прошли в тёмную кухню, в окно которой заглядывал тоскливый уличный фонарь. Есенин достал сигарету, дунул в неё и сел за стол. На душе было скотски. Сергей хорошо предчувствовал беду и теперь ощущал, что грядёт что-то нехорошее. Они молча жевали бутерброды и пили чай. Есенин был притихшим и задумчивым. Маяковский первым нарушил прохладное молчание. — Сергей, я понимаю, что для вас это, должно быть, неожиданно, но… Вы мне нужны, — сглотнув, тихо произнёс мужчина. — Вы моё спасение, мой спасательный круг в пучине бушующего моря… Всё очень серьёзно. Поверьте мне. Чуть не подавившийся Есенин медленно отложил бутерброд и вытер губы тыльной стороной ладони. Криво улыбаясь, он смотрел своими чистыми голубыми глазами в жгучие карие. Разобраться пытался. — Почему вы молчите? — нахмурился Владимир. — Да я даже не пойму, как на ваши слова реагировать. Я никогда не… ну, в общем, с бабами знаю, как калину варить, а с мужиками… — Как пошло! — воскликнул Маяковский. — Не, ну, а чё? Мужик в любви изъясняется, а я должен что-то ответить, чего — не знаю… — Есенин замолчал, когда Владимир поймал его руку и коснулся губами пальцев. — Серёжа, я впервые за долгое время не думаю о… ней. Могу дышать, свободно творить… — Так уж ли свободно? — оскалился Сергей, продолжая умело кочевряжиться. — Вы же теперь не ей пишете, а мне. — Но вам ведь нравится. — Нет, голубчик, я этого не говорил! — театрально протянул Есенин и вырвал руку, вставая. — Идите к Лиле, идите. Бабы, они же такие, им надо, чтобы на них плевали, тогда ползать будут. Ну вот вы идите и покажите ей своё безразличие! Маяковский нехорошо прищурился и процедил: — Не надо толкать меня в то же болото, Есенин. Замолчите, пока я не дал вам в морду. — Да пошли вы! Я вам ничего не должен! — заорал вмиг взбесившийся Сергей, махнув рукой. — В морду он мне даст! Велика фигура, да дура! Эта «фигура» резко поднялась, раздался грохот падающего стула. Владимир с размаху заехал Есенину по лицу. Тот от неожиданности не устоял на ногах и врезался спиной в стену, ощущая, как из носа течёт горячая кровь. — Паскудник чёртов! — успел сказать он прежде, чем Маяковский схватил его в охапку и нашёл губами губы. Есенин вырывался и бил кулаками бока и спину Владимира, но в какой-то момент, ощутив лишь ещё больший напор, сдался. Размякнув, они иступлённо целовались, глотая кровь Сергея и сменяя сплетение языков лёгкими укусами. Когда Маяковский, тяжело дыша, отпустил Есенина, тот провёл ладонью по лицу, сильнее размазывая по нему алую жидкость. — Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли… — прошептал он, блестя глазами. — Идём, я умою тебя, Серёжа, — голос Владимира чуть подрагивал. Это было так странно, но Есенин, погружённый в новые ощущения, позволил Маяковскому отвести себя в ванную и бережно вымыть физиономию. Блондин украдкой наблюдал за холёным и породистым лицом Владимира, подмечая, что тот симпатичен. Не как Зинка, конечно, совсем другой красотой, мужественной… — Что так смотришь? — тихо спросил Маяковский. — Да просто… — рассеянно ответил тот и сморгнул. — Ты хотел бы, чтобы я ушёл? — Владимир осторожно вытирал влажное лицо блондина. — Ну… Если дурить не будешь — оставайся! — хохотнул Сергей и тут же стушевался, замечая суровый и пристальный взгляд футуриста. Он ведь, получается, издевался над Владимиром как Брик, юлил, играл словами. Чем же тогда он лучше? Есенину стало совестно, хоть он и понимал, что до поры. Отобрав у Маяковского полотенце, блондин начал вытирать им окровавленную физиономию Владимира. И эти прикосновения, лёгкие и волнующие, были до одури приятными. Чтобы Сергею было удобно, Маяковский присел на борт ванны. Идиллию нарушил звонок в дверь. Владимир снова нахмурился и, помедлив, пошёл открывать. Из коридора донеслись голоса и твёрдые шаги. Есенин глянул в зеркало на своё помятое отражение и выглянул из ванной. На него уставились двое незнакомых типов в кожаных плащах. И Сергею не нужно было гадать, кто это — всё было ясно по лютым лицам и одежде. — Сергей Александрович? — сурово спросил один из них, показывая документы. — Мы уполномочены отвезти вас в отделение для допроса. — На каком основании? — изогнул бровь Маяковский. — Мы не будем повторять дважды, товарищ Есенин, — добавил второй. — М, ну ладно, надо так надо, — пожав плечами, легкомысленно ответил блондин, хотя взгляд заметно потускнел. — Ждите меня, Володенька, кофе пока сварите.

***

Есенина завели в тёмное помещение, пропахшее плесенью, и усадили на табуретку. В нескольких метрах от него сидел полноватый мужчина в форме и изучал документы. Из света была только настольная лампа. — На каком основании я задержан, можно узнать? — спросил Есенин, когда молчание затянулось. — Давайте сразу договоримся: вопросы здесь задаю я, — суровый голос действовал на нервы. — Ваши фамилия, имя и отчество? — Есенин Сергей Александрович. Машинист быстро печатал протокол допроса. — Место рождения? — Константиново. — Деревня? — Село. — Год рождения? — Девяносто пятый. — Национальность? — Русский. Чекист поднял на Есенина тяжёлый взгляд и отложил бумаги. — До нас дошла информация, что вы поддерживаете связь с белогвардейским эмигрантом, Феликсом Юсуповым. — Да не, это брехня, — ответил Сергей, ощущая бешеное биение сердца. — Вы с ним знакомы? — С Юсуповым-то?  — Да. — Виделся на одних посиделках. Он мои стихи похвалил. — Виделись всего лишь раз, стало быть? — Ну да, я же говорю… — улыбнулся Есенин. — А вы в курсе, что он спонсировал общество русских фашистов, которое возглавлял ваш друг Алексей Ганин? — нехорошо улыбнулся чекист. — Чего? Н-нет, впервые слышу. — Так уж и впервые? — Конечно. Не слыхивал я о таком, не слыхивал. — А может вы мне врёте, товарищ Есенин? — тяжело поднявшись, чекист подошёл к задержанному и улыбнулся одной из самых зловещих своих улыбок. — Не вру, честное слово, — сделав невинное лицо, ответил Сергей. — Вы в курсе, что ваш друг планировал покушение на Советскую власть? В курсе деятельности общества русских фашистов? — Нет. Я даже не слышал о таком. — А, может, покатались по заграницам, да решились продаться кому-то на Западе? — выплюнул чекист и схватил Есенина за волосы, начиная грубо дёргать его голову из стороны в сторону. — Нет, я Родину люблю! — сквозь боль выкрикнул Сергей. — Да все вы, писаки, шкуры продажные, — оставив кудри поэта в покое, мужчина с силой заехал огромным кулаком ему по лицу. Тот упал на спину вместе со стулом, захлёбываясь кровью. Владимир сидел, сгорбившись над чашкой с остывшим кофе. Над Москвой брезжил унылый осенний рассвет, не принёсший ничего, кроме холодного ветра. Где-то хлопнула дверь. И Маяковский не сразу сообразил, что в их квартире. И когда это она успела стать их?.. Мужчина подорвался и вышел в коридор. Есенин стоял у зеркала и смотрел на своё бледное отражение. Фиолетовой кляксой на его лице красовался фингал. — Что случилось? — спросил Владимир, только сейчас замечая, что всё так же держит полотенце с каплями засохшей крови. — Твари. Русских хотят истребить. Ненавидят наш народ, войну ему устроили, — глухо отозвался Есенин и вдруг побежал в гостиную. На нём был порванный костюм, поверх которого было накинуто пальто. Владимир пошёл следом за блондином, наблюдая за его истерикой. Сергей срывал с окон шторы и топтал их, матерясь на все лады. Беря с полок что попало, отбрасывал в сторону и хватался за волосы. — Коммуниста из меня хотят сделать! Сукины дети! Да хер им всем! Не дождутся! — Чего они от тебя хотели? — спросил Маяковский, стараясь не терять терпение. — Думают, что я антисоветчик! Что заговоры против них леплю! Хер вам, поняли? — распахнув окно, Есенин показал пустынной улице два средних пальца. — Упыри-вурдалаки, драть вас вилами! Видя, что Сергей находится в слишком взвинченном состоянии, да ещё и будучи избитым, Владимир молча подошёл к мужчине и обнял его. Чтобы Есенин не брыкался, ему пришлось заломать ему руки и удерживать их за его спиной, пока тот, горячо дыша в его грудь, не успокоился. — Отпустило? — поинтересовался Маяковский. — Угу, — буркнул тот, шмыгнув носом. — Только рожа болит.