Объект не найден

Толстый рыжий кот уселся пушистой задницей на раскрытую тетрадь и уставился на Стаса нахальными глазищами. — Вот и я так думаю! Тебе под хвост это все! — парень криво усмехнулся. — Барсик! А ну свали! Заниматься мешаешь! — он решительно отодвинул кота в сторону и сгорбился над столом, растопырив локти. Барсик вальяжно спрыгнул и, как ни в чем не бывало, принялся шерстить Звягинцеву штаны. «Семья, — думал Стас, зацепившись взглядом за мазок солнечного блика на цветочном горшке. — Это ведь не обязательно родственники или указанные в паспорте. Это... те, с кем ты настоящий, кто поддерживает и любит. И кого любишь ты, — он украдкой покосился на фотографию Сергея, — генетика тут вообще не при чем. А вот родство душ... Что же такое душа?» Отчего-то вспомнился воробьиный птенец, выпавший из гнезда: абсолютно голый, синюшный, несуразный и жалкий, он сидел на ладони восьмилетнего Стаса, разевал рот: словно голова раскрывалась надвое. А сейчас Звягинцев сам себе напоминал это мелкое недоразумение. Из птенцов в итоге вырастают птицы. Логично ведь. И Стас теперь чувствовал себя окрыленным: неожиданная поддержка, расширившиеся горизонты, вера в себя и еще один важный аспект в происходящих с ним переменах: парень перестал считать себя «прОклятым». С одной стороны, он довольно легко принял свою особенность, осознав еще в подростковом возрасте, что его влечет именно к людям своего пола. Но при этом оставлял за другими право на презрение и жестокость по отношению к себе. Даже не надеялся быть принятым. И только сейчас перестал зацикливаться на этой обреченности. Прежде всего, он был человеком. С интересами, целью, чувством собственного достоинства. За спиной раздались шаги — Сергей вернулся с работы: — Занимаешься? — Да пытаюсь, — Стас тяжело вздохнул. — Не получается нихрена. География, история — еще нормас. А с математикой траблы. Блядские интегралы мне уже весь мозг свернули! И еще достать учебник по физике было бы неплохо... Я поеду на курсы, не переживай! Но и сам не хочу быть совсем уж тупарём. Поможешь? — Попробую, но я не всё помню. Все-таки девять лет прошло, как школу закончил. Кстати, у нас выделенка на работе. Так что можно скачать и распечатать все методички и учебники, какие нужны. А ты не рано взялся за интегралы? Может, проблема немного раньше? Стас потупился. — Ну-у-у.. если честно, я и в функциях с многочленами запутался, — на слове «многочлен» он неловко ухмыльнулся, — их в седьмом классе еще проходят. Хрень какая-то! Я ни в зуб ногой вообще во всей этой алгебре! Не представляю, как буду сдавать! Он почувствовал, что стремительно краснеет: «член» не выходил из головы, причем отнюдь не абстрактный математический, и парень изо всех сил надеялся, что Сергей сочтет его пылающие щеки стыдом неуча, а не озабоченного придурка. Он отвернулся к окну и принялся сосредоточенно перебирать бахрому на шторе, заплетая ее в косички. — Разбери сперва задачи, потом уравнения, тригонометрию, преобразования и все прочее. Можно начать с седьмого класса. Если там встретишь трудности — возьми учебник за шестой. Учитывая, что мозгов у тебя побольше, чем у десятилетки — быстро все нагонишь. Вздохнув с демонстративным трагизмом, Стас вытащил из шкафа Сергеев учебник за девятый класс. Он корпел над заданиями до ночи. Матерился себе под нос, психовал до такой степени, что в какой-то момент с гортанным рычанием накинулся с ручкой на ни в чем не повинный листок и исчеркал его, продирая в клочья. — Су-у-ука!!!! Ненавижу ебучую алгебру!!!!! — провыл сквозь стиснутые зубы и уткнулся головой в скрещенные руки — от бессилия хотелось зареветь. Но немного успокоившись, он взял себя в руки, подозвал Сергея и принялся объяснять, как пытался решить, где загвоздка. И вдруг, не дождавшись ответа, хлопнул себя по лбу: — Серый! Я дебил невнимательный! Икс пропустил в функции, потому и не сходится... ништя-я-як! Ща я ее уделаю! — лихорадочно принялся переписывать. — Сошлось! — заорал он ликующе. После этого дело неожиданно сдвинулось с мертвой точки, и к полуночи Стас осилил треть учебника. Так вымотался, что уснул прямо за столом, положив голову на скрещенные руки. Елецкий подошел, мягко тронул его за плечо. — Э-эй! Ложись уже. Не стоит так себя загонять! Стас вздрогнул, тряхнул головой, отгоняя сон. Поморгал воспаленными веками, вглядываясь в циферблат: час ночи. Парень сгреб в выдвижной ящик учебники и тетради, неловко поднялся — ноги совсем затекли. Удивленно вскинул брови: — Ого! Ты мне даже кресло разложил! — поспешил с наслаждением вытянуться на постели, завернулся в одеяло. Елецкий усмехнулся: — Спишь как убитый, не слышишь ничего! И уже сам шагнул было к дивану, как вдруг Стас улыбнулся смущенно и выдал шепотом вслед: — Не уходи! Сергей присел рядом, потрепал друга по волосам. — Знаешь… Полагаю, мне стоит проводить с тобой меньше времени. Я мешаю тебе нормально взаимодействовать с миром, окружающими. Эмоциональная зависимость не даст сделать выбор в том, что тебе на самом деле нужно. Не зацикливайся на мне, прошу! Тут у нас дыра, и вряд ли ты сможешь выбраться, если свяжешь себя обязательствами… обещаниями… чувствами… Ну сам посуди. Сон у Стаса как рукой сняло. Он молча выслушал Сергея и резко сел, прямой как струна. — Да ты же все равно на работе все время! Появляешься только вечером, — в голосе его зазвенела обида. — Так куда уж меньше?! Всего-то пара часов перед сном. И… ты меня сам позвал к себе. В вашу семью. Предложил остаться. Что же теперь — сидеть по разным углам? Почему ты решаешь за меня?! Основной, что ли?! Это же и есть мой выбор, мне его делать! И вообще... где гарантия, что кто-то из нас не подорвется завтра в тайге на мине, не ёбнется с обрыва... или еще какая-нибудь хрень не случится? Тьфу-тьфу-тьфу! Постучу по дереву, — Стас вместо деревяшки постучал себя костяшками пальцев по лбу. — Есть только сегодня! Сейчас! И логичнее брать от жизни все, не ждать чего-то иллюзорного, когда завтра может и не наступить. Думаешь, я типа пиздюк, жизни не знаю, понятия ни о чем не имею, и доверять мне нельзя?! — Звягинцев разошелся не на шутку и злобно шипел, стараясь не разбудить стариков в соседней комнате. — Да я больше твоего видел! На полную хлебнул! И если бы хотел возможностей, легкого бабла — давно бы раздвинул ноги и прогнулся под кого надо. Поверь, желающие были, и даже из офицерского состава. Тут есть любители! Свалить бы мог отсюда с их помощью. Но в том-то и дело, что ты отличаешься от них! Ты живой, с тобой есть, о чем поговорить! Ты похож на улитку, да. Снаружи панцирь, но если докопаться до того, что внутри! — он тяжело и горько вздохнул. — Все я понимаю... Только понимаешь ли ты? Что ты особенный? И то, что не принимают тебя здесь все эти обрыганы — лишнее тому доказательство! Сергей лишь улыбнулся. — Надеюсь, ты скоро убедишься, что это не совсем так. У тебя неплохие задатки, несмотря на то, что тебе сильно досталось. Да, ты действительно осведомлен о вещах, которые лично я предпочел бы не узнавать никогда. И я уже говорил, что вряд ли на твоем месте справился бы с подобным. Но не приписывай другим свои выводы, прошу... Если уж говорить о «сейчас», то я хочу взять от жизни немного сна в первую очередь. И тебе рекомендую. — Да, конечно… Доброй ночи. Прости, что наговорил тебе... все это. Зря сорвался, — с тихим свистом Стас втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. В груди так болело, будто там пробили ломом дыру. Парень прижал к себе подушку и воспаленными сухими глазами долго смотрел в темноту, покачиваясь из стороны в сторону. Прислушивался к ровному дыханию Сергея, сразу уснувшего на своём диване. И никак не мог понять своих ощущений: то ли дурное предчувствие, то ли неприятный осадок от разговора. И досадно было, что выплеснул все свое наболевшее на Сергея, хоть и зарекался ранее от подобных высказываний, давил в себе дух противоречия из уважения к старшему товарищу. Все-таки авторитет, пример. А тут... понесло. Вот что теперь будет?! Из своего дома Сергей вряд ли его выставит — моральные принципы не позволят. А отдалиться и замкнуться в себе — это запросто! Стас свернулся клубком на своей постели, прижал к груди стиснутые кулаки, будто пытаясь заткнуть иллюзорную дыру. Не замечал, что по щекам из зажмуренных глаз текут слезы — беззвучно. Впал в какое-то оцепенение… Наутро Звягинцев проснулся поздно — Сергей уже ушёл на работу — и все ходил как в воду опущенный. На расспросы Нины Петровны: «Не случилось ли чего?» — буркнул, что голова болит: перезанимался, мол. Он пытался снова сесть за алгебру — дело шло из рук вон плохо. Постоянно зависал с отсутствующим взглядом, устремленным в одну точку. Раз за разом прокручивал в голове вчерашний диалог с Сергеем, находил новые доводы и едкие замечания, но после драки кулаками не машут. Его грызла обида — на Сергея, на себя. И как-то машинально в тетради нарисовалась карикатура: кривоватый Елецкий в стиле Симпсонов занудно философствовал на фоне гриба ядерного взрыва. Вышло забавно: хоть и схематично, но основные черты Стас уловил. Он подумал и пририсовал к уху Сергея цветок, а рядом — себя. И сердечко. Смутился. Спрятал вырванный листок в учебник. К вечеру работы у него прибавилось: химия, физика. И получалось далеко не все. Конечно, подмывало позвать Сергея на помощь, но Стас периодически растравлял душевные раны, тыкая себя в «нужно проводить с тобой меньше времени» и замыкаясь все больше. Однако в итоге это даже сыграло ему на руку: появился какой-то злой азарт разобраться самому. Наконец одолев валентность и формулы бинарных соединений, он захлопнул учебник и с наслаждением потянулся, хрустнув суставами, и все же нарушил молчание: — Я тут тестовые задания прорешал. С ответами вроде сходится, но вдруг это случайно так вышло. Можешь проверить? Стас взял с полки пособие для поступающих и принялся судорожно листать. Оттуда выпал рисунок, но парень так увлекся, что даже не обратил внимания. — Вот! — он ткнул Сергею под нос тему про уравнение пропорции с неизвестными членами. - Сечешь в этом? Елецкий молча пробежал глазами по вычислениям, задумчиво взъерошил волосы на затылке. И вдруг заметил злополучный листок на полу. Наклонился, поднял набросок и улыбнулся обомлевшему Стасу. — Не волнуйся, я не обижаюсь, скорее наоборот. А ведь похоже! — он постарался скорчить такую же гримасу, как у себя, нарисованного. — Может, тебе попробовать рисовать? Стас сперва густо покраснел, заметив свое творение в руках товарища. Но при виде его физиономии не удержался и в голос хохотнул, — напряжение отпустило. — Рисовать? — он пожал плечами. — А зачем? В художники мне точно подаваться нет смысла. Хотя вообще нравится. Я на уроках со скуки карикатуры на всех черкал. И на себя тоже — чтоб не залупался никто. Ну, угорали, конечно. Коры маяли... Ржали то есть, — пояснил он, заметив недоуменный взгляд Сергея. — Технику тоже прикольно. Танчики там всякие, машины, самолеты. А, еще с фоток пытался срисовывать. Маму. Она красивая. Была, — парень отвернулся, нахмурившись; потом перевел тему. — Я тут на досуге про грибы читал. Прикинь, гифы грибницы строятся по тому же принципу, что и нейроны головного мозга! Отличие только в том, что в клетках мицелия идет химический обмен, а вот если заставить их передавать еще и электрические импульсы — получится настоящий биокомпьютер! Зашибись! Меня теперь от науки еще больше переть будет! — глаза Стаса горели шальным азартом. — Можно я возьму? — игнорируя пылкий монолог, Елецкий вертел в руках рисунок, словно это было куда более важным, нежели открытия в области биохимии. Звягинцев недоверчиво покосился на Сергея — тот не шутил. — Да, конечно! — закивал он с поспешностью, — Если хочешь, я тебе и что-нибудь нормальное нарисую! Он подхватил на руки отиравшегося рядом кота и принялся массировать ему пузо и почесывать шейку. От двойного удовольствия Барсик разомлел, прикрыл глаза и завел свой моторчик, тарахтя на всю комнату. Стас уткнулся носом в пушистый кошачий загривок, подул в длинную шерсть. — Ну и толстый же ты! Не Барсик, а барсук какой-то! Барсук… повесил яйца на сук! — пропел коту стишок со стены подъезда. Окинув взглядом обоих, Сергей усмехнулся. — Ты совсем его разбалуешь. — Ну, а как такую кису не баловать? Клёвый же! — Стас бережно взял Барсика под мышки, приподнял и заглянул в зелёные глазищи, — Ты клёвый кот клёвого парня! И вы оба мне нравитесь! Понял? — Уа-ау! — басовито согласился Барсик и нервно задергал хвостом, требуя вернуть его в исходное положение и продолжить массажные процедуры. — У него глаза — как две луны! — восторженно выдохнул Стас. — Даже кратеры видно! Кста-ати! Ты мне обещал созвездия показать! А в соседнем подъезде выход на крышу открыт! Бери атлас, фонарь — и погнали! — Пойдем, — с неожиданной легкостью согласился Сергей, застегивая сумку и накидывая ветровку поверх свитера. Из-за неплотно прикрытой двери в соседнюю комнату донеслось приглушенное ворчание его отца: — ...ну вот, видишь, Нина, он опять за свое! Взрослый уже, а мозгов нет! Это все в твоего братца непутевого... я надеялся, Сережа все же ответственно отнесется к младшему, но нет, за собой тянет. — Прямо как что плохое — так в мою родню! На себя посмотри! Кто меня через весь город водил закаты смотреть после химических выбросов, чего теперь хочешь? Сергей едва не рассмеялся, прикрывая дверь. — Старики считают, что я на тебя дурно влияю, поздравляю тебя с этим фактом! Звягинцев тихонько прыснул: — Ты-ы?! На меня-а?! Ну-ну, это еще кто на кого! А вообще... здоровские у тебя родители! Батя особенно! Они осторожно вышли из квартиры. Стас зачастил ногами вниз по лестнице, вылетел на улицу и задрал голову вверх, раскинув руки: — Звезди-и-ищ сколько! — восторженно выдохнул он, — а в городе они тусклые! Дверь в соседний подъезд была давно снесена с петель. — Спорим, я быстрей тебя на крышу заберусь! — воскликнул Стас и, не дожидаясь ответа, рванул с места в карьер, перескакивая через три ступеньки. Свесившись с пролёта вниз, предупредил: — Тут мина! Не наступи! Крышка люка действительно оказалась не заперта — только примотана обрывком цепи. По отрезку пожарной лестницы в шахте Стас выбрался на крышу и остановился, дожидаясь Сергея. После подъема тот закрыл люк и осмотрелся — никого не было, вокруг только тишина и ночь. Выложившийся на полную Стас дышал, как загнанный конь, даже порадовавшись, что Сергей отстал, — хоть дух успел перевести. Ночь пахла оттаявшей землей, южным ветром, молодой хвоей и нежной травой, пробивающейся на давно заброшенных полях. Сидя на выступе вентиляционной шахты бок о бок с Елецким, Стас притих, слушая его пояснения и рассматривая тёмный бархатный купол неба — черно-фиолетовый в зените и цвета морской волны у горизонта. Он чувствовал себя муравьем, накрытым огромной чашкой. Впрочем, в этот раз не было привычного ощущения потерянности. Но он на всякий случай к Сергею пододвинулся поближе. Мало ли... куда вздумает посмотреть эта бездна. Бездна звезд! Он сунул нос в атлас, подсвечивая себе телефоном, и даже хохотнул: — М-да уж! Назовут так назовут! Что они курили, астрономы эти? Волосы Вероники, блин... Была у нас в классе одна Вероника. Далеко не звезда! Звезда Альферац, — прочел он дальше, — другое название Альфарет, по-арабски «Сиррах апь-Фарас», в переводе «пуп коня» — еще лучше! Интересно, конский зад там тоже имеется? Жираф... лисичка... конь, лев, пес... блин! Да там целый зоопарк! — прокомментировал Стас восторженно. — А на водопой они к Млечному пути все ходят, сто пудов! Ну, зверье это небесное. А Волопас и Ткачиха на разных берегах. Это вроде как мы с тобой, — заключил он неожиданно со вздохом. — Знаешь сказку про сорочий мост? — Нет, — Елецкий покачал головой, видимо, едва успевая следить за полётом мыслей Стаса. — Мы же с запада. Там другие поверья. — Да это не местное! — Стас улыбнулся, сморщив нос. — Мне на девять лет тетя книжку дарила. Там сказки со всего света. И эта тоже была. Я уже её точно не помню. Вроде как чуваки любили друг друга, но потерялись. И оказались на разных берегах. Ну вон, видишь, два созвездия по обе стороны Млечного пути. Это типа они. Волопас и Ткачиха. А встретиться им можно только на одну ночь в году. Сороки со всего мира слетаются, строят мост — и этот поц с чувихой встречаются на середине. Стрёмно! — вздохнул он. — И сорок жалко. Это ж им такую тяжесть держать приходится! — Стас поёрзал, устраиваясь поудобнее, откинулся назад и прикрыл глаза, опершись затылком на плечо Сергея. — Дурацкая какая-то аналогия! — откликнулся тот. — Я надеюсь, мы с тобой сможем встречаться не только в день летнего солнцестояния! — Надеюсь... — шепотом повторил за ним Стас. Под закрытыми веками плясали золотистые искры — космос своего рода. Только внутри. И все эти миры, созвездия и планеты тоже ощущались внутри, подпирая под ребра, давили на солнечное сплетение и бились в грудной клетке, совершая свой вечный круговорот. Стас был сейчас и пылью в космосе, и мирозданием в пыли. И снова растворялись границы. — А правда, что Млечный путь — это куча галактик? И все это спираль? Отчего-то космическая спираль представилась Стасу ободом гигантского колеса, которое двигало мироздание. А остальные звезды, рассеянные по небу — пылью, летящей от него. «Может, это не колесо, а Дорога?» — вспомнил он свой с Сергеем разговор про поезда и пути. — Полагаю, так оно и есть, — отозвался Елецкий, — наша планета несется куда-то вперед, вращаясь вокруг солнца, и так далее: туманности за созвездиями, планеты за звездами... Всегда странно думать о том, что ты для них всего лишь пыль... вернее, для кого «для них»... просто пыль, которая слишком много о себе воображает. Иногда жутко думать о чем-то настолько огромном. В такие моменты становится непонятно, есть ли «ты» на самом деле. А потом начинает казаться, что не существует ничего, кроме пустоты. Она сама себя выдумала, и, чтобы развлечься, нарисовала людей. Они считают, что не похожи друг на друга, а на самом деле в их оболочках просто отражается оно — всеобъемлющее ничто. Елецкий приобнял Стаса за плечи, уткнулся подбородком ему в макушку. Коротко выдохнув, тот порывисто обнял друга в ответ, прижимаясь. Приподнял голову — просто чтобы увидеть глаза Сергея, пусть даже не получится в темноте прочитать их выражение — но натолкнулся губами на его губы — и не выдержал! Перестук сердца, близость, нежность — и губы Сергея, которые целовал, — почему-то с полынным привкусом. Теплые. Он вздрогнул всем телом от неожиданности, когда Сергей ответил на поцелуй, пропустив язык Стаса в свой рот. Сам устроил его руки на своих плечах, затягивая на колени, сам же и не дал говорить, прихватывая нижнюю губу зубами. Голова у Стаса пошла кругом, смазывая образы галактик и планет в трассирующие полосы. Сознание растворялось в импульсах нервных окончаний, обострившихся до предела. Поцелуй становился глубже. И чувственней: прикосновение влажного языка, и его собственный, скользнувший по зубам Сергея... Опыта не было, но тело действовало словно на автопилоте: проснувшиеся инстинкты вели, подсказывали. Стас прижимался, обнимал, гладил Елецкого ладонями по плечам и спине, отдавая ему всю нерастраченную нежность и пыл. Ерзал бедрами, пытаясь втиснуться; тихо постанывал от наслаждения, — при всем желании он не смог бы разорвать этот контакт, остановиться... Сергей раздвинул колени, надежнее удерживая Стаса, спустился поцелуями к его шее и, вернувшись к уху, шепнул: — Куда ты так спешишь? Я же никуда не денусь! Руки Сергея поглаживали спину Стаса, бока и колени. Тот уже просто изнемогал, когда ему удалось устроиться поудобнее: Елецкий так взял его за поясницу — одновременно властно и нежно, — чтобы как следует усадить, что по спине, по низу живота прошла мучительно-сладкая судорога, джинсы стали тесными до боли. Шея, уши оказались самыми чувствительными местами: от одного только дыхания, тронувшего ушную раковину, у Стаса встали дыбом волоски на руках... И самое главное, — не было ни малейшего ощущения неправильности происходящего. Наоборот: все оказалось на своих местах, будто сложился паззл, в котором так долго не хватало фрагментов. И теперь хотелось только одного: чтобы Елецкий продолжал, не останавливался ни за что на свете. Поцелуи становились больше похожими на укусы. Сергей, невольно вскидывал бедра, стараясь прижаться плотнее. Он расстегнул сдавливающие джинсы и погладил через белье едва не прижимающийся к животу член Стаса. Запустил вторую руку ему под свитер и прижал к себе. От острых, почти болезненных, ощущений Стаса била мелкая дрожь, накатывая волнами. Пересохли губы... он словно плавился под этими прикосновениями, растворяясь, переставая понимать, где находится граница между их телами. Так тесно прижатые друг к другу — где он? Где Елецкий? Чьи нервные окончания чувствуют сейчас? Где чьи руки? Он совсем потерялся. Пробовал ласкать его язык своим — то ли танец, то ли борьба, бескомпромиссная и жадная. Это было как глотать воду из источника в жару и быть не в состоянии напиться. Стас вцепился в спину Сергея напряженными пальцами, когда тот неловко расстегнул его ремень, молнию джинсов и дотронулся. Ткань трусов намокла от смазки и почти не была помехой ощущениям. Стаса как током прошило! Он выгнулся, застонал, подался вперед. От удовольствия, почти болезненного, глаза закатывались под зажмуренными веками. И нахлынуло странное острое ощущение, особенно когда пальцы задевали головку сквозь ткань: будто мятный холодок и легкое онемение пошло по ягодицам, пояснице и по ногам: вниз, до самых ступней. Он жадно задвигал бедрами, вколачиваясь в ладонь, сжимавшую член. Сомкнутые пальцы упирались, давили костяшками в живот, но так было даже лучше, острее. И стояк Сергея под ним стал очень уж ощутимым. Звягинцев уткнулся лицом в его шею, вцепился зубами в ветровку, чтобы не застонать в голос, не выдать себя. Резинка трусов впивалась в кожу под яйцами, но на это было уже плевать. Шероховатая ладонь и сильные пальцы ритмично двигались по его члену вверх и вниз, размазывая выступившую влагу. Было так болезненно-хорошо, что Стасу казалось: он сейчас взорвется, как Сверхновая. Яйца ломило; член отзывался на ласку горячей пульсацией. Стас отчаянно стискивал ткань ветровки зубами. «Не заорать... не заорать... пожалуйста... так хорошо... лишь бы только не заорать», — рваным ритмом стучало в висках в такт хлюпающим движениям. Он судорожно ухватился за пряжку ремня Сергея: не сразу удалось расстегнуть, так торопился. Он хотел дать Сергею свободу, прикоснуться к нему в ответ. Твердый, больше, чем у него, стояк влажно блеснул в темноте, слегка качнувшись. От осознания, что это на него сейчас стоит у друга, Стасу попросту снесло крышу: он вжимался в Сергея, терся, тыкался беспорядочно, быстрыми короткими поцелуями покрывал его щеки, подбородок, шею, а потом почувствовал, как тот сжал оба их члена, сводя вместе, — горячие, мокрые. Стас снова вцепился было в затылок, в плечи Елецкого, стиснул. Потом не выдержал, отпустил... Стараясь, чтобы вышло побольше слюны, широко и влажно лизнул ладонь. Водил ею, раскрытой и мокрой, поверх двух головок круговыми движениями, упирался, слегка сдавливал… И наконец будто сорвался в полет с вершины. Его накрыло, скрутило оргазмом — и выплеснуло. На себя, на Сергея — кончал толчками. Словно током прошило тело. Лихорадочно хватал ртом воздух, потом обмяк… Но ненадолго, — он хотел и сам доставить удовольствие Елецкому, хоть слабо представлял, как. Он сполз с его колен, уперся костяшками пальцев в гудрон крыши. Собственные джинсы съехали куда-то вниз, сбились комом. Член Сергея теперь оказался перед самым его лицом. Запах был странный, но приятный по-своему: напомнил аромат грибов и влажного теплого леса. Стас осторожно провел языком по стволу, ощущая проступившие вены, слизывая смазку, — раз за разом, все более увлеченно и жадно: его заводило стоять вот так, с голым задом под звездами. Он обвел языком головку. Закрыв глаза, сконцентрировался: пытаясь завести язык под крайнюю плоть, щекотал уздечку, отверстие уретры... Кружил, прикасаясь самым кончиком к гладкой поверхности. Дразнил. А потом открыл рот шире и попробовал насадиться. Только бы зубами не царапнуть! — подумалось лихорадочно. Головка уперлась в горло. Сосал неумело, но старательно — больше помогая рукой. Слюна смешивалась со смазкой. Тихо стонал в такт... Он все старался взять глубже, едва не давился... прижимался щекой к внутренней стороне бедра, — нежно и преданно; гладил Сергею ноги, ягодицы, поясницу — куда только мог дотянуться. Жадно, исступленно, впав в какое-то трансовое состояние. И когда сильные руки ухватили за плечи, потащили вверх, он протестующе замычал, но Сергей заткнул его рот поцелуем. Стас дрочил ему с упоением, пока их языки сплетались, а потом горячая густая струя брызнула в ладонь; и дрожь в телах - послевкусием — одна на двоих. Стас со стоном прижался к Елецкому, вымотанный до предела. Опустошенный. Счастливый. Хитро скосив глаза, демонстративно облизал свою ладонь. Странный вкус, но не неприятный. Солоноватый слегка. Много позже, уже лёжа в постели, снова слыша сонное дыхание Сергея и обнимая подушку, он представлял Елецкого на ее месте. Все принюхивался к ладони, пробовал языком: хоть и отмыл, но запах все еще чудился. Стас совершенно по-идиотски улыбался темному потолку и слегка мерцающей хрустальной люстре. Вздыхал и ворочался. Лопатки жгло — будто и впрямь крылья собирались прорезаться. Оставалось только парить в невесомости, кувыркаясь через голову. Неслышно ступая, пришел Барсик. Стас нежно обнял его и прошептал в темноту: «Я тебя люблю, дурачина!» — непонятно кому, коту или Сергею. Елецкий заворочался на своем диване: — Ты чего там бубнишь? Спи давай! Стас замер было, прикусил губу, но в итоге не выдержал: — Я теперь твой парень, да? — голос дрогнул. — Мне не нравится это слово. Просто «мой». — Ну, раз так — значит, буду мыть. Но только ты мой тоже! А то нечестно получится! — игра слов позабавила. Вообще про себя Стас думал совсем другое: его будоражило это короткое местоимение. Своей... силой? Ощущалось одновременно властным и нежным, — как те прикосновения на крыше. И признание факта, — оно было нужно ему, давало уверенность и подтверждение серьезности намерений, смысл. И... гордость? Быть нужным. Принадлежать. Чувство защищенности. После некоторых раздумий Стас выдал: — «Парень» реально стрёмно звучит. По-девчачьи. Это типа как «прынц Голубые Яйца для прынцессы Розовые Сиськи», — скривился. — Но я не знал, как сказать, правда. Для таких как мы, получается, нет даже названия. Да и нас, по сути, нет. По крайней мере, официально, — он вздохнул. — Но все есть! По-настоящему, как ни дави это в себе — все равно прорастает. Так что и ты мой. Человек. Высказавшись, Стас решительно натянул до ушей одеяло, заворачиваясь в него будто в кокон. Притих. — Иди сюда. Только тихо, — шепотом позвал Елецкий. Было слышно, как он отодвигается к стене, освобождая место. Стас невесомо скользнул по полу, пересекая комнату. Опустился на диван — даже пружины не скрипнули. Лег рядом, прижимаясь, обнимая Сергея, — но теперь уже не так, как незадолго до этого, когда они втискивались друг в друга, словно стараясь слиться, срастись, — сейчас лишь поглаживал легко и расслабленно, ощущал под ладонью удары сердца, — собственное только недавно успокоилось, утих бешеный ритм. Теперь лишь мерные толчки. Елецкий закинул ему ногу на бедро, тепло дышал в шею — а Стас боялся шевельнуться, — чтобы не спугнуть ощущение, не потревожить. Уже на грани яви и сна вспомнилась старая песня про одно дыхание на двоих… ... как будто дом наш залило водой...