Что ты делаешь, Алла?

«Ну слава богу, уснула» — облегченно вздохнула Алла. Она до сих пор не могла поверить, что сейчас находится в квартире своей ученицы. В её квартире. Той, которая сейчас так сладко сопит, подложив ладонь под голову. Словно ребенок. Неожиданно для себя женщина улыбнулась. Какая же она милая! Кто бы мог подумать, что она, взрослая женщина, высококвалифицированный юрист и педагог, сможет так привязаться к простой девчонке — своей нерадивой студентке. Даже слишком привязаться. Слишком слишком. Сильнее, чем должна. Чем это возможно… Женщина мысленно тряхнула головой. Что, черт возьми, происходит?! Этого просто не может быть! Она не может влюбиться! Так. Стоп. О чём речь. Какая к черту любовь? Вот именно. Никакой любви здесь не может быть и в помине! Даже близко. Даже приблизительно. Но почему же она, как последняя идиотка, только услышав о её дурном самочувствии, пулей примчалась к ней? Забота? Вероятно. Но что-то странно для неё. Ненормально. Но другого объяснения нет. И лучше его не искать. Не хочется. Слишком страшно. — Алла Алексеевна, я градусника не нашла, только вот: йод, зеленка. Бинт, этот… мозольный, — перед ней неожиданно образовалась Аксенова с кучей вышеперечисленного в руках. — Да…. — сделала недвусмысленно выражение лица преподавательница. — Если б знала, еще и градусник бы прихватила. Значит так. Ты куриный бульон варить умеешь? — Я? Бульон? Для вас? — изумрудные глаза девушки достигли немыслимых размеров. Горелюк с трудом удержалась от смеха. — Ты в своем уме, Аксенова? Ты ж мне туда крысиного яда насыплешь и таким образом избавишь себя от участи сдавать гражданское право. Хотя, да. О чём это я? Вы ж поколение изнеженное. Нельзя тебе доверять такую ответственную миссию. Значит так, я пойду на кухню, а ты контролируй обстановку здесь. И если что — зови меня. Тебе же дорого здоровье своей подруги? В отличии от моего-то? — О чём вы, Алла Алексеевна? Конечно, мне дорого ваше здоровье. Очень. — Ну-ну… Так, что продала бы цыганам при первой же возможности. Аксенова не удержалась от смешка. Ну дает! И всё-таки, она нереальная! Права была Анька. Впрочем, она может не ревновать — эта удавка не для её шеи. Да. Повезло же ей. Впрочем, отношения налаживаются, стены рушатся — может, действительно повезло. Во всяком случае, всё неспроста. Интересно, а понимает ли это сама Алла? По идее — должна. Всё-таки взрослая женщина. Не глупая, мягко говоря. Хотя такая любовь может напугать даже её. Впрочем, она всеми руками и ногами за счастье подруги. Пусть даже за такое трудное и своенравное. Конечно, неплохо было бы поговорить с ней об этом. Только вот, будет ли она обсуждать это с ней — чужим человеком и своей не самой умной студенткой, у которой «молоко на губах не обсохло». Тем более, что отлынивать от возложенных на неё священных обязанностей — мероприятие весьма рискованное. Впрочем, кто не рискует, тот… Не взяв на себя труд додумать нехитрую фразу, девушка на мысочках пальцев отправилась на кухню, ароматы идущие с которой уже разносились по всей квартире. — О. Что случилось? Или ты решила податься в камикадзе, раз осмелилась нарушить мой указ? — Считайте, что второе, — всё-таки Горелюк, колдующая над плитой — что-то из области фантастики. — Алла Алексеевна, а вы и готовить умеете? — А ты думала, что нет? — от вида преподавательницы в фартуке Саша едва не покатилась по полу со смеху. — Женщины, Аксенова, в наше время должны уметь всё. Тем более, что здесь и уметь ничего особенного не надо. — Ну-ну. Для Анечки-то и особенного не жалко, — неслыханная наглость обернулась девушке расстрельным взглядом — в упор. — Я тебя сейчас таким особенным угощу, — грозно сказала женщина, вооружившись полотенцем. — Особенно болезненным пенделем. — Нет. Меня не надо. Алла Алексеевна, вы не обижайте Аньку. Учтите, я за свою подругу любого порву. И мне будет абсолютно плевать на наличие у него званий и ученых степеней. Имейте это ввиду. — Ну, Аксенова, — Алла безумно хотела, но почему-то не могла, на неё разозлиться. — Не кажется ли тебе, что угрожать своему любимому преподавателю, которому тебе еще предстоит сдавать не менее любимый экзамен, очень плохая примета? — Говорите, что хотите, — Анькина подружка была на удивление спокойна, аки удав. — Я не шучу. — Да уж, какие тут могут быть шутки? — усмехнулась женщина. — Ладно. Не боись. Не обижу я твою подружку. Хотела бы — давно обидела. Да так еще, чтоб она себя виноватой чувствовала. — Я не сомневаюсь! — ухмыльнулась Аксенова, удаляясь в комнату под испепеляющий взгляд преподавательницы. «Вот нахалка!» — удивленно подумала Алла. До носа донесся странный запах, в один миг вернувший к делам насущным. Господи, суп!

***

— Как дела в мавзолее? — еле слышно спросила Алла Алексеевна у Александры, подобно верному псу сторожащей покой болеющей подруги. — Не настолько плохо, как в мавзолее, — тихо ответила девушка, воззрившись на женщину умоляющим взглядом. — Алла Алексеевна, можно я пойду? Мне мама позвонила, домой срочно надо. Алла озадаченно посмотрела на студентку. — Ну, в общем-то, ты не у меня на паре. Так что ради бога. — Ну вы и…. — с трудом удержавшись от комплимента, Саша принялась суетливо сгребать свои вещи, неожиданно остановившись на пороге. — Но готовите вы круто. По крайней мере, судя по запаху. — Оставайся. Оценишь еще и по вкусу. И подтвердишь свою оценку. Или опровергнешь. А то вы ж, поди, в общаге неделями голодными сидите? — Зато для фигуры полезно, — крикнула она прежде, чем скрыться за дверью. — Алла с трудом удержалась от смеха. Вот… дети. Какая у них там фигура? Это в тридцать с хвостиком лет обходишь за километр магазины кондитерских изделий. Хотя, казалось, с её конституцией можно есть всё, что захочешь, не рискуя приблизиться к весу коровы, что было неизменным объектом зависти подруг, в укор ей утверждающих, что если она родит ребенка, от её идеальной фигуры не останется и следа. Она злилась, отчего-то уверенная в том, что это обстоятельство бы не отразилось кардинально на её внешности. Впрочем, и ей в свою очередь было чему завидовать. Думать об этом совсем не хотелось. Да и странный звук, раздавшийся со стороны болезной, не позволил ей погрузиться в себя. Женщина не смогла удержаться от улыбки. — Ну что, с пробуждением, спящая красавица? Лицо девушки озарила улыбка — словно солнышко выглянуло из-за тучи, в один миг превратив пасмурный день в ясный. С чуть пухлых губ сладкой патокой сорвалось: — Мама... — а кто же еще? Кто еще может готовить такие блюда, от которых слюна пробивалась за километр? — Да, девочки, сильно вы соскучились по родным. Надо бы и тебе посетить отчий дом на выходных. Резко распахнув глаза и увидев любимый и такой милый сейчас лик, Аня наконец смогла сложить пазл в одну картину. Которую можно было с полным правом назвать шедевром. Которая была не менее прекрасна, чем та, что рисовали божественные ароматы в её воображении всего минуту назад. — Алла Алексеевна. Вы еще здесь? — она приподнялась, будто бы надеясь убедиться в том, что это не обман зрения и галлюцинации больного мозга. — Ну, как я могла бросить тебя в таком состоянии? Око за око, лечение — за лечение. Ты как себя чувствуешь? — забота в её взгляде стоила жизни. — Да, вроде, ничего, — пожалуй, ей стало значительно легче. Но обрадовать этим любимую она не могла. Она ведь уйдет. Ведь она — её главное лекарство. И главная болезнь. От которой, впрочем, Аня уже не хотела излечиваться. — Ну, хорошо. Ты идти можешь? Или тебе здесь шведский стол организовать? — Да вы что, Алла Алексеевна? — девушка мигом приняла вертикальное положение. — К вашему несравненному кушанию я хоть на четвереньках доползу. — Ты так уверена в том, что оно стоит того? — Абсолютно! — лучезарно улыбнулась Крылова, пружиной вскочив с места. Слишком резко. Так, что в глазах замелькали черные точки и ноги отказались держать ослабевшее тело. Только ловкие и, как оказалось, сильные руки преподавательницы спасли её от неминуемого столкновения с полом. — Тихо-тихо-тихо, — взволнованное лицо преподавательницы подействовало на девушку сильнее нашатырного спирта. Впрочем, это куда приятнее. Как бальзам на душу. — Осторожнее! — Спасибо. Всё в порядке, — как же не хочется признаваться себе в том, что у неё достаточно сил, дабы подняться с этих мягких, как царские перины, рук, словно бы забирающих и растворяющих в себе податливое тело. Безумно хотелось, поддавшись наслаждению, утонуть, уснуть, умереть в них. Остаться в них навсегда… Но нет. Нельзя. И так беспокойство в глазах женщины стремительно перерастало в панику. — Всё хорошо, — еле слышно произнесла она, легко и элегантно выпархивая из объятий. Правда, едва ли приходя в себя. Ведь губы той были так близко. Почти на одном уровне с её. Почему? За что? Впрочем, недоброе урчание в желудке вкупе с неземными ароматами, идущим с кухни, в конце концов сделали свое дело. — Добро пожаловать за стол! — мило и как-то по-свойски улыбнулась женщина, распахнув руку в пригласительном жесте. — Надеюсь, обмороков больше не предвидится? — Надеюсь, что нет. Хотя, я бы не отказалась вновь побывать в ваших объятиях. — Спасибо, у меня еще от прошлых объятий руки трясутся. Никогда не думала, что скажу тебе это, но ты не пробовала меньше есть? — взгляд женщины оценивающе прошелся по тонкой, надо заметить, фигуре девушки. — Ну, как же меньше, — блаженно выдохнула Анна, переступая порог родной кухни, кажется, преобразившейся и ставшей как никогда уютной с приходом этой невероятной женщины. — Когда мне мой любимый преподаватель такие яства готовит. — В первый и последний раз! — зареклась преподавательница, извлекая из кухонного шкафа и ставя на стол тарелку. — А я смотрю, вы неплохо устроились, — усмехнулась девушка. Ей безумно нравилась эта уютная, домашняя, почти незнакомая атмосфера. Не хватает только костра посередине кухни, гитары и песни из разряда: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». — Пришлось, — божественный запах буквально снес крышу в опасной близости от шедеврального бульона, разливаемого в тарелку. Ане было безумно неловко. Что она хозяйничает в её доме, потчует её вкусным супом, носится, как с писаной торбой. В то время, как это всё должна делать она — непосредственная хозяйка! Впрочем, и делала — совсем недавно. Хотя нет. И тогда всё сделала за неё бабушка. — Алла Алексеевна, — неожиданно девушка обнаружила на столе прямо перед собой всего одну тарелку. — А вы почему не присоединяетесь к трапезе? — Ну, во-первых, бульон в данном случае лекарство. И это не трапеза, а сеанс терапии. Во-вторых, я знаю, что готовлю превосходно. А ты еще нет, — Алла смотрела странно. Как всегда хищно и с огоньком. Только в её взгляде появилось что-то еще, непонятное и необычное. Но приятное. Можно сказать, нежное. От чего Аня была готова растаять, как снег под весенним солнышком. — Ну, ни капли не сомневаюсь в ваших кулинарных способностях, — её улыбка медленно, но верно дошла до ушей. Не хватало только легендарных завязочек. Ох, они бы очень пригодились, как только девушка отведала первую ложку кушанья. — Ну Алла Алексеевна. Это… Я вас теперь еще больше люблю! Я вас обожаю! — исходила комплиментами Крылова, между делом любуясь счастливым, смущенным и, казалось, преобразившимся личиком преподавательницы. — Точь-в-точь, как у моей мамы! — Уже мамы? — усмехнулась женщина. Так приятно и одновременно горько думалось о том, что на самом деле она видит в ней не преподавательницу, не женщину, а мать. Да. Странная тоска поселилась в сердце. Впрочем, чему удивляться — с такой-то разницей в возрасте? Настя, вон, тоже видела в ней дочь. Хотя была старше неё всего на десять лет. Да. От этой мысли стало совсем грустно. Хоть плачь. Но нет. Нельзя. Тем более, что у неё образовался очень непраздный вопрос. — Слушай, а вот раз мы уж начали про маму… Где она? Я так понимаю, ты живешь не с ней? — Нет. Я и не помню, когда жила с ней. Маленькая была. Да. Вот времена были. Чудесные, — лицо девушки озарила преисполненная до краев счастьем улыбка. — С супчиками, колыбельными, сказками на ночь. И мама. Такая добрая, заботливая, внимательная. Прям Мама. А потом наше общение резко сошло на нет. Всё больше времени я проводила у бабушки, всё меньше видела маму. Да и папу тоже. Впрочем, его еще меньше — пропорционально занятости. Так что, я почти упустила тот момент, когда они расстались. Впрочем, мы продолжали общаться. Мы общаемся и по сей день, правда так же редко. Он помогает мне материально. А мама, — девушка вздохнула, с сожалением отодвигая тарелку. — Она круглые сутки пропадала на работе. Конечно, в подростковый период мне было очень тяжело. Казалось, меня все бросили, и я осталась одна на всём белом свете. Даже учиться хуже стала. Не обошлось без истерик, которые в один прекрасный день дошли до мамы. В тот же день, который я никогда не забуду, она пришла ко мне и сказала: «Собирайся». Впервые мы поехали отдыхать вместе! Турция, Италия, Франция. Мы по-настоящему сблизились. Казалось, так будет всегда. Но только казалось. Год спустя, когда мне стукнуло пятнадцать, она сообщила мне потрясающую новость — она влюбилась! Поехала на какую-то конференцию, склеила там какого-то француза и теперь переезжает в Париж! — девушка взмахнула руками так экспрессивно, что вся посуда едва не полетела на пол. — И это было как гром среди ясного неба. Я не понимала одного — зачем? Зачем нужно было строить из себя идеальную мать? Уж лучше бы всё оставалось, как прежде. Лучше бы мы общались изредка, как тогда. То есть, не общались, — в голосе девочки было столько горечи, что Алла не заметила, как её ладонь оказалась на руке Ани. Сейчас она казалась такой маленькой как никогда. Безумно хотелось прижать её ближе, успокоить, заменить ей мать, хоть на какой-то миг. Её сдержало лишь чудо. А Аня продолжала. — Нет, я всё понимаю. Она всегда хотела дать мне самое лучшее. И у меня всё это действительно было. Игрушки, наряды, деньги на карманные расходы. Всё. Но у меня не было матери. Нет, — мотнула головой девушка. — Наверное, это слишком грубо. Неправильно. Она есть, дай бог ей здоровья и счастья со своим Жозефом. В конце концов, это ее выбор, ее любовь. К тому же, она хотела увезти меня с собой. Может и правильно — Европа это, конечно, прогресс, перспективы. Но папа не отпустил. В итоге, они пришли к выводу, что мне будет лучше здесь. Да я и сама не хотела уезжать. По натуре я консерватор и терпеть не могу перемены, а тут такое… Как это вообще можно представить? Вот так взять и оторваться от дома, от школы, друзей, страны, оказавшись в другой среде, среди чужих людей, традиций, нравов. Это всё равно, что переехать на другую планету! Тут надо сказать спасибо моему папе. Он настоял. Он услышал. Я осталась в России. Чему несказанно рада, — потеплевший и будто оживший взгляд девушки коснулся Аллы, щеки которой отчего-то залились румянцем. — Ведь иначе мы бы никогда не встретились. — Да уж, — женщина опустила глаза, усмехнувшись. — Не знаю, можно ли это назвать такой уж удачей. Ну, в смысле, для тебя… «Для всех» — буркнуло что-то внутри, от чего Горелюк предпочла благополучно отмахнуться. — Да. А чем еще? Теперь я это знаю точно, — Алла, не отрываясь, в сотый раз, наверное, выводила взглядом неведомые узоры на скатерти. Хоть в тысячный, лишь бы не поднимать глаза, которые опять встретятся с её и… Стоп! Набрав побольше воздуха в грудь, женщина подняла голову. — Это всё, конечно, замечательно. Но вернемся к твоему рассказу, — надо сказать, сейчас он волновал её куда больше. Во всяком случае, не меньше чем… это. Неважное. Глупое. Пугающее. — К твоей маме. Ань, я понимаю, это прозвучит банально. Но не пробовала ли ты с ней поговорить? По душам? Объяснить эту ситуацию, как мне сейчас. — Ну, Алла Алексеевна, — пришла очередь девушки высматривать узоры на скатерти. — Не всегда я была такая умная, как сейчас. Да и сейчас, честно говоря, тоже не особо. Вы всё сами видите. А когда начала умнеть, поняла, как важна для неё её работа. Может, даже важнее меня — у всех в жизни свои приоритеты. Хотя Жозеф стал для меня полной неожиданностью. — А ты быстро приняла его. И приняла ли? — осторожно спросила Алла, пытаясь ничем не задеть тонкую душевную организацию девочки. — Да. Сначала, конечно, всё во мне было против него. А потом мы встретились, и он произвел на меня очень хорошее впечатление. Всё-таки французы — удивительные люди. Жозеф не исключение. Он даже выучил пару русских фраз ради меня. Мама-то знает французский в совершенстве. Она вообще очень умная. Но это неважно. В один момент я увидела, как он смотрит на маму. Он действительно любит её. Они счастливы вместе. И у меня как-то от сердца отлегло. Я поняла, что не имею права стоять у них на пути, дабы не быть обвиненной матерью в одинокой старости. По крайней мере, я за неё спокойна. Что может быть лучше? — Да, — обреченно вздохнула Алла. Эта история действительно затронула её сердце. Даже слишком. И у неё для этого были причины. — А у меня было еще хуже. Вроде мама всегда рядом, вроде и делает все для нашего с сестрой благополучия… Но всё как-то совково, будто по линейке. Пришла домой с двойкой — получила ремня, с пятеркой — конфетку. Закончила институт с красным дипломом — квартиру, с синим — ну сама виновата. Да это ерунда всё. Просто я особой любви никогда от них не чувствовала. Папа военный — скуп на эмоции, мама — директор школы, почти то же, что и папа. Вроде всё хорошо, а чего-то не хватает. Но они моя семья, я люблю их. — Вы часто навещаете их? — Ну как. Как могу. В последний раз была месяца два назад. Мама еще жаловалась, что соседи по ночам громко музыку включают. Просила проучить беспредельщиков. — И как, ты проучила? — Аня поняла, что сказала, минутой позже ощутив на себе пристальный изумленный взгляд преподавательницы. — Извините… — Конечно, — судя по всему, злилась она не сильно. — Что ж я, с вами справляюсь, а с ними не смогу? — улыбнулась женщина, не сводя с девушки знакомого, теплого и какого-то родного взгляда. «Уф, пронесло», — облегченно выдохнула она. Алла даже не сделала ей замечание за переступленный по ошибке запретный барьер. Или, выходит, не такой уж запретный?... — Ну, ладно, — неожиданно засуетилась Горелюк, поднимаясь с места. — Так. Суп в холодильник поставишь. С остальным тоже разберешься, не при смерти. Не маленькая, — Алла спешила, будто бы что-то упорно гнало её вперед. Или назад?... Главное, что быстрее. Ситуация становилась слишком абсурдной, слишком невероятной. Слишком приятной. Слишком запредельной. За гранью добра и зла. За гранью учебы. Она пропадает. С каждой секундой, каждой минутой нахождения здесь. Рядом с этой смешной, уже почти родной, девочкой. И выхода не будет. Нет. Аня с тоской и какой-то детской обидой смотрела ей вслед. Такой странной. Такой непредсказуемой. Такой любимой. Почему она так быстро засобиралась? Она обидела её? Бог мой! Неужели, дело в этом идиотском «ты»… О нет! Тем не менее, девушка нашла в себе силы обратиться к преподавательнице, облачающейся в верхнюю одежду. — Алла Алексеевна, — женщина подняла на неё взгляд искренний и удивленный — как у младенца. В котором читалась наивность и открытость для диалога. — Спасибо вам. За всё. Правда. — Да ладно, — Алла пожала плечами, опустив глаза. Щеки, покрывшиеся румянцем, в один миг выдали её смущение. — Не за что. Ты поступила бы точно также. Впрочем, ты и поступила. — Правда. Вы замечательный человек и потрясающая женщина… — Алла подняла взгляд, будто бы на миг. Которому, однако, суждено было застрять в вечности. В вечности светло-бирюзовых глаз напротив. Её глаз. Её вечности. В которой так хотела, так боялась утонуть. И, наконец, утонула. Растворяясь и отправляясь в плавание, отталкиваемая от берега соленой лаской прибоя влажных, чувственных губ. Любимых. Всё запретное и ненужное стиралось, смывалось нежной всепоглощающей волной. Которая знает всё и никому ничего не скажет. Об этом рае. Об этом плавании, которое сольет воедино и унесет в далекие неизведанные дали этих двоих. Только их. Познавших глубину счастья. — Мне пора, — воздух едва успел выйти из легких, а информация дойти до потерянного мозга, как на лестнице послышались быстрые гулкие шаги…