Что ты делаешь, Алла?

— Ну ты даешь, Горелюк, — к удивлению, вместо сочувствия подруга, Людмила Владимировна Лесницкая, действующий старший преподаватель кафедры гражданского права, на рассказ о ночных кошмарах отозвалась яростными восторгами. — А ты всё клевещешь на себя и свой якобы немолодой возраст. Да ты ещё малолеткам фору дашь! Радуйся! — Да чему радоваться-то? Поверь, сейчас я бы гораздо больше порадовалась возможности восполнить утраченные минуты сна на мягкой и широкой кровати, — хмуро ответила женщина, прикрывая стремящийся раскрыться до предела рот рукой. — Какая же ты скучная! Не этим надо заниматься на широкой кровати. Время еще есть. Да и кандидаты тоже. — Ты в своём уме, Люд? Какие кандидаты? Они ещё дети, — отмахнулась Алла, усталой походкой почапав к чайнику. — Да какие это дети? Они уже своих детей имеют. Вон, в 34, что ли, группе, три девочки беременные! Смотрят глазами кота из Шрека, давят своим нехилым пузом. Одной на паре стало плохо, а потом орала, мол это из-за того, что я на неё наехала из-за вполне заслуженной двойки. Я плюнула и решила ставить им зачеты. От греха подальше. Но твоим-то явно не светит узнать радость материнского счастья. У таких обычно нет подобных стремлений. — Ну, во-первых, не моим. А во-вторых, она одна. Другая, вроде как, группа поддержки. — Нет, ну, а как она вообще тебе? Ну, эта… Не из группы. Красивая? — Ой, Мил, прекрати, — отмахнулась Алла, отчаянно пытаясь не просыпать кофе из пакетика мимо кружки. — А. Ну, жаль тогда. Да не парься! Студентов много, кто-нибудь симпатичный-то клюнет, — не могла угомониться Мила. — Или ты боишься, что это всё из-за зачета, да? — Кто? Она? Аня? Не. Эта — точно нет, — вернувшись на место, женщина сделала глоток напитка. Удивительно, однако сознание немного прояснилось. — Но это ничего не меняет. С меня хватит. Еще одна такая ночка, и я пойду убивать, и не посмотрю ни на любовь, ни на запреты Уголовного Кодекса. — Ой. Это серьезно. Да ладно. Нет, правда, а как ты будешь наказывать свою, гм…поклонницу за нарушение ночного покоя? — Строго и безжалостно. Только, боюсь, после этого я её в институте долго не увижу. А знаешь, — неожиданно снисходительно усмехнулась женщина, — думаю, этого даже не потребуется. Всё равно, хуже того наказания, что она сама себе предоставит, когда проснется после обильных возлияний, я просто не придумаю. К тому же, что-то мне подсказывает, что всё это затеяла её подружка. — Да ладно. Сменила гнев на милость? А ну, колись! Неужели чувства студентки не так уж безответны? — Да брось ты! — отмахнулась Алла. — Не, ну, она так-то симпатичная, умненькая девочка. Но это неважно. Она студентка. Я больше ни ногой в этот омут! — Всё ещё любишь эту, — суровый взгляд, прилетевший Лесницкой, в один миг заставил её заткнуться. — Молчу, молчу. Ладно. Хотя столько времени прошло. И оно идёт. Надо жить дальше, понимаешь? — Время. О, точно, время! Меня там заочники, наверное, уже заждались. Или уже не дождались? — словно ошпаренная, вскочив с места, преподавательница птицей счастья полетела к двери. За которой её ждал нехитрый сюрприз в виде одинокой красной розы и маленькой записки, пожелтевшим листом с ветки упавшей к её ногам. «Я дарю тебе этот букет и своё сердце...» — да уж. Пьяных признаний ей было мало. Решила перейти к действиям. «Ну, только попробуй, попадись мне на глаза!» — отчаянно ругалась женщина, подбирая с пола «шикарный» букет. Чего добру пропадать? Даже такому. Впрочем, по меркам бедных студентов, это практически роскошь.

***

— Ань, ну хватит тебе киснуть. Хоть бы в универ сходила. — А зачем? — простонала Крылова, сильнее кутаясь в плед. — На казнь? — да уж… Какая тут учеба? Тем более — с ней. Девушка мысленно посыпала голову пеплом. Один только Бог видит, как ей было стыдно. За этот пьяный звонок. За это никому не нужное и не слишком изящное признание. За эту абсурдную, заметную, смешную, нелепую, как дождь в январе, любовь вчерашней школьницы ко взрослой и самодостаточной женщине. Которую дико боялась, уважала, бесконечно благодарила и с недавних пор — боготворила. И что она смогла найти в этой вполне обычной женщине? И как раньше не могла замечать, какая она… необыкновенная. Да, наверное, есть и моложе, может, и краше, может, и светлее, но ведь ни у кого на свете нет таких удивительных карих глаз, взирающих так мило и наивно, как может только ребёнок или плюшевый мишка. Такого изящного тонкого силуэта, вызывающего в сердце необъяснимый трепет, как шепот прибоя или пение первых весенних птиц. Такой внутренней истинно мужской силы, которая, выбиваясь из образа, неизменно дополняет его. Она была сочетанием несочетаемого и, безусловно, шедевром Вселенной. Чем-то добрым и злым. Тёплым и холодным. Родным и далёким. Недосягаемым — теперь уж точно. Чёрт! А ведь они вполне хорошо общались. Ане даже казалось, что она относится к ней чуточку лучше, чем к остальным. Но теперь об этом не может идти и речи… Хотелось реветь. А лучше — в петлю. — По-твоему, лучше казнить себя унылыми думами в четырех стенах? И потом, ты лучше меня знаешь, что она не имеет права даже поставить тебе за это неудовлетворительную оценку. — А ты лучше меня знаешь, что законы в нашей стране — это пустой звук. К тому же, помимо них есть ещё и совесть. Как я ей в глаза смотреть буду после этого? — Да брось. Что у неё хреново со зрением, что у тебя. Так что можешь не париться. А вообще, она умная женщина, всё поймет. А может даже позвонит и пригласит тебя на свидание. — Ага. Мечтай больше. — Ну, во-первых, это не мои, а твои мечты, а во-вторых, и они иногда сбываются. Раз в сто лет. У каждого тысячного. Трель звонка пронзила телефон. В следующую минуту Аня забыла как дышать, казалось и вовсе перестав существовать, — на дисплее высветился номер Аллы! — Ну, я же говорила!!! — заорала подруга, бешеной петардой летая по комнате.