Прогулка во тьме

      Раздражающий писк будильника.       Фушими моментально просыпается и гадает, почему не отключил его за прошедшие дни. Открывает глаза, видит всё ту же темноту, что и прежде. Ничего не меняется.       — Заткнись, — сонно приказывает, и будильник послушно замолкает, когда пальцы находят нужную кнопку.       Он переворачивается на спину и лениво шарит рукой по постели. Пусто. Губы медленно расползаются в кривой улыбке, а та, в свою очередь, превращается в недовольную гримасу. Ну, конечно. Ожидать чего-то иного было глупо, но, возможно, оно и к лучшему. Неловкие фразы не придали бы этому утру ни капли ожидаемой прелести. О том, что сейчас утро, Фушими догадывается по характерному шуму с улицы, врывающемуся в комнату сквозь приоткрытое окно.       К чёрту Мунакату.       Он встаёт с постели, и поясницу тотчас болезненно простреливает, а следом ломота охватывает всё тело. Глухо чертыхаясь, Фушими нетвёрдо ступает по комнате, не в силах окончательно выпрямиться. Ему кажется, словно каждая мышца одеревенела. Морщась не столько от боли, сколько из-за самих последствий проведённой с Мунакатой ночи, он добирается до комода и выуживает оттуда свежее бельё и рубашку. Ни разу в жизни обычный утренний туалет не доставлял ему столько хлопот, позже следует обязательно выразить своему начальству глубокую признательность за это.       Когда он вслепую прочёсывает пальцами волосы, то задаётся нелепым вопросом, куда он, собственно, собрался. За пределами комнаты Фушими не ступит ни шагу самостоятельно, а неуверенно идти по коридорам, цепляясь за стены посреди бела дня... Он с тяжёлым вздохом опускает руки. Откуда взялась эта дурацкая уверенность, что всё в полном порядке? Из-за нескольких ночных тренировок? Ориентируясь по звукам, идущим со стороны окна, Фушими круто разворачивается и доходит до двери, чтобы со звучным щелчком провернуть замок. А после этого, прислонившись к ней спиной, неожиданно для самого себя замирает. Нет, ощущения не обманывают, за дверью действительно кто-то стоит. Кто-то, перед носом у кого он только что демонстративно её закрыл, и кто до сих пор не уходит.       Осознание накатывает будто холодная приливная волна. Опомнившийся Фушими чуть поворачивает голову к двери, уточняя:       — Акияма?       — Да, — звучит как-то неуверенно. — Прости.       — За что?       И сразу вспоминает о запрете. Кроме капитана и лейтенанта вход в эту комнату для всех остальных строго-настрого закрыт, однако Акияма вновь оказался здесь вопреки приказам старших по званию. Вспоминая свою настойчивую просьбу сейчас, Фушими чувствует себя почти идиотом. Глупо и по-детски, в конечном итоге он стал первым, кто начал сходить с ума от такой изоляции.       — Капитан уверяет, что недуг временный, — звучит так, словно Акияма в чём-то оправдывается. А ещё будто ищет любые способы зацепиться с Фушими языком, чтобы не уходить.       — Ага, временный, — эхом откликается Фушими.       — Фушими-сан?       — М?       — Я...       Фушими понимает, что Акияма тоже прислоняется к двери спиной.       — ...могу помочь в чём угодно. Мне совершенно нетрудно.       И краем глаза замечает рядом уже знакомые голубые всполохи. Вьются и клубятся тонкими нитями дыма в кромешной темноте.       Возникает мысль, что прошёл слух о его ночных тренировках с Авашимой.       — Всё в порядке, мне не требуется помощь.       "Только новые глаза".       Они стоят в абсолютном молчании, разделённые лишь дверью. Спустя пару минут Акияма вежливо прощается и с заметным сожалением уходит, а на Фушими накатывает неприятная тяжесть, которая давит на плечи. За время его вынужденного затворничества этот короткий разговор оказался самым изматывающим из всех. Тяжелее, чем любой из разговоров с Мунакатой. Фушими с прежним недовольством признаётся себе, что теперь все мысли, так или иначе, сводятся к нему, и это невыносимо. Внутри всё сразу тоскливо тянет. Настолько паршиво тянет, что прежде он ассоциировал эти чувства исключительно с Мисаки, которого уже пообещал втоптать лицом в какую-нибудь отвратительного вида грязь и придавить сверху ногой. Ослепительная красная вспышка по-прежнему маячит в его памяти; он откровенно ненавидит красный цвет. Но теперь на те же чувства претендует Мунаката, даже не подозревающий об этом. Фушими сжимает пальцы в кулаки и прислоняется затылком к деревянной поверхности. Спокойно, это пройдёт. Второй человек вроде Мисаки ему не нужен, одного такого хватает с лихвой. Едва в памяти всплывают ночные происшествия, Фушими с уже явным раздражением отходит от двери.       Мунаката появляется только вечером, позволив Фушими вдоволь извести себя самыми различными думами в течение всего дня. Проходя в комнату, этот человек вновь демонстрирует типичную отмороженность, игнорируя произошедшее между ними. От спокойствия Мунакаты у Фушими сводит скулы, поэтому на все стандартные вопросы он отвечает устало и неохотно, словно рот онемел. Он вынужден признать, что такое поведение его задевает, пусть и не ждал пламенных речей или иной романтической дури. Ему начинает казаться, что обособленность Мунакаты диктуется чем-то достаточно веским, сидящим у того внутри; чем-то таким же холодным, как и таящееся в глубине синее пламя. Фушими вспоминает похожую обособленность Суо Микото и думает об одиночестве Королей. Хотя, возможно, Мунаката просто отморожен по жизни.       Тем не менее, он вздрагивает от неожиданности, когда его лица снова касаются чужие руки. Это всё, что у него осталось, — только ощущения в темноте, которыми щедро делится лишь один Мунаката, словно знает обо всех тяготах. Видит насквозь. Фушими совершенно невдомёк, что выразительная мимика выдаёт все его мысли и чувства, пока он вынужден находиться в положении затерявшегося во тьме путника. Это путешествие кажется бесконечно долгим, только присутствие Мунакаты скрашивает одиночество. Фушими не успевает осознать, что отчаянно вцепляется в эти ласкающие его, словно невесомые поцелуи, пальцы.       — Я... устал. Хочу снова видеть.       Он не договаривает, что хочет видеть именно его — лицо, волосы, глаза. Руки. Рядом с Мунакатой Фушими удаётся чувствовать себя совершенно раскованно, но любые откровенные слова застревают на полпути из-за оков, наложенных субординацией. Он до сих пор сдержан и вежлив, даже если позволяет себе иные вольности в разговоре. Пусть между ними сократилась физическая дистанция, но не эмоциональная, во всяком случае, не для Фушими. Отношения командира и офицера останутся неизменными при любом раскладе, так он решил для себя.       — И...       — И?       "Мне надоело быть обузой", — эти слова почти слетают с языка, но в последний момент он себя одёргивает. Как если бы горло сдавил стальной прут. Фушими чувствует, что нежные пальцы скользят по его скуле и зарываются в волосах — Мунаката привлекает его ближе.       — Не стоит меня жалеть, — устало говорит Фушими, уже прижимаясь щекой к форменному плащу Мунакаты, не возражая против этого жеста, его голос звучит совсем тихо. — Вам незачем...       — Я не жалею, — будничный тон Мунакаты неожиданно приводит в чувство. — Ни ранее, ни теперь. Ты до сих пор считаешь, что я принял тебя из жалости?       Прошибает словно током. Фушими невольно вздрагивает и хочет отшатнуться, но сам же останавливается на полушаге.       — "До сих пор"? Я никогда не...       — По твоим глазам многое становится очевидно, как бы ты ни пытался это скрыть. Не могу не признать, что раньше меня это в какой-то мере забавляло.       — Вы и глаз-то моих сейчас не видите.       — Открой.       Приказы Мунакаты никогда не вызывают отторжения. Его снисхождение, вежливость, королевское благородство и стать — другой вопрос; черты, от которых у Фушими случается несварение желудка. И всё же есть нечто, вызывающее странное принятие. Харизма ли, влияние, сила? Ответить однозначно трудно. Но если Микото по-своему восхищал и притягивал, не став при этом безоговорочным лидером в глазах Фушими, то с Мунакатой всё обстоит совершенно иначе: ему хочется подчиняться и иное не представляется. Поэтому он, пусть и нехотя, но открывает слепые глаза, взгляд которых устремлён в пустоту.       — Не могли бы вы отключить свой режим садиста? - деланное равнодушие в голосе Фушими вызывает у Мунакаты улыбку.       — Мне редко доводилось видеть твои глаза, не скрытые за линзами очков.       "...так близко", — обрывок фразы повисает в воздухе.       "Я вообще не помню, как выглядят твои глаза".       Окутанные вечерним сумраком и молчанием, они стоят так довольно долго, пока сдержанность Фушими не начинает трескаться с оглушительным хрустом. Он опускает голову, пряча жалкое, по его мнению, выражение лица. Это как болезнь, распространяющаяся по организму и предательски выступающая на коже. Увидеть Мунакату хочется почти до боли, он стискивает подрагивающие кулаки. Всё снова идёт кувырком.       Одновременно с чужим прикосновением к нежной коже век перед внутренним взором Фушими вспыхивает ярко-синее пламя, заполняющее всё пространство вокруг. Мрак преображается и превращается в чистую и насыщенную синеву. Холодный огонь забирается под одежду, путается в волосах и проникает в сами лёгкие, вызывая стремительное головокружение, из-за чего он инстинктивно хватается за одежду Мунакаты, лишь бы удержаться на ногах. Приходит в себя, когда чувствует под ладонью мягкую кожу, и как потеплевшие руки управляют его пальцами. Мунаката, его лицо. Пальцы вздрагивают, застывают и всё же начинают неуверенно, с осторожностью изучать чужие черты, будто спрашивая на это разрешение. Фушими в один миг теряет связь с происходящим и в полной прострации касается лица своего капитана, пока случайно не задевает очки. Он приподнимает их, одной рукой сдвинув на лоб и дальше, убирая назад вместе с прядями волос. Позвать его он не успевает, Мунаката сам целует Фушими, не дожидаясь слов и чувствуя, как сжимающая его очки рука чуть подрагивает от волнения.       — Чего ты так боишься? — тёплое дыхание касается влажных губ. Фушими машинально их облизывает.       — Ничего я не боюсь, я просто...       — Фушими.       Мунаката действительно садист. Броня Фушими и без того заметно истончилась, но он продолжает вскрывать её с завидным упорством, не давая даже короткой передышки. Измотанный Фушими просто упирается лбом ему в плечо. Он боится пустоты. Той пустоты, что настигает его всякий раз с уходом Мунакаты. Боится снова окунуться в кромешную, беспроглядную мглу без единого синеватого проблеска. Его поглощает страх одиночества — холодного, глухого, не имеющего ничего общего с одиночеством Королей и их грузом. Они с Мунакатой слишком разные, в глубине души Фушими страшится того, что граница между ними никогда не исчезнет, как не исчезнет неуловимая обособленность самого Мунакаты. О каком из этих страхов он хочет узнать? И хочет ли? Какой в итоге смысл, если ничего не изменится? От переполняющих до краёв эмоций Фушими едва ощутимо потряхивает, он откровенно вцепляется в Мунакату, обнимая его и сжимая форму на спине.       — Пожалуйста, капитан, перестаньте копаться у меня в мозгах.       — Ты не расскажешь, сколько бы раз я ни спросил, верно?       — Вам известен ответ. Свою душу вы также вряд ли вывернете наизнанку.       Слыша после небольшой паузы задумчивое "Когда-нибудь", Фушими рывком отстраняется, не веря ушам, но переспросить не успевает, снова ощущая на своих губах настойчивые губы Мунакаты. По глубокой и прохладной синеве королевского огня проходит знакомый, обжигающий все нервы ток, в одно мгновение распаляющий тело. Краски становятся насыщеннее, ярче, Фушими продолжает видеть принадлежащее Мунакате пламя даже с закрытыми глазами, совершенно не понимая природу этого явления. Оно по-прежнему окутывает со всех сторон подобно непроницаемой вуали, преграждая дорогу мраку. Ледяной оазис в равнодушной темноте.       Все невысказанные страхи, признания, просьбы прорываются сквозь поцелуй, из-за чего Мунаката горячо шепчет и просит сбавить напор. Он жалеет, что не в силах прочесть мысли Фушими, иначе сделал бы это, пусть даже метод сочли бы противоестественным и незаконным. Улавливая его чувства и каждую эмоцию в любом вдохе, прикосновении и особенно в лице, он понятия не имеет, что за ними кроется. Мунаката не раздражается, но испытывает некую досаду, изнуряющую словно мошкара. Фушими цепляется за него слишком отчаянно и слишком чувственно целует, но не изменяет себе, оставаясь невообразимо упрямым. Что ещё должно случиться с ними, чтобы удалось обойти последние барьеры? Сутки назад Мунаката был уверен, что преград не осталось.       Отстранившись, Фушими доверчиво подставляет шею и шумно выдыхает, приоткрыв глаза. Он понятия не имеет, что его устремлённый в пространство взгляд, мимо всех вещей и мимо Мунакаты, для последнего превратился в настоящую головную боль. Вряд ли подобное вообще сможет прийти ему на ум, как и то, что та вспышка сверхъестественной активности тщательно изучается, что уже есть первые результаты. Фушими оказался инфицирован по злой иронии судьбы, породившей прежде невозможную ситуацию. Невозможную по многим причинам. Его следовало бы обнадёжить, это стало бы самым верным поступком, но Мунаката подчиняется собственному эгоизму и нежеланию отступать, когда границы почти стёрты. Любая надежда даст Фушими железный повод для возведения новых границ. Такой он человек. Даже сейчас, когда разгорячён и часто дышит, окончательно снимая с Мунакаты очки.       Пальцы забывшегося Фушими зарываются в его волосы и скользят вниз по шее; касаются уверенно, смело, минуя уже расстёгнутый воротник рубашки. Сдерживать себя становится всё труднее, но он вдруг чертыхается, отворачиваясь.       — В чём дело? — от пронизанного желанием голоса Мунакаты тело покрывается мурашками.       — Лейтенант Авашима, — он готов поклясться, что чувствует чужое негодование. — Она ждёт меня сегодня.       По напряжённой спине медленно спускается ладонь и останавливается на пояснице.       — Ты уверен, что справишься?       — На что вы намекаете, капитан?       — Скорость реакции может быть затруднена. Пожалуй, даже не "может быть", а "точно будет". В твоём теперешнем состоянии проводить тренировку нецелесообразно.       Демонстрируя недовольную физиономию, Фушими прислоняется головой к стене, одновременно отмечая тот факт, что вообще оказался к ней прижат.       — Вам с вашей безукоризненной вежливостью не помешала бы капля такта.       Раздаётся знакомая усмешка. Через мгновение он ощущает нежное прикосновение пальцев к своим губам.       — Никогда не думал, что младшие по званию станут меня учить.       Осечка. Фушими открывает и тут же закрывает рот, не произнося ни звука, а Мунаката снова наклоняется к нему совсем близко.       — Если я скажу, что мне нравится твоя едкость вкупе со всеми наложенными на тебя ограничениями и условностями?       — То вы настоящий изверг.       — Осторожнее, Фушими-кун.       — Изверг, — Фушими повторяет это, когда вновь тянется к губам Мунакаты.       На этот раз спокойный и размеренный поцелуй сопровождается шорохом одежды — Мунаката поправляет ворот форменного плаща Фушими, приводя того в надлежащий вид, чтобы не спровоцировать лишние пересуды.       — До ночи далеко, — как бы между делом сообщает он, намекая на вероятность столкнуться с сослуживцами.       — Плевать.       — Что-то изменилось?       — Я... ориентируюсь.       — Каким образом?       Фушими неуютно поводит плечами, чувствуя себя как на допросе.       — Кое-что вижу, — уклончиво отвечает он, и на несколько секунд повисает гнетущая тишина.       — Очертания?       — Скорее синеватые вспышки. Кажется, это началось после тренировок с лейтенантом.       — Хм. Возможно, эта информация как-то повлияет на решение вопроса.       — О чём вы?       — Сейчас ты тоже их видишь?       Фушими долгое время молчит, а после нехотя выдавливает:       — Нет, сейчас по-другому. В вашем случае по-другому.       Тёплое дыхание вновь касается его лица.       — Как именно?       — Просто синий. Везде.       Мунаката определённо не выпустит его из этой комнаты, если продолжит отнимать волю такими поцелуями, Фушими уже готов послать всё к чертям и просто остаться с ним на всю ночь. Хотя это ведь только его желание. Он совершенно некстати задаётся вопросом, когда именно его оставил Мунаката: всё-таки ранним утром или едва он уснул? Ответ сразу расставит все точки над "i", но откровенно спросить об этом не хватает духу.       — Боюсь, Авашима-кун уже заждалась.       — И кто, по-вашему, в этом виноват?       В памяти Фушими сама собой всплывает характерная для Мунакаты снисходительная улыбка, словно внезапно нашедшаяся деталь пазла. Это озарение случается для него столь неожиданно, что он не сразу понимает, как тянет руки к губам своего командира. Тот действительно улыбается, он чувствует его улыбку под пальцами. Фантазия ли, воспоминание ли, но они накладываются на ощущения Фушими, и сознание постепенно восстанавливает забытый образ, напрочь вытесненный из памяти.       — Капитан, — он говорит задумчиво, начав издалека. — Что у вас сегодня в планах?       Лучше бы он вместо этого открытым текстом попросил его просто остаться.       — Составить тебе компанию в душе.       — А?       — Или ты намерен продолжать упираться?       Он что сейчас вообще имел в виду? Уже вошедшие в привычку процедуры или что намерен принять душ вместе с ним?       — Фушими-кун?       — А.... нет.       — Хорошо. В противном случае любые возражения будут звучать весьма странно после всего произошедшего.       — Вам обязательно акцентировать на этом внимание?       Мунаката приподнял подбородок сконфузившегося Фушими костяшками пальцев, получая искреннее удовольствие от таких реакций, однако продолжил говорить спокойно:       — Ты ведь утверждал, что уже не мальчик. При этом тебя так легко смутить откровенным разговором.       — И вам это нравится, — утомлённый вздох.       — Более чем.       Если бы не раздавшийся стук в дверь и не голос Авашимы в коридоре, вряд ли они покинули бы стены этой комнаты. Присутствие здесь командира "Скипетра 4", как ни странно, не вызывает у неё должного удивления. В голову Фушими закрадывается мысль, что она догадывается. От этого только хуже.       В конечном итоге в тренировочный зал они отправляются втроём.