***
Во Флориде влажно и душно — так, как и должно быть в это время года. Влага с моря парит, Майкрофт варится в своем новом костюме. Скинул бы его к чертям, но вопрос, что привел его в заграничный департамент весьма щепетилен. Столько усилий было приложено, только чтобы подчеркнуть официоз встречи. Ведь вопрос был крайне деликатный. А для Майкрофта — еще и личный. — Какое счастье, что мамуля никогда этого не увидит. Это разбило бы ей сердце. Сарказм отдает давно забытой, застарелой болью. Он так надеялся, что подобное не повторится. Не будет больше этих затхлых тусклых переговорных, в которых нечем дышать. Не будет толстых замызганных стекол. Майкрофт никогда не отчитает этими словами, а поневоле близкое существо с той стороны не станет вновь молчать, потому что до безобразного упрямо. Жаль, что он ошибся. Майкрофт не любит покидать пределы Британии — предпочитает работать дома, в родных пенатах. Он устал от этой поездки, и потому бесится, капает ядом, не зная передышки. Но никого это не трогает. — Врешь, — тихо шипит трубка, — Ты все бы отдал, лишь бы повторять это снова и снова. Майкрофт бросает ее. Хватит на сегодня, он вымотался.***
Майкрофт понимал, что у каждого в жизни могла наступить не лучшая пора, сплошь слепленная из мелких неурядиц, досадных промахов и грандиозных провалов. И великих, бывает, постигают неудачи. Только вот его не лучшая пора тянется уже многие и многие годы, и, если честно, он не видит, стоит ли ждать конца. Будь он суеверен, поверил бы, что его прокляли. Так легко было бы найти причину и принять, как должное. Майкрофт не святой. Не при его работе надеяться, что руки останутся чисты — его, вот, по локоть в крови. Но ничья кровь не жжет сильнее, чем родная. Родным Майкрофт умел причинять лишь боль. Первой была Эвр. Эвр, что сидела под семью замками в месте, которого не существовало на карте. Милая Эвр, которую оплакали родители, и теперь, по бумагам, она числилась покойной. И лучше это было взаправду, право слово! Потому что это не жизнь — не жизнь, а Эвр все равно ее любит. Беззаветно и преданно, и не познав толком, что так нелепо… Майкрофт долго тешил свою совесть и давил на чувства знанием, что это не его вина. Так сложились обстоятельства. Это было ради общего блага. Эвр просто опасна для общества. Это помогало долгие годы. Майкрофт смирился, даже начал получать удовлетворение от тяжелого бремени. Пока его «ради общего блага» не убило дорогого брата. Как оправдать смерть Шерлока, он не знал. Да, именно смерть. Майкрофт верил, что все просчитал. Что, выбрав меньшее из зол, дал братцу то, что было нужно — возможность вернуться домой. Он был непоколебим в том, то Шерлок справится и, как всегда, справится блестяще. Но через роковых полгода, брат пропал со всех радаров. Спустя два года его признали без вести пропавшим. Майкрофт, затаив дыхание, прождал еще четыре. Ждал, что вот-вот случится то самое чудо, и ничто не остановит триумфального возвращения в Лондон величайшего детектива всех времен и народов. После он надеяться перестал, но и признать Шерлока покойным не дал. Просто не смог поступить так с матерью и отцом — прибавить к их незаживающим ранам большей боли. И лишить последней надежды ту, которую поклялся перед покойным всеми силами защищать и оберегать. А последняя просьба покойного — свято. Майкрофт оказался ужасно наивен. С чего он решил, не сберегши семью, что ему еще можно было поручать другого человека? Возможно, он и вправду был проклят. Ведь Кэтти он не сберег тоже. И потому возвращается. Двери душной переговорной открываются вновь — Департамент нынче весьма любезен. Он садится напротив. И то, чего у него, как он думал, нет, сжимается в груди. Он смотрит вновь — и вновь не узнает. Что стало с его девочкой? Вопрос на самом деле сугубо риторический — Майкрофт обо всем прекрасно был осведомлен. Он узнал одним из первых, что спустя короткое время Кэтти съехала из своего цветочного; продать она его, по известным причинам, не могла, а потому здание просто опечаталось. Позже Майкрофту доложили, что часть художественной выставки в Тейт, которую Майкрофт в тайне ждал с неким трепетом, отменилась, за несколько дней до показа. Кэтти забрала картины и закрыла в именном хранилище, ко всему остальному болезненному прошлому. А после покинула приделы Англии в компании четы Шаркс. После отследить ее судьбу стало сложнее, но Майкрофт не сдался. И только поэтому, сидел сейчас здесь. В отличии от Шерлока Майкрофт знал о Кэтти все. Все, включая ее одно безумное лето. Лето, когда она крепко подсела на любовь и ЛСД, бросила академию и порвала все связи с семьей. Знал, кто приложил к этому руку — кому девочка беззаветно доверилась, а после горько поплатилась. Но к такому оказался не готов. Вновь коротко остриженные волосы, осунувшиеся скулы. Истончившееся тело, беспросветный мрак в глазах. И приговор за соучастие в контрабанде. Они не виделись всего год. Конечно, ее вина не была доказана. Майкрофт был уверен, что ее и не было. Но молчание и отказ в даче показаний посчитались достаточными, чтобы сойти за соучастие. Дурных законов хватало везде. И Майкрофт не хотел ничего, как только сдержать слово. Кэтти молчала. Даже с ним. Словно они вернулись в то далекое время, когда только остались одни и верили, что чужие друг другу люди. Она не хотела принимать его помощь, он бесцеремонно навязывался. Майкрофт снова все устроил. Утряс некоторые формальности, внес залог и договорился с нужными людьми. Оставалось дело за малым — подпись Кэтти в бумагах, и можно было возвращаться домой. Но она не собиралась этого делать. Он и не винил ее. Майкрофт понимал — девочку просто тянуло не на тех людей. Эти люди могли ее только калечить. И Майкрофт же вписался в эту компанию на отлично, ведь был невероятно хорош — исправно подводил и разрушал все, до чего мог добраться. И вот — добрался до Кэтти. Невольно растоптал нечто важное для них двоих, а теперь ожидал чего — понимания? Прощения? Да он и не извинялся… От этого становилось так тошно. Он тосковал по временам, когда еще имел власть одним веским словом принимать решение за других. И искренне не понимал, почему не удавалось сейчас. Почему, когда так необходимо, все его красноречие и едкий сарказм оказались бессильны перед пустым взглядом его девочки? Майкрофт просто забыл — девочка давно была не его.***
Майкрофт сдался. Собрал вещи, отправил их в аэропорт. Самолет забирал его через час. Ему оставалось только попрощаться. — Да, я отдал бы многое, если бы это что-то исправило. И еще больше, если бы это помогло сдержать последнее обещание. Знала ли она, была ли в курсе — Майкрофт разгадать не мог. Лишь молчаливо наблюдать, как тонкие пальцы тянутся к шее — к цепочке, все еще хранившей у сердца серебряную ветку сирени. Была ли и она еще одним не сбывшимся обещанием? На глазах Кэтти слезы, и это уже само по себе — ответ. — У меня будет одно условие… Она заговорила. Призналась, что не планировала возвращаться в Британию. Думала, что они неплохо утроились в Америке. Верила, что все, включая Николь и Алекса Шаркс, довольны их скромными начинаниями. И представить не могла, что дорогая подруга вместе с мужем, решат подправить не бедственное положение легкими деньгами. Кэтти подписывала все бумаги, и с нее тут же снимались все обвинения, без проблем выпустив из страны. Они еще успевали на самолёт. Кэтти подписывала бумаги, но с условием — супруги Шаркс освобождались тоже, пусть и без права возвращения на родину в течение десяти лет. Майкрофт мог быть милосердным, если на него надавить. К слову, тоскливый взгляд из-под вымокших ресниц нисколько не давил. Майкрофту было так легче — легче врать самому себе.***
Кэтти заснула в самолёте, не выдержав груз свалившихся бед. Забралась с ногами в кресло и укуталась в плед. Майкрофт не мог решить, как окрестить щемящее чувство, что расперло его изнутри и не дало шансов оторваться от трогательного вида. Он мучился. Ничего бы не было, окажись он в нужное время рядом. Ни бессонных ночей, ни бесконечно тяжёлых дней и прочих горестей. Он многое успел испортить одной опрометчивостью. Женитьба казалась Майкрофту разумным решением. Тем, что раз и на всегда убережет их от чудовищно непоправимых ошибок. Вернет покой и возьмет контроль над дурными чувствами. Он просто струсил. Было бы у Майкрофта больше смелости, он нашел бы силы поговорить. Может, еще тем самым утром. Может, когда отвозил детей тем вечером. Но он, как всегда, решил все сам. За двоих. Как привык, как было легче. И теперь пожинал горькие плоды. Объявили посадку, и ему бы вздохнуть с облегчением — новое испытание не заставляет себя ждать. При виде дома Кэтти разрыдалась, как потерянное дитя, цепляясь за его пальто. Майкрофт позволил себе побыть рядом. Прижимать к себе, нежно растирая озябшие плечи — лаская, давайте побудем честными — и будто невзначай утыкаясь в макушку губами, что, как и прежде, пахла летним разнотравьем. Знал, что после будет легче. Он начнет заботиться уже сейчас, а потом все войдет в свою колею, станет прежним. Пусть теперь он и жил с разбитым сердцем.***
Лондон отрезвил их. К Майкрофту вернулась невозмутимость. В редких словах Кэтти засквозили раскаяние и стыд. Они негласно решили не вспоминать прожитый порознь год. Начать все сначала. И как это бывает, в начале пути всегда встает острая необходимости выбирать — куда двигаться теперь. Теперь эта мука выбора отчетливо читалась в глазах Кэтти, пока она провожала ими мелькавшие мимо дома. Притупив остатки совести, Майкрофт воспользовался ее мимолетной беспомощностью. — Потребуется время, чтобы в опечатанный магазин можно было вернуться, — то, как вздрогнула Кэтти от упоминания цветочного, показалась Майкрофту хорошим знаком, — Где собираешься жить? — Николь…она могла бы приютить меня на время… И чудо — одного острого взгляда хватило, чтобы Кэтти устало откинулась на спинку кресла, уступив. Что-что, а об этих Шарксах Майкрофт более слышать не желал. И потому повез ее в свой дом.***
Стало привычным устраиваться вот так, в тяжелое кресло у камина, взбалтывая скотч в тяжелом стакане. После тяжелого рабочего дня хотелось тишины — Анна и дети быстро привыкли, что Майкрофта тревожить в такие моменты не стоит. Сейчас он слышит, как Кэтти ходит по пустому дому. Неуверенно обходит комнату за комнатой, боясь дотрагиваться до вещей и стен. Майкрофт позволил. И теперь трепливо ждёт, когда она закончит, вернется, замкнув свой круг на гостиной. Застынет в проеме, прильнув к косяку. — Когда вернется Анна? — Еще нескоро. Анна сказала, что устала. Устала от серости будней и дождя. Собрала вещи и улетела на Бали, ближе к солнцу. Оттуда сразу полетит на свои семинары и лекции, и вернется, малое, через месяц… Кэтти бродит по гостиной тенью. — А ребята? — Полагаю, только к июлю, проведут здесь какое-то время летних каникул. Сейчас они обучаются в Уимблдоне, эту школу нам посоветовал один давний знакомый Анны… Кэтти наконец останавливается. Забирается с ногами на диван, и нарочно ловит взгляд. — Давно ты один? Майкрофт не знает. Что считать по этим «давно»? Календарные дни? Само осознание одиночества? Если последнее, то вернулось оно к нему сравнительно недавно, и принесло незабываемую эйфорию. Он так долго ждал этого покоя, и Майкрофту абсолютно не стыдно. Семейная жизнь его убивала. Но говорить об этом Кэтти было ни к чему. Позволить себе отвести взгляд и сделать новый глоток — ответ, который она легко прочтет. И безразлично отвернется к огню. Чуткая связь между ними колет сердце. Знать, что эта связь осталась ей от дорого братца…не тревожит как прежде. Теперь это даже не пугает. Что-то в Майкрофте перегорает за этот год. И остервенело требует наслаждаться этим вечером. Смаковать каждый вдох — радуйся же, вы снова дышите одним воздухом. Она сидит на твоем диване, и это огонь твоего камина пляшет в ее глазах. Они сидят, пока в камине не дотлевают угли. Кэтти засыпает там же, обняв диванную подушку. Майкрофт останавливает себя в последний момент. Уходит не коснувшись, как хотелось, найдя разумную, казалось бы, замену — пиджак, укрывший хрупкие плечи.***
Дни летят быстро. Майкрофт знал, о чем говорил — на улаживание всех формальностей и открытие цветочного уходят недели. Кэтти забирает вещи из хранилища, и Майкрофт делает все возможное, чтобы они оказались в его доме. Но время неумолимо подходит к концу. Кэтти открывает цветочный, но не делает закупок. Она забирает вещи, но не трогает краски. Майкрофт не знает, чем она планирует заняться теперь, но чувствует довольно четко — Кэтти уезжает, возвращаясь в единственное место, что могла бы назвать домом, чтобы начать двигаться дальше. Она отпустила. Все, что случилось за эти чертовы семь лет. Как отпускала все, что было прежде: безумное лето, дикие три года подле Шерлока. И откуда только брала сил? Майкрофт так не смог. И продолжил тянуть ее на дно. — Ты женат. Двух слов хватает, чтобы прийти в себя. Отпустить тонкие запястья и дать вздохнуть. Кэтти трогает искусанные губы и стирает смазанную помаду. Тоска в сухих глазах причиняет почти физическую боль. Лучше бы она плакала и кричала. Она молчит. Выскальзывает из-под руки и закрывается в комнате. Майкрофт чувствует себя отвратительно гадкой тварью. Ужасно неправильно это чувство, что похоже на сытое довольство. Они оба не справились, когда потеряли контроль. Как это говорится…сорвало крышу? Эта жадность, эта ненасытность, что только усугубились за год. Майкрофта впервые обошли по трезвости рассудка. Если бы не Кэтти, Майкрофт позволил бы себе все, о чем после горько сожалел. Ведь знал, что пока не заслуживал ничего. Ему столько предстояло исправить, столько искупить. Но что теперь его остановит? Теперь, когда он знает, что любим?***