Имя ревности - Любовь

Андреев матерился долго и изощрённо. Сыпал замысловатыми фразами и отдельными ругательствами «c чувством и со вкусом». Лукин слушал не прерывая, позволяя другу выплеснуться. Радовался тому, что тот жив и пребывает в относительном порядке. Эмоции — не в счёт, на них его кореш право имеет полное. Иссяк Андреев, лишь исчерпав свои знания ненормативной лексики до донышка и на некоторое время в комнате повисла тишина, разбавленная его прерывистым дыханием. — Не сердись, детка… — подал голос Лукин, и Андреев вновь взорвался гневом. — Ещё раз назовёшь меня «деткой», «куколкой» или «лапулей» и я тебе морду отрихтую так, что бабы даже из жалости давать не будут! — Не нужны мне бабы, Виктор, — Лукин кисло скривился. — Одни беды от них. — Объясни мне, какого рожна происходит?! — Виктор его не слушал. — Что со Скворцовым творится? — Сбрендил. — Он в меня стрелял! — сажая голос проорал он. — Из пистолета, в лицо! Лукин похолодел: — Ты ранен? — А похоже, что мне башку прострелили? — взвинчено осведомился он. — Нет, — добавил снижая уровень истеричности, — не ранен. Только сижу на привязи, как собака, — Виктор дёрнул крепившуюся к наручникам цепь. — Зачем ему это делать понадобилось? — На тебя меня ловил. — Это я и без тебя понял, не дурак. Дурак у нас ты, что поддался и пришёл. — Я не мог тебя оставить. — А я бы оставил, — сварливо заявил Андреев, — хоть бы кто украл тебя, ещё бы и денег похитителю отвалил, чтоб возвращать не вздумал. — Врёшь… — Не вру, — он поджал губы. Их перепалка попахивала детством. Ему было страшно, вот и нёс чепуху и Лукин это понимал. Знал его, как облупленного, потому сидел и улыбался. Идиот. — Идиот, — повторил вслух. — Чего лыбишься? — Я рад тебя видеть. Сказать, когда я в тебя втрескался? — спросил, приваливаясь плечом к стенке и ощупывая наручники. — Ты перевёлся в школу поближе к дому — в мою школу и стоял на линейке в стороне от своего класса. Загорелый, только с моря, с чёлкой, падающей на глаза, худой, нервный. Не от мира сего и я к тебе сразу перископами прикипел. Не видел никого, кроме тебя. Горло перехватило, думал задохнусь. — От счастья? — съязвил он. — Нет, от страха, — Лукин, не прекращая своих манипуляций с наручниками, прошёлся глазами по комнатушке, цепляя вниманием каждую деталь, что могла оказаться полезной для их спасения, — понял, что у меня встало на парня. — А вставало у тебя регулярно, и на всё, что двигалось, — ужалил обидой Андреев. — Сколько ты подружек в школе сменил? Лукин оторвал взгляд от окошка под потолком. Слишком узкое для него, но потерявший вес в следствии долгой болезни Андреев мог и пролезть наружу. — Много, — ответил рассеяно, убедившись, что наручники ему не снять — не китайская подделка, для силовиков делали. — От тебя всё бежать пытался. Но не вышло. Если не видел тебя хоть день — с ума сходил. А увидев, взглядом тобою питался — и легчало. Виктор задержал дыхание, в груди потяжелело. А ведь думал, что отпустить эту боль у него вышло. — Потому, окончив школу, ты меня бросил? Пожелав на дорожку цвести и пахнуть? — А что нас ждало? — Лукин пожал плечами, перетекая на колени и натягивая цепь. — Времена были иные. В ЗАГС бы я тебя не повёл. Жить в открытую — ты бы сам мне в этом отказал. — А ты спрашивал? — Я решил, что так будет лучше, что каждый из нас попытается построить жизнь друг без друга. Карьера, жёны, детишки, любовницы и алименты. Всё как у всех. Я думал, что это блажь, которая пройдёт. Но я ошибся, и обидел того, кого так и не перестал любить. Как стрекоза в янтаре я в тебе увяз, Андреев. Сколько не дергайся, не вырваться. Да и не хочу. Я там где надо, и с кем надо. Андреев поднял брови. Видать, несло со страха не одного его… Или же… Вик спешил слить своё запоздалое признание, потому что решил, что никто из них этого места живым не покинет. — Заткнись, — сказал сипло. — Заткнись, Лукин. И без твоих романтических бредней тошно. Он, соглашаясь, кивнул: — Заткнусь, если слышать не хочешь. — Слышать я хочу иное. Зачем твоя шкура Скворцу понадобилась? Бизнес? — «Личное?» — произносить вслух не стал, подавив мысль в зародыше. — Перед камином расстелить хочет. Андреев освежевал его взглядом, не дожидаясь помощи Скворцова. Лукин прекратил бесполезно напрягать мышцы — цепь не поддавалась. — Неверно ты расставил приоритеты, блонди. Неважно, зачем. Важно дождаться помощи и выбраться отсюда живыми. А потом я всё расскажу, и сам голову на плаху положу — секи, если захочешь. — Дождаться помощи… — повторил за ним Андреев, пропустив очередное «блонди» на автомате — так его Лукин звал ещё подростком. — От кого? Полиция? — Спасатели за нами явятся куда солиднее. Главное — продержаться до их подхода. — Вик уперся ногой в стену, снова рванул цепь. — И как нас найдут? — Андреев следил за его потугами освободиться, думая о том, что Лукин ушёл от вопроса о причине безумия Скворцова, переключив его на «любовь и лебеди», но больше не спрашивал: Вика он знал так же хорошо, как и тот его самого. Если отвечать Лукин не желает — не вытянуть и клещами. Партизан хренов. — Об этом я позаботился. Апартаменты для нас на совесть подготовили, — Лукин разочаровано выпустил цепь, признав, что «пришвартован» надёжно. — Знаешь, где мы находимся? Андреев хотел ответить с едкостью, но ограничился усталым «нет». — Я был в отключке, — расщедрился на добавку, — понятия не имею, куда меня отвезли. Лукин покивал. В голове тут же загудело. Отделали его на славу. Накинувшаяся на него в условленном месте четвёрка парней в чёрном на разговоры поскупилась: Вику с ходу зарядили под рёбра, добавили в челюсть и затолкали в подъехавший микроавтобус. Обыскивали на ходу, но тщательно. В процессе Вик выразил своё праведное возмущение не словом, а делом, оставив всему квартету о себе память — кому под глаз, кому в рыло, и из машины его вынесли уже связанным и харкающим кровью. — Мне надели мешок на голову сразу после того, как проверили все отверстия и набили морду, — поделился своим воспоминанием. Андреев нахмурился: физиономия Лукина цвела красноречивыми синяками. — Не надо было сопротивляться. — А это для профилактики, — Лукин поморщился, пробуя языком нывший зуб на верхней челюсти. — Заживёт как на собаке. Чёрт, зуб шатается. — Тоже заживёт. — Я им отомстил, — Лукин хищно улыбнулся. — Долгов не оставляю. Я выручу нас, Виктор. Я не позволю Алексею причинить тебе вред. «Я — отомщу, я — выручу, я — не позволю…» Лукин не изменял своему амплуа протагониста, раздражавшему Андреева до зуда в яйцах. Но, следя за неутомимой вознёй Лукина, он не мог не признать, что «Лукаш» мог выжить там, где он сам уже десяток раз бы загнулся. Лукин был хищником, а он сам — дичью. Альфа и омега. Мысль вызвала смесь раздражения и тоски. Замок в дверях щёлкнул, оборвав старания Лукина подцепить пальцами вделанную в стену пластину с кольцом. Андреев вжался в кирпичную кладку. Вик развернулся ко входу, губы поднялись, обнажая зубы. И вправду хищник… В комнатушку вошли трое: уже знакомый Андрееву Игорь, чернявый коротышка — явный почитатель бодибилдинга, и Скворцов. Оглядев обоих пленников, Алексей опустился в кресло и уложил на стол пистолет. «Качок» остался стоять у двери, а белобрысый пристроился за спиной Скворцова, злобно ощерившись в сторону Вика. Левый глаз Игоря заплыл отменной гематомой, оставленной кулаком Лукина. Впрочем, на физиономии самого Вика тот отметился столь же щедро. Апперкот у белобрысого был мощный. Боксировал профессионально, едва не вытряхнув из бывшего вояки душу. Заложив ногу на ногу, Алексей потянул из кармана рубашки пачку «Camel» и Игорь услужливо склонился поднести зажигалку. Алексей выпустил струю дыма в потолок. — Вся компания в сборе, — произнёс с глубоким удовлетворением. — Можно начинать танцы. — Танцор из меня всегда был неважный, — тут же подал голос Лукин, сосредотачивая противника на себе. — Ноги партнёршам вечно оттаптывал. Но если отвяжешь, я с тобой станцую. Только чур — я веду. — Языкатый он у тебя, — проникновенно поделился Скворцов с Андреевым. — А вот юморист из него хреновый. Виктор промолчал. В этой беседе ему отводилась роль слушателя. — Всем бы покритиковать моё чувство юмора, — Лукин хмыкнул, — может, не танцор плох, а публика? — Ещё и клоун, — пробормотал Скворцов. — А вот это уже обидно, — «оскорбился» он. — В лицедействе замечен не был. — Брякнул и пожалел, увидев, как сходит в прищур взгляд Алексея. — Не был, говоришь? — голос Алексея отяжелел. — А как по мне, так ты маски никогда и не снимал. Кто тебя настоящим знает? Как и грешки твои. Дружку своему правду рассказал, за что он под расчёт попал? Или струсил, в неведении оставил? Усмешка на губах Лукина растворилась. — А ты похвастаться хочешь? — спросил надтреснутым тоном. — Да пока нечем, — Скворцов пожал плечами, — отплатить тебе сразу не вышло. Везунчиком твоя подстилка оказалась, выжил, хоть и поджарился до корочки, но как видишь, я своего не упускаю. И дело довожу до конца. — Это только между мной и тобой. Оставь его, Скворец, намучил достаточно. — Мне решать, достаточно или нет, — отказал он. — Сдох бы в машине, сейчас бы пулю в лоб не ждал, и вина в этом только твоя, Вик. Андреев, не вмешиваясь, слушал: впитывал, складывал части паззла. И со дна желудка вдруг поднялась тошнота, а в ушах зашумело от осознания, что эти двое говорили о нём так, будто его тут и не было: распоряжались им, решали за него, сделали заложником своего конфликта. «…под расчёт попал», «…поджарился до корочки…», «…и вина в этом только твоя, Вик…». Его окатило жаром, окружающее поплыло. Время громадным маховиком замедлило ход, остановилось, и крутануло колесо обратно. В уши хлынул грохот и последовавший за этим скрежет металла, сминаемого давлением и разрываемого инерцией. Старое дерево от удара застонало, будто живое, насмерть раненое существо. На «торпеду» осыпался дождь из стеклянных градин… — Зачем он тебе? — голос Лукина доходил до него через шум тока крови в ушах. — Я перед тобой, делай со мной что хочешь, не губи невиновного… … В небо валил чёрный столб дыма, пластик стекал смоляными слезами. По грязному снегу полз язык бензина, пламя жадно лизало его, подбираясь к изломанному телу, лежавшему у того, что ещё минуты назад было элитным внедорожником, а теперь превратилось в груду мятого железа… — Для меня он виновен. Виновен в том, что покрывал своего любовничка и молчал. — Виктор к этому не причастен… — И я тебе должен верить? — оборвал Скворцов. — Тому, кто трахал мою жену и заставил растить своих ублюдков? …окровавленные пальцы сгребли ком снега. Лежавший в каше вывернутой колесами земли и снега Андреев смотрел на приближавшееся пламя, не в силах пошевелиться. Тёмный ручеек добрался до рукава, а вслед за ним пришёл огонь: опробовал, куснул и — жадно набросился на плоть… Тихий вой на одной ноте оборвал ответ Лукина, развернув их головы в сторону Андреева. Блондин, сгорбив спину и сотрясаясь плечами, ткнулся лбом в пол. Вик, прохрипев имя друга, резко натянул цепь, вгрызая сталь наручников в запястья. Андреев с усилием выпрямил спину, выпуская прокушенную губу. Удержаться в сознании вышло лишь благодаря самоистязанию. — На-адо же… — с издёвкой протянул Скворцов, — молодца, удар выдержал. — Слушай меня, а не его! — Лукин тщетно призывал Андреева обратить на себя внимание, тот в его сторону не смотрел. — Слушай, и он солжёт тебе так же, как лгал всем остальным, наш благородный защитник отечества, — Алексей потянул со стола пистолет, выбираясь из кресла, и присел на корточки перед блондином, сравняв их лица. — Давай, — подначил смотревшего на него больными глазами Андреева, — задай вопрос. Только правильный, у тебя одна попытка. — За что? — сдавлено произнёс он, тускло удивляясь тому, что всё ещё может говорить, думать, дышать. Скворцов разочарованно опустил уголки рта. — И всё? Как банально. Я думал вопрос будет куда длиннее и эмоциональнее. Но ты прав, к чему долгие вопросы, когда и так до всего сам дошёл. Ведь дошёл? — Андреев молчал и Алексей «изумился». — Да не-ет, ты же не настолько глуп? — Очевидно… да. — Хочешь сказать, что не знал, что твой дружок в койку моей жены запрыгнул? Роман с ней крутил, а потом обрюхатил и своих бастардов мне подсунул. Чей это был план, Лукин? — бросил, не оглядываясь. — Твой или Ольгин? — Не было никакого романа, и плана не было, — Вик с беспокойством следил за ними. Мертвенно бледное лицо Андреева не выражало ничего, кроме эмоционального опустошения. Алексей играл на нервишках, переводя дуло от лба к поджатым губам Виктора и обратно, будто выбирал куда пустить пулю. — Ты от ревности последние мозги растерял, Скворец! — Отрицает, — доверительно поделился Алексей с Виктором, — за дурака меня держит. И тебя тоже. А давай-ка устроим им очную ставку, Андреев, — он с деланным оживлением поднялся и хлопнул себя по ляжкам. — Игорь, введи гражданочку обвиняемую! Белобрысый отрывисто бросил короткую фразу напарнику. Чернявый исчез и тут же вернулся, втянув за собой худую фигуру в длинном бесформенном платье. Грубо толкнув её перед собой, качок отступил, а женщина, охнув, повалилась навзничь. Платок сполз с белокурой головы, открыв худое изможденное лицо с тонкими чертами лица, обезображенное синяками. Лукин шумно выдохнул, глядя на лежавшую на полу Ольгу Скворцову. Женщина подняла затравленный взгляд на мужа. — Лёшенька… — Рот закрой! — рявкнул Скворцов, показное благодушие смыло, обнажив уродливое обличье безумца. — Говорить будешь, когда позволю! Вик смотрел на Ольгу. Некогда нежное, красивое лицо с изящным контуром скул покрывали безобразные синяки, на хрупкой шее чернели следы пальцев, а на скуле алела ссадина. На среднем пальце правой руки Скворцов носил массивный перстень-печатку, такую же форму имела ссадина на скуле. Свои «боевые» Ольга получила от супруга. Гнев заклокотал в горле. Виновен Лукин был во многом, но никогда не поднимал руки на женщину. — Подонок… Скворцов оскорбление проигнорировал. — Ну-с, поскольку все собрались, я продолжу, — он оживлённо хлопнул в ладони: резкий звук заставил Ольгу слабо вскрикнуть, а Андреева вздрогнуть. — И расскажу тебе, Виктор, кто таков твой хер Лукин, по которому ты с детских соплей сохнешь. История прям на Оскар тянет. Подойдя к столу, Алексей вновь угнездился в кресле. — Началось всё с выпускного, — сказал, уперев рукоять пистолета в стол и развернув дуло в сторону Вика. — С моей ссоры с Ольгой на банкете. Мы тогда здорово повздорили, и я сгоряча дал ей пощечину. И всё бы ничего, да тут материализовался герой-Лукин, встрял, куда его не звали, и мы славно отметелили друг друга. Я ушёл, а он остался, и не тебя, Андреев, пасти отправился, а Ольгу. В пиджачок укутал, домой проводил, а потом трахнул.  — Этого не было, — процедил Лукин. — Проводить — проводил, но не трогал. Скворцов небрежно пожал плечами: — Тогда может и нет, а вот позже, через пару лет, ты в неё свой член таки засунул. Хотя признаю, Ольга к тебе в постель сама залезла. Созналась шалава на допросе, — добавил с ненавистью, полоснув жену взглядом, — рассказала, как ноги перед тобой расставила. За сперматозоидами к тебе прибежала. Мои «живчики», как оказалось, дохлые, бесхвостые. Никаких шансов на зачатие, однако моя жёнушка уверила меня в том, что бесплодна она, а не я. И я, глупец, даже проверять не стал. До безумия радовался, когда она родила близняшек. Гордился, как последний… — Он скрипнул зубами. — Пять лет я растил чужих ублюдков, содержал шлюху и не желал замечать очевидного. Цвет глаз, цвет волос, форма ушей, подбородка — соплячки не походили ни на меня, ни на Ольгу. Мне бы следовало догадаться об обмане, но я любил эту суку и мысли не допускал о предательстве. — Ты поднимал на неё руку, обвинял в отсутствии детей, держал взаперти, — если Скворец рассчитывал на то, что он даст утопить себя в угрызениях совести, то просчитался, Лукин не испытывал ничего, кроме сожаления, что не открыл Андрееву правду, не признал своё отцовство и не нашёл слов, чтобы уговорить Ольгу уйти от мужа-деспота,  — это не любовь, это обладание. Ольга хотела оставить тебя, ты не позволял. Если бы ты узнал, что бесплоден, отпустил бы? Или обрёк на пустое гнездо? Взгляд Алексея полыхнул яростью. Ответ не требовался. Лукин покачал головой. — Она дала тебе то, чего ты хотел, потому что любила. — Значит, признаёшь? — Я ничего не признаю. Кроме того, что ты — больной мерзавец. Может потому там, в небесной канцелярии и решили, что тебе лучше быть стерильным. Чтобы не плодил себе подобных. Скулы Скворцова проступили под кожей, пальцы стиснули подлокотник кресла, но если Лукин ждал, что он бросится на него и вышибет мозги, то ошибался. Быстрой смерти тому, кто сделал его рогоносцем, он не подарит. — Думаешь, разумно в твоём положении злить меня? — спросил, склонив голову к плечу. Вик решил отбросить «политкорректность» в сторону, перейдя к тактике намеренного цугцванга: — А какой смысл, если ты нас живыми всё равно не отпустишь? — А ты проси, ноги мне целуй. Может, тогда полюбовничка твоего отпущу. Лукин взглянул на Виктора: блондин сидел, глядя на Ольгу. В глазах Андреева не было ничего, кроме усталости и оттенка жалости к несчастной. — Я за него хребет согну, если он сам захочет, — Андреев вяло шевельнулся, показав, что всё же слушает, и Лукин, выцепив его реакцию, продолжил: — Но с моего унижения тебе будет мало радости. Потому выдвину встречное предложение, заодно и карты раскрою. Я к тебе не «голым», Скворец, пришёл. За моей спиной кавалерия, и они нас найдут. Не потому, что во мне интерес имеют, а потому, что ты им до зарезу нужен. — Что ты несёшь? — лицо Алексея прорябило злым удивлением. — Они вышли на меня за две недели до поездки, — врал Лукин самозабвенно, недаром в военной части в самодеятельности участвовал, начальство хвалило,  — представители сыскного бюро из Германии. Сказали, что знают о том, что ты ведёшь на меня охоту, подстроил аварию Андрееву из мести мне, — фигура у стены шевельнулась, Андреев поднял голову, но Вик не отвлекался, — предложили вылететь за пределы страны, куда-нибудь в захудалое место, где полиция только про свои карманы думает и там тебя на живца взять. На меня с Андреевым. И ты попался, послушно пошёл в силки. Скворцов слушал, собрав складки у переносицы. За его спиной обеспокоенно шевельнулся белобрысый. — И что немцам от меня нужно было? — спросил Алексей. — Узнать информацию о твоём исчезнувшем дружке Беккере, за что готовы две сотни тонн* зелени отвалить. — от Лукина оживление за креслом Алексея не укрылось. — За сотрудничество тебе все грехи простят. Отпустишь нас, и я тебе встречу устрою. Всё, что им нужно — инфа о Беккере. Получишь свои деньги как компенсацию за статус рогоносца, новую жизнь начнёшь. За рога напомнил зря, Скворец яростно раздул крылья носа. — На деньги мне плевать! — Твой бизнес неликвидный, вернёшься на родину — долго не проживёшь, а исчезнем мы трое — станешь первым подозреваемым в убийстве жены и деловых партнёров. Немцы всю правду о тебе знают. Сколько бы ты с собой в активе не захватил, деньги в бегах скоро закончатся и останешься с голым задом. А отпустишь нас — и мы о случившемся забудем. Никаких заявлений в полицию, никакого преследования. Алексей, не мигая, смотрел на Лукина. Мог бы — испепелил на месте, но тот оставался целым и ждал ответ, считая удары собственного сердца. Такого поворота Скворцов не ждал. Живое воображение Лукина рисовало шестерёнки в черепе Алексея, усиленно закрутившиеся вразнобой. Того и гляди, взорвут весь механизм к чертям. Нужного эффекта он всё же добился. План пинкертонов сработал, и Скворцова удалось выбить из равновесия. Шевеление в кресле закончило процесс осмысления. Алексей поднялся. — Пятнадцать минут даю, — бросил сквозь зубы,  — на то, чтобы попрощались. Когда вернусь, пристрелю всех троих. За дверь вышел первым, Игорь — последним, не забыв бросить на Лукина пристальный взгляд. Залязгал допотопный замок. В комнате повисла тишина. тонна* — тысяча.