Имя ревности - Любовь

Махмуд доставил Андреева в аэропорт «с ветерком». Манера вождения у египтян была своя, о правилах дорожного движения сыны пустыни слыхом не слыхивали, а наличие указателей поворота вообще считали рудиментарным органом автомобиля. Зато возможность выжать сигналку, чтобы сообщить о своём намерении поспеть в Рай быстрее других, не упускали. Почти весь путь Виктор проделал, мотая головой, как китайский болванчик от хаотических маневров и частых сигналов. Глаза предпочитал держать закрытыми: «Око не видит, яйца не поджимаются». Из машины вышел заметно позеленевший, с плотно поджатыми губами и ломотой в шее. Аэропорт встретил их появление многоголосым шумом и обычной для таких мест сутолокой. Следуя за Махмудом, настоявшим на том, чтобы лично нести его багаж, Андреев уже привычно натянул на голову капюшон спортивной куртки. Праздник кратковременной свободы от назойливого внимания закончился, и он вновь ловил на себе застревающие на шрамах взгляды, возвратившие его к необходимости прятать собственную неприглядность. Остановившись неподалеку от вертушек упаковщиков, Махмуд на ломаном английском с активной жестикуляцией объяснил, что ему требуются документы Андреева. Виктор передал ему загранпаспорт с билетом, сунул несколько стодолларовых купюр, и алжирец отправился решать вопрос с изменением даты отлёта. В ожидании его возвращения Андреев перенёс багаж, отгородив им угол, упёрся лопатками в стену и сунул руки в карманы джинсов, горбя спину. Тело само отточено выполняло ритуал, протянувший невидимый полог, отделявший его от остальных. Тактика не подвела — на него почти не обращали внимания. Привычка создавать личное пространство, свободное от вмешательства извне, уже стала отработанным до механизма инстинктом. Шумные компании Андреева утомляли, а активному времяпрепровождению он предпочитал уютное одиночество в стенах родного дома, на тихой окраине города. Но таким он был не всегда. Своё детство Виктор делил с заводной, как юла, младшей сестрой. Будучи погодками, они ходили друг за другом хвостом, были лучшими друзьями и отчаянными сорванцами. Всё изменилось в одно мгновение, когда трагическая случайность забрала Лилю, погрузив всю семью в нескончаемый траур. Его мать мало говорила и больше не улыбалась, а отец — из заботливого весёлого родителя превратился в угрюмого, часто вспыхивавшего злостью мужчину. Лиля погибла, провалившись под лёд. Трагедия случилась на глазах Виктора. В тот день он с сестрой и их дворовой ватагой отправились на озеро, лежавшее неподалёку от школы. Играли в снежки, катались на санках с пригорка. Колея заканчивалась в опасной близости от покрытой льдом воды, но в детстве кажется, что с тобой ничего плохого случиться не может. Как Лиля упустила санки и те выскочили на лёд, Виктор не видел. Он как раз забрался наверх пригорка с укатанным куском картона, когда его вдруг полоснуло незнакомым доселе чувством острого ужаса и развернуло к озеру. Развернуло как раз в тот момент, когда Лиля беспечно спрыгнула с обмёрзлого берега на лёд и побежала за санками. Окаменев от страха, он беспомощно наблюдал за тем, как змеятся трещины за спиной бежавшей сестры, а затем лёд под её ногами раскололся и она ушла под воду. Ей удалось вынырнуть на поверхность лишь раз, барахтаясь и оглашая воздух визгом, а затем тёмная вода забрала Лилю навсегда. Виктор так и не сделал ни шагу со своего места, только, открыв рот, закричал, будто смертельно раненный зверёк. И кричал так, пока не сорвал связки, продолжая тщетно выталкивать имя сестры, но уже безголосо. Взрослые, прибежавшие на крики ребятни, бросились к полынье. Какой-то отчаянный храбрец первым нырнул в ледяную воду, за ним бросился второй, но всё оказалось напрасным. Тело Лили вытащили уже спасатели, после часового поиска на заиленном дне. Всё это время Виктор провёл в кучке затихшей перепуганной ребятни. Мать металась по берегу, голося и заламывая руки. Отец пытался кинуться в воду, но его держали сердобольные зеваки. Когда маленькое безжизненное тельце подняли из полыньи, обоих родителей накрыло сокрушающим горем. Оборвав плач, мать осела на снег в дурноте обморока, а отец зашёлся в жутком вое, потрясая кулаками, грозя кому-то в сером небе. Гибель Лили разделила их жизнь на «до» и «после». Прежнего себя Виктор так и не вернул, как и семьи прежней уже не было. Родители держались вместе только из привычки, спали в разных комнатах, обменивались тусклыми, не содержавшими живых эмоций фразами. Пережив период слёз, гнева, взаимных беспочвенных обвинений, оба остались пустыми выгоревшими оболочками, позабыв о том, что были нужны ещё одному ребёнку, осиротевшему сердцем, как и они сами. В случившемся его не обвиняли, он был так же мал, как и Лиля. Но Виктор так и не избавился от мысли о том, что мог предотвратить беду, однако не сумел этого сделать. Именно тогда Андреев обрёл для себя «тихую гавань» в книгах, черчении странных футуристических конструкций, и зарисовках невиданных миров. Пока не появился в его жизни Лукин и не поставил всё вверх дном, вытянув его из раковины и дав новый смысл существованию. До тех пор, пока не покинул его, как и Лиля. С той лишь разницей, что продолжал мучить его несбывшимися мечтами и поныне. Свои фрустрации Андреев бережно лелеял всю свою сознательную жизнь, заполнив ими дыру, оставленную утратой сестры и родителей. Обоих не стало в один год, когда он закончил магистратуру. Но стоило ли винить Лукина в том, что он не соответствовал выдуманному им образу «спасителя»? В конце концов он заблуждался в Вике, потому что хотел верить в собственное заблуждение, не учитывая, что реальность вовсе не обязана прогибаться под его желания. И где была грань между его обидой на молчание Лукина, и эгоистичной ревностью к Ольге и детям, что навсегда привязали к себе мужчину, которого он хотел видеть только своим? В этих отношениях для него не было места и это обстоятельство скребло душу сильнее факта как «случайного» отцовства Лукина, так и умолчания им причастности Скворцова к аварии, что едва не стоила ему жизни. Андреев со вздохом закрыл глаза, уткнувшись затылком в стену, однако границы его тщательно созданного «пузыря» вдруг проткнуло чужое присутствие и он, встрепенувшись, поднял веки. Увидев встрепанного Лукина с мокрыми пятнами на рубашке под мышками и на груди, Виктор сглотнул ком, внезапно забивший глотку. Откатив его чемодан на колесах в сторону, Вик с решительным выражением на угрюмой физиономии навис над Андреевым. — Привет, блонди. — Ты… — Думал удрать от меня? — перебил Вик с хищной хрипотцой. Андреев вспыхнул, вытягивая голову из плеч: — Я не собачка на привязи, чтобы от тебя удирать, — огрызнулся раздражённо. — Кто тебе сказал?.. — спросил и замолчал, выловив глазами стоявшего неподалёку Амура. Парень, подняв руку, пошевелил пальцами в знак приветствия. — Предатель, — выцедил Андреев в его сторону. — Я обещал помочь с отлётом, но не молчать, — подал голос Амур-Макс. Продолжение упрёка Виктор проглотил — парень был прав. Не обещал. — Ну, вы тут поговорите, а я пока погуляю, — Амур своё дело сделал, остальное зависело только от Лукина. Амура слизала и растворила в себе колышущаяся толпа, а Андреев переключился на Лукина. На лице Вика, покрытом пылью, пот выел дорожки, обозначившие складку у переносицы и морщины у щурившихся серых глаз. — Зачем ты приехал? — спросил он с вызовом. — А ты как думаешь? — Я не вернусь, — сразу пресёк возможные уговоры Андреев. — Улечу раньше срока, не выйдет сегодня, так завтра. — Почему? — Видеть тебя не могу, — ответил просто, старательно загоняя внутрь куда более оскорбительное, разъедающее ядом обиды, пояснение. — Я могу съехать в другое бунгало. — Мне этого мало. — А что тебе нужно, — голос Лукина сполз до шёпота, — скажи мне, блонди? Скажи, чего ты хочешь — и я всё сделаю. Только не уходи. Андреев прокатил кадык по шее. Пристальный взгляд Лукина втягивал в себя, погружая в беспросветную тоску. — Я ничего от тебя не хочу, Вик, — он устало покачал головой. Злость смыло, оставив дикую головную боль, разламывавшую виски: — Просто отпусти. Не могу больше… — горло перехватило спазмом. — Как и я, — Лукин, подняв руку, провёл тылом ладони по его щеке, стирая невесть откуда взявшуюся влажную дорожку. — Не могу отпустить тебя, блонди. Поползу за тобой скулящим псом, куда бы ты не отправился. Хоть ноги перебей — не поможет. Хватит с меня воли, набегался. Всё равно, куда бы меня не отнесло — к тебе возвращает. Он, наплевав на то, что вокруг кружило людское варево, притянул его к себе и уткнулся лбом в лоб. — Я люблю тебя, — простонал-выдушил, крепко жмурясь, — всегда любил. И всегда буду… Сердце Андреева забилось о рёбра, грозя выпрыгнуть наружу, но металлический голос, взявшийся оглашать о начале регистрации нового рейса, привёл его в чувство, заставив оттолкнуть от себя Лукина с нарочитой грубостью. — Совсем рехнулся! — прошипел он. — Мы в мусульманской стране, здесь за такие объятия — камнями забить могут! — Мне плевать… — А вот мне жить не надоело. Даже таким, каким стал. Чужой устав уважать надо, даже если твой не таков. Андреев запнулся, набирая воздух в лёгкие. Сознание всё ещё кружило под воздействием его признания, вот только краткое зашкалившее ощущение счастья тут же смыло девятым балом не менее сокрушающей злости. А ведь ждал… столько лет ждал этих трёх грёбаных слов, на которых всю свою жизнь завязал! Вот только прозвучали они с опозданием. — Замолчи, Лукин, — проклацал зубами: нервная дрожь охватила его от пяток до макушки. С его телом творилось нечто непонятное уже вторые сутки, и контролю охватывавшие мышцы короткие судороги не поддавались. — Откровенности твои мне сейчас ни к чему, хочу сохранить остатки рассудка. Если останусь — меня больше не будет, а терять себя я не собираюсь, даже ради тебя. Что слова были жестокими, знал, но сейчас по-иному ни чувствовать, ни думать позволить себе не мог. Лукин смотрел на него страдальческим взглядом: — Дай мне шанс. — Это мы уже проходили. — Не отрицаю. Но ты давал шанс любовнику, сейчас дай тому, кто любит. Андреев зажмурился, усмиряя дыхание. Преуспел не слишком, но собрать волю в кулак — вышло. — Сто дней, — выронил на выдохе, поднимая на него взгляд, — ты дашь мне сто дней покоя. И я узнаю, могу ли жить без тебя. «Не с тобой — без тебя». Разницу Вик понимал, но главным было то, что зерно крохотной надежды они только что опустили в землю. Поднимется ли росток — покажут дальнейшие сто дней, и то, что за ними последует. — Таково моё условие, — продолжил Андреев, — из компании я уйду. Справитесь и без меня. — Бессрочный отпуск, — Лукин был готов уступить не во всём. — Не увольнение. Он пожал плечами, соглашаясь на торг. — Пусть будет отпуск. Три года его не брал. Но сто дней ты не появляешься в моей жизни: ни лично, ни звонками. — Письма? — упорство в Лукине было неистребимым. — Никак не появляешься, — нажал Андреев. — Ни письмами, ни эсэмэсками, ни посыльными, ни перелётными птицами. — До последнего варианта я не додумался, — он пытался вернуть присутствие духа шуткой, но Андреев не купился. — Выбор только за мной, — сказал, тыкая носом в очевидную глупость перевода их разговора в плоскость веселья. — Если через сто дней я пришлю заявление об увольнении — ты меня отпустишь и больше никогда в моей жизни не появишься. — Это будет непросто. — Ты справишься, — отмёл Андреев. — Ты меня экзаменовал куда похлеще. Теперь пришло твоё время брать под козырёк и выполнять. Лукин с уксусно-кислой гримасой хмыкнул. Своё наказание он заслужил. Появление Махмуда прервало общение. Алжирец сообщил на английском, что ему за мзду удалось договориться об обмене билетов. Андрееву дадут места, предусмотренные как квота для возвращавшегося домой экипажа. Самолет должен был подняться в воздух через полтора часа, регистрация уже началась и требовалось поторопиться. Виктор потянулся к своему чемодану. Пути для отступления он сам для себя не оставил и получил подтверждение того, что поступает правильно. Ошибись он — и Тот-Кто-Сверху, вернул бы его обратно в отель. — Не провожай, — предупредил он Лукина. Тот поставил ногу на место, демонстрируя, что готов подчиняться. Андреев поправил капюшон, надвинув его глубже, и направился за Махмудом. Лукин смотрел ему вслед. Окружающее вдруг оплыло, пошло рябью. Ему пришлось несколько раз моргнуть, восстанавливая зрение, но этого хватило, чтобы силуэт Андреева рассыпался и пропал из виду, смешавшись с толпой. Амур совершенно бесшумно материализовался рядом, глядя туда, куда и Лукин. Хитрец, заложив крюк, вернулся обратно и незамеченным прослушал весь разговор между мужчинами, пристроившись за штабелем чемоданов на тележке. — Не вышло? — спросил тихо. Лукин хрустнул пальцами, складывая их в кулаки: — Получил приказ — принял к исполнению, — ответил хмуро. Амур повернул к нему голову, отвлекаясь от бубнения голоса из динамика, сообщавшего об отлёте рейса «Хургада-Мюнхен». — И каков был приказ? — Сто дней до… — Вик прервался, — жить или сдохнуть. Недоумение во взгляде парня сменилось пониманием, а затем и сочувствием. Протянув руку, он похлопал застывшего мужчину по плечу и направился к выходу. Лукин двинулся было за ним, но тут же застрял, слепо глядя в пространство перед собой. Почувствовав, что за ним не следуют, Амур развернулся. — Ты чего? Ответ не получил. Развернувшись на пятках, Вик устремился к стойкам регистрации, куда отправились Виктор с Махмудом. Амур, чертыхнувшись, потрусил за мужчиной, пятой точкой предчувствуя, что сероглазый готов выкинуть фортель. Андреев обнаружился после непродолжительного метания между несколькими длинными «хвостами» пассажиров, роившихся у стоек. Увидев Лукина, с решительной мордой лица двигавшегося в его направлении, блондин выдал тихий мат и уронил чемодан, когда тот, стремительно приблизившись, обхватил его лицо в ладони и с голодом буквально впился в его губы. Подоспевший Амур скользнул между мужчинами, подняв руки — «заслонка» из него вышла слабая: стоявшая в очереди за Андреевым дородная тётка вытаращилась на целующихся мужчин с отвисшей челюстью. Загорелая девчушка с пшеничной косой, в отличии от мамаши, следила за действом с неподдельным интересом. Амур подмигнул ей, широко скалясь. — Прощаются они так, — доверительно пояснил тётке. — Как Брежнев с товарищами по партии. Вы должны помнить те времена, мадам. «Мадам» возмущённо процедила сквозь зубы, что не настолько стара. В толпе жиденько поаплодировали. Кто-то выдал гневное «пидоры». Амур живо согласился: «И не говорите, одни пидорасы кругом, так и норовят выставить оценку чужой жизни, в своей дерьма не замечая». Голос критика умолк. Парень выглядел ершистым, такие в драке на глотке повисают — сколько не бей, зубов не разожмёт. Лукин выпустил ошеломлённого Андреева. Виктор, открыв глаза, одеревенело повёл плечами. — Сукин ты сын… — пробормотал с тусклой досадой. В ушах шумело, а в сознании вертелась только одна мысль — следовало бы дать провокатору в рожу за подлую манипуляцию, но сил на агрессию не наскрёб. — Отпустить тебя без этого я не мог, — извиняться Лукин не собирался. — Раз уж сто дней не увидимся, оставлю тебе то, о чём будешь помнить, решая, спустить нас в сортир или нет. — Эгоист ты, Вик. — Андреев поднял рухнувший чемодан за ручку, очередь плавно двигалась мимо, обдавая их рентгеном десятков глаз. — С этими людьми мне лететь четыре часа и терпеть назойливое внимание, в котором я не нуждался. Лукин повёл плечами, а потом взял его вечно мерзнущие пальцы и укрыл между собственных тёплых ладоней. — А кто они тебе? — спросил с непривычной мягкостью. — Чужие, блонди, а я — родной. Сукин сын и наломавший дров идиот, но — твой до мозга костей. Сделав своё дело, он выпустил его руку, погладив напоследок большим пальцем по чувствительной внутренней стороне ладони, и повернул обратно. На этот раз с маршрута к выходу не свернул. Амур верным адъютантом потрусил за бывшим воякой, не забыв подмигнуть Андрееву напоследок.