Прогулка во тьме

      Шуршащий звук опасной бритвы. Фушими представляет, как дневной свет отбрасывает блики на холодной стальной поверхности. Чужие пальцы мягко поворачивают и наклоняют его голову, острое лезвие неторопливо скользит по щекам, подбородку, шее, плавно минует выступ гортани. Мунаката предельно аккуратен и точен в своих движениях. Этот утренний ритуал ещё не успел войти в привычку, но с ним они находятся уже на принципиально ином уровне доверия.       Холодный ветер облизывает голое плечо Фушими, забирается под ворот расстёгнутой рубашки, пока тот терпеливо дожидается, когда Мунаката закончит. Прохладно, за окном слышится запах приближающегося дождя. Он покрывается мурашками, невольно содрогаясь, и Мунаката моментально отводит руку с лезвием в сторону от его горла.       — Ты дожидаешься, когда я тебя пораню? — нейтральный вопрос сопровождается нежным прикосновением пальцев к губам.       — Просто не отвлекаю вас, капитан.       Фушими слышит тихое хмыканье, затем неуловимое перемещение в пространстве.       — Не надо, — останавливает он, когда Мунаката берётся за створку окна, чтобы закрыть его, и тут же натягивает сползшую с плеч рубашку, зябко поводя плечами.       — Если ты простудишься...       — У вас появится вдвое больше забот.       Мунаката молча возвращается на место, за спину Фушими, и вновь берётся за бритву.       — Тогда мне придётся взять твою жизнь под полный контроль во избежание новых неприятностей.       — Вы уже её контролируете.       — Отнюдь. У тебя по-прежнему остаётся свобода воли.       Фушими слышит плохо сдерживаемую улыбку в его голосе, и по телу начинает разливаться живительное тепло, отталкивающее внешний холод. Нет, это происходит не от слов, а от самого Мунакаты, настроение которого постепенно меняется, его намерения и чувства передаются электрическими импульсами от самых кончиков пальцев и проникают под кожу Фушими, вызывая отклик.       Он чувствует, как мягкое пушистое полотенце стирает с его лица остатки влаги и пены для бритья, как следом нежной кожи касаются горячие губы Мунакаты, повторяющие путь бритвы: щёки, подбородок, шея. Хлопковая рубашка снова ползёт вниз, теперь обнажив оба плеча, безропотно подставленные под распаляющие тело поцелуи. Фушими коротко вздыхает и впивается ногтями в ладонь. Он знает, что их могут в любой момент прервать, знает, что Мунаката всегда чем-то занят и может оставить его, находящегося на грани, в любой момент, поэтому не позволяет себе сдаться. Но тот берёт его за руку и вынуждает подняться со стула, сразу после этого затягивая в давно остывшую постель. Там он гладит, трёт и сжимает и без конца целует, заставляя Фушими выгибаться под его ладонями и губами, отчего кровь последнего почти кипит. Холодные простыни вскоре теплеют, ветер из окна перестаёт казаться ледяным, а собственнические объятия Мунакаты становятся невыносимо жаркими. Фушими мучительно стонет от остроты ощущений и напрочь стёршихся границ, от горячей наполненности. Руки, невесомо касающиеся тела, направляют его едва заметно, и он понимает, что Мунаката не ждёт от него излишнего рвения, а только хочет видеть сверху — ограниченного, невидящего, но раскованного.       Он сгорает от желания увидеть сейчас под собой тело капитана, покрытое испариной, вздымающуюся от сбивчивого дыхания грудь; увидеть происходящее его глазами и представить, что он чувствует. Нельзя. Фушими в очередной раз размашисто опускается на его бёдра, издаёт протяжный стон удовольствия и сожаления одновременно. Он упирается руками позади себя и продолжает двигаться, представляет, какой вид открывается взору Мунакаты, насколько чувственно и бесстыдно может выглядеть в его глазах сейчас. Хотя может ли в сексе хоть что-то считаться бесстыдным? Чаще, сильнее, заполняя комнату запахами и звуками. У Фушими кружится голова от жара и нестерпимо сладкого чувства, стянувшего мышцы колоссальным напряжением, но Мунаката смотрит. Он знает, чувствует его пронзительный взгляд так же явно, как чувствует его ладонь на своём животе, как чувствует тепло внутри себя и слышит его стон.       Мунаката укрывает одеялом, пряча от ветра. У самого Фушими нет желания шевелить даже пальцем, он просто лежит, прижавшись щекой к тёплой груди, слушает биение успокаивающегося сердца. Где-то вдали звучит первый гром.       Подчинившись неожиданному порыву чувств и желаний, он ласково целует его грудь, снова и снова, пока Мунаката не обнимает крепче. Ближе к ещё горячему истомлённому телу.       — Ты можешь расслабиться, — влажный шёпот окутывает сонным маревом. — Сегодня нас никто не прервёт.       На несколько мгновений Фушими замирает, переваривая сказанное. Ему с трудом верится, что Мунаката намерен провести с ним весь этот пасмурный холодный день, отложив свои дела и обязанности. И всё же, усыплённый его теплом и запахом, он медленно проваливается в забытье несмотря на утренние часы, поскольку знает: на этот раз, проснувшись, он обнаружит Мунакату рядом.       Приходит в себя Фушими от нехватки воздуха, ему тяжело дышать и он не сразу понимает где находится — это Мунаката прижал его к себе во сне. Охватывает странное чувство. Он впервые просыпается рядом с ним, вообще впервые за долгое время просыпается не один, и в этом тепле даже кромешная тьма кажется непривычно уютной, словно всё так, как и должно быть.       Мунаката ровно дышит. Его дыхание слегка щекочет кожу Фушими, пока тот размышляет, как выглядит спящий командир без очков. Как тёмно-синие пряди спадают на лицо, умиротворённое оно или хмурое. Он освобождает руку и вслепую касается его щеки, ведя кончиками пальцев вверх по скуле, прослеживая линию бровей, надеясь "увидеть" хотя бы так.       — Фушими?       От неожиданности Фушими вздрагивает и отдёргивает пальцы.       — Я... думал, вы спите.       — Уже нет. "Вы"?       Начинается. Осознав, сконфузившись и тихо фыркнув, Фушими прячет лицо в изгибе шеи Мунакаты, и тот просто обнимает в ответ.       — Ещё день?       — Да, пожалуй.       В уютной тишине комнаты оба различают глухой стук редких капель, разбивающихся об оконное стекло и отлив. Ветер снаружи стих, доносится только приглушённый шум не то начинающегося, не то уже затихающего дождя. Наверное, за окном сейчас всё мрачно и серо, раньше Фушими непременно погрузился бы из-за этого в ещё большее уныние. Однако рядом Мунаката, его присутствие вселяет странную, приятную уверенность сродни той, что появляется на поле битвы, когда он возглавляет отряд. Фушими даже не замечает, как с него постепенно сходит желание перечить и дерзить, и с каждым разом он поддаётся влиянию их связи сильнее.       Спустя какое-то время Рейши поднимается с постели. На лице осекшегося Фушими проступает немой вопрос, но горячие после сна руки тотчас легко обхватывают его, чтобы вытянуть из-под одеяла.       Непонимание улетучивается, когда они оказываются в ванной комнате, давно превратившейся чуть ли не в сакральное для них двоих место. Мунаката прижимается к его спине, крепко обнимает и с уже знакомым нетерпением целует в шею. Ясно. Разморённый сном и утренним сексом Фушими откидывает голову ему на плечо, послушно сдаваясь, чувствует, как по бёдрам стекают последствия первого раза. Ему кажется, Мунаката хочет извести его до такой степени, чтобы от одного лишь поцелуя у него начинали подкашиваться колени.       Звук шумящего душа скрадывает горячие вздохи, которые смешиваются в момент поцелуя. Лицо Фушими ласкают не только губы Мунакаты, но и тёплая вода, струящаяся вниз. Критический момент для него наконец пройден, мрачные мысли перестают терзать измождённый разум, теперь свободный от предубеждений относительно Рейши. Без него реальность для Фушими становится невыносимо гадкой — эта простая истина вдребезги разбивает последние барьеры в его голове. Он подпускает его к себе нестерпимо близко не только физически, но и морально. Здесь, сейчас. Подобная связь именно с ним становится необходимым фактором выживания, Фушими не желает даже просто представлять иной расклад. Не теперь.       Границы стёрты окончательно. Преисполненный небывалой уверенности в своих действиях, он бездумно опускается на колени перед взбудораженным Мунакатой. Для минета глаза не нужны, Фушими вообще становится абсолютно плевать на своё зрение, лишь бы дни подобные этому повторялись чаще. Без его проклятой слепоты их отношения остались бы прежними, он сам не позволил бы им измениться, потому что... Потому что Фушими невероятно упрям, сейчас он легко признаёт очевидный факт и понимает, что из-за своего упрямства никогда не сумел бы осознать тягу Мунакаты к нему. Будь обстоятельства иными, всё осталось бы по-прежнему.       Пальцы Мунакаты с силой стискивают волосы у него на затылке, когда Фушими берёт член глубже. Как давно Мунаката в нём заинтересован? Ведь это началось раньше, до ситуации со слепотой. Они оба всегда соблюдали субординацию, не выходя за рамки служебных отношений. Почти не выходя за рамки, пару случаев в неформальной обстановке не стоит брать в расчёт. Как бы там ни было, длительность интереса начальства не вызывает сомнений, недавние события стали лишь катализатором для того, что зародилось гораздо раньше. От понимания ситуации и накатывающего неадекватного восторга, внутри у Фушими всё стягивается и сладко ноет будто в предоргазменной неге.       Освобождая рот, Фушими жадно глотает воздух и с той же жадностью проводит языком по твёрдому члену, но ответная реакция слабая. Почему Мунаката всегда так заносчиво сдержан? Раздражает. Он плотно обхватывают головку губами, настойчиво ласкает кончиком языка — пальцы в его волосах сжимаются крепче и тянут, сверху раздаётся только надсадное дыхание. Фушими мысленно фыркает. Синий Король слишком любит всё контролировать, даже себя.       Позже, зажатый между разгорячённым Мунакатой и холодным кафелем, он позволяет всем своим чувствам, сознательным и бессознательным, слиться воедино. Поглощённый глубокой преданностью с привкусом возбуждения, столько времени мучимый внутренним конфликтом и раздираемый постоянными противоречиями, Фушими ощущает, как с его плеч спадает тягостный груз. Ладони упираются в стену, тело вздрагивает от ритмичных толчков и свистящего, щекочущего затылок дыхания Короля, которого он окончательно признаёт своим без глухого чувства вины перед Суо Микото, Мисаки и всеми прочими. То, что прежде не давало ему покоя, вынуждая быть белой вороной в любом стане, раздражало и злило, исчезает бесследно благодаря настойчивости Мунакаты, понимающего проблемы Фушими лучше самого Фушими.       — Мунаката...       — Да, я знаю.       Пальцы скребут по мокрому кафелю. Для него одного этих чувств слишком много, испытывать сейчас всю гамму разом невыносимо больно и одуряюще хорошо, сознание практически мутнеет. Из груди Фушими вырывается вымученный, сдавленный всхлип наслаждения и облегчения, он тут же чувствует, что ладонь Мунакаты прижимается к щеке и поворачивает его голову. Дыхания не хватает, но они всё равно целуются, снова так же отчаянно, как в самый первый раз, будто происходящее может резко померкнуть для них обоих и исчезнуть подобно сонной пелене. Фушими кончает раньше, не выдерживая.       — Это вовсе не обязательно, — голос уставшего Мунакаты звучит почти нежно после пережитого, в нём слышится знакомая улыбка. Фушими только веско хмыкает в ответ и продолжает намыливать его плечи и спину.       — Сколько можно считать меня беспомощным?       — Я не считаю тебя беспомощным.       — Тогда дай мне сделать это.       Интонации Фушими не меняются, всё то же показное равнодушие и апатичность, что говорит лишь о степени его комфорта в сложившейся ситуации. Он полностью привык, принимает этот факт и продолжает методично растирать тело Рейши, полагаясь только на осязание. Изучать его расслабленное тело, с которым Фушими всё ещё плохо знаком, приятно, он впервые позволяет себе настолько откровенно касаться Мунакаты. Мытьё плавно перетекает в ненавязчивый массаж. В какой-то момент Фушими прислоняется к его мыльной спине — ладони соскальзывают на грудь, он обнимает молча, немного нерешительно.       — Устал?       — Нет.       Через четверть часа, после всех водных процедур, когда они возвращаются обратно в комнату, смысл заданного вопроса становится более понятен: Мунаката не планирует заканчивать. С волос Фушими ещё падают капли, когда в свежее, пахнущее чистотой тело уверенно вторгаются пальцы. Бессильно откидывая голову на смятое одеяло, он дёргается, кусает губы и подставляется, прогибаясь в спине. Колени подрагивают из-за перенапряжения в мышцах. Оба даже не успели толком остыть, лишь смыли с себя пот и утомление. Возможно, Мунаката просто навёрстывает упущенное в силу своей постоянной занятости, а, возможно, даёт себе волю, дождавшись от Фушими доверия. И того же желания. В любом случае Фушими готов позволить ему делать с собой что угодно.       Всё меняется, когда вместо пальцев он чувствует настойчивые прикосновения языка. Непроизвольно вырывается не то возглас, не то удивлённый стон, Фушими моментально зажимает рот рукой и жмурится, не веря самому себе и своим ощущениям. Мунаката доведёт его до сумасшествия.       Грудь и живот часто вздымаются от рваного дыхания, которое иногда замирает на несколько секунд, голова кружится. Чем дольше затягиваются ласки языком, тем острее становятся желания Фушими; ему хорошо, ему до помутнения рассудка хорошо, словно он почти на грани, но этого недостаточно. Рейши только дразнит. Такими темпами он заставит его кончить в тот самый момент, как вставит член.       — ...хватит, — Фушими не замечает, как срывается на глухую просьбу. Что он произнёс это вслух, ему удаётся понять лишь после любезного вопроса Мунакаты:       — Ты уверен, что тебе достаточно?       Фушими стискивает зубы и стонет почти злобно, в ответ на что вновь чувствует проникновение тёплого языка внутрь. Издаваемые звуки превращаются в нечто отдалённо напоминающее то ли нытьё, то ли жалкий скулёж, до зубовного скрежета откровенные реакции на грани с психом.       — Мунаката...       — Что?       Да будь ты проклят, грёбаный садист.       — Вставь мне уже наконец.       Почти злобное шипение, но Фушими тотчас получает желаемое и с нетерпеливым стоном кончает. Сразу же. Выругаться ему не удаётся — рот занимает очередной глубокий поцелуй. Мунаката начинает двигаться в нём мучительно медленно, с явным наслаждением истязая оголённые нервы, а Фушими стонет прямо в губы, цепляется за его плечи и тихо ненавидит. И хорошо всё так же до помутнения рассудка.       Когда они снова лежат обессиленные, довольные, окутанные сонливостью, Фушими становится плевать на то, что он ничего не видит. Плевать на время суток, на разборки Королей, на дамокловы мечи. Имеет значение только Мунаката, лежащий сейчас сверху.       — Завтра я проснусь один?       — Боюсь, что так.       — Тогда...       — Я не стану будить. Тебе полезен сон.       — Даже если я хочу иначе?       Мунаката поднимается и устраивается рядом, хотя Фушими был более чем доволен прежним положением.       — Для этого тебе придётся засыпать у меня.       Вздрагивает. Провоцировать лишние пересуды не больно хочется, наверняка о них уже ходят слухи, пусть Мунаката и уверяет в обратном, но мысль о сексе в его постели превращается практически в запретный плод.       — Я не хочу, чтобы всё закончилось, - слова произносятся бездумно, когда Фушими уже проваливается в дремоту, засыпая у Мунакаты на плече.       — Мы едва начали.       Без ума.