Что ты делаешь, Алла?

Родной город встретил Аллу на выходе из самолета прохладным, чуть недружелюбным весенним ветром. И всё-таки, она была очень рада возвращению. Сколько бы раз ей не довелось посещать столицу, она не смогла её принять и полюбить. Москва всегда казалась женщине чересчур вычурной и высокомерной, вечно шумной и равнодушной, что к своим, что к чужим. Если в родном Томске Горелюк была хозяйкой, защищенной могучими стенами Алтайских гор, то в десятимиллионном городе она чувствовала себя крайне неуверенно, будто бы «не в своей тарелке». Алла настолько привыкла к ритму размеренной, провинциальной жизни, что выдернуть её из неё было бы преступлением. Только сегодня совершенно не тот случай. И пребывание вдали от дома помогло ей успокоиться, всё хорошенечко обдумать и принять единственно верное решение. Как бы тяжело оно ей в итоге не далось. Видит бог, так будет лучше. Для неё. Для Ани. Впрочем, зачем кривить душой? Да. Она смалодушничала. Откровенно говоря — струсила. И это страшно, прежде всего, для неё самой. Нужно для неё. Не нужно. Да! Слишком много студенто-преподавательских романов она пережила на своем веку. Слишком. Романов, которые никогда заканчивались хэппи-эндом. Быть может, она слабая. Может, сейчас доставляет страдания самому близкому на данный момент человеку и лишает их шанса на «вместе». Но слишком хорошо она помнит, как корчилась в судорогах и лезла на стену после расставания с Настей. Всё! Хватит! Аня взрослая девочка и всё поймёт. Простит. А потом — может, совсем скоро — забудет, встретит другого. Или другую. Больно. Как же больно. Кажется, просто невозможно. Подумать, представить, что эти огромные глазищи будут смотреть с таким невыразимым обожанием, но не на неё. На мгновение захотелось сдохнуть. На миг ей стало нечем дышать, а где-то между ребер погас свет. Нет. Она жива. Переживёт. И девочка переживёт. В молодости каждая любовь кажется единственной и последней. Но она уходит, за ней следует новая и новая, оставляя от старой только маленькую горку воспоминаний — пепла некогда яркой, горячей, юношеской страсти. Да. Быть может, она этого пока не понимает. Но всё ещё впереди. Поймет. Сейчас главное — взять всё в свои руки. И справиться с любовью — как в знаменитой песне. Какой бы сильной она не была. Не казалась…

***

Как бы там ни было, в первый день апреля она пришла в институт во вполне сносном расположении духа. По крайней мере, не хотелось никого убить — и то хорошо. Даже несмотря на то, что сегодня ей выпало вести семинар у группы, в которой учится она. В её группе. Женщина одернула себя. Стоп. В чьей это группе? Чем она выделяется среди остальных? Кто она такая? Никто. Почти. Скоро будет. А значит, ей абсолютно всё равно. И нужно играть прежнюю роль преподавателя — строгого, беспристрастного и немного стервозного — куда ж без этого? Неизменно гордой и уверенной походкой вошедшего в аудиторию. И ни взглянувшего ни на кого из студентов, как, впрочем, и всегда. — Так, 238 группа. Ну что, соскучились? — Не то слово! — неожиданно решил подлизаться вечный скандалист и заводила, Макс Трифонов. — Приятно. Взаимно. Раз так, скажите, что вы мне приготовили на сегодня, — подняла бровь Алла, открывая журнал в поисках новой жертвы. Взгляд сам собой остановился посередине — на букве «К». На одной не самой редкой, но ставшей дорогой фамилии. Впрочем, она любила называть её исключительно по имени. Аня. Анечка. Как это мило. А ведь она никогда еще не называла её так. Лицо женщины едва не осветила нежная, мечтательная улыбка, мигом развеявшая бы без того нерабочую атмосферу аудитории. — Барбекю! — веселился тот самый Макс. Только вот Горелюк сегодня было совсем не до веселья. И не до извечных острых шуток. — Хорошо. Давай свое барбекю. Но после семинара. А пока мы порешаем задачи. Ну, то есть вы. А я посмотрю. Может, поругаюсь. Посмотрим, чему вы научились у Людмилы Владимировны. Так… — преподавательница сильнее углубилась в пятерки, двойки и пропуски. Ага. У кого у нас их больше всего? Результат не порадовал. Напротив любимой фамилии их красовалось непростительно много. То есть три. Да, походу девочка решила свалить из универа в депрессию. Либо подумала, что без любимой преподавательницы ей здесь делать нечего. Логично. Прости, Анечка. Любовь-любовью, а учеба — превыше всего. Тем более, что это — лучшее средство от всех сердечных напастей. Она должна это понять. — Итак… Крылова. Решите-ка нам первую задачу, — собственный голос казался сухим и холодным — так, что бросало в дрожь. Хотя безумно хотелось сделать всё как можно мягче. — Алла Алексеевна, — любимый голос полился в уши прежде, чем девушка поднялась с места. — Я не готова. Алла не смогла скрыть разочарованной усмешки. Жаль. Какими бы непростыми не были их отношения в последнее время, она желала девочке исключительно добра и красного диплома. — Очень жаль. Я всё понимаю: весна, гормоны, все дела. Но это не повод бросать учебу. Готовься в следующий раз, пожалуйста, получше. Ну, хоть немного. Хорошо? — она подняла взгляд. Мимолетному, ему суждено было прилипнуть намертво к любимому лику, цвет которого можно было полноправно приравнять к землистому. Едва ли розовые губы на котором тихо и машинально шептали ответ. — Хорошо. Шок женщины был не в силах скрываться. «До чего ты довела себя, девочка?» — только вопрошали перепуганные насмерть глаза. «Прости», — одними глазами отвечала Аня. Зная о её возвращении, она никогда бы не подвела любимую. Несмотря ни на что. Но не сейчас. Не здесь. Не при таких обстоятельствах. Любимый взгляд вопрошал, прожигал, пытал. Резал безжалостными черными ножами. Их становилось всё больше и больше. Темнее и темнее. Так, что терпеть стало невозможно. Миг — и ноги подкосились, не удерживая непослушное тело. …Крылова пришла в себя в медицинском кабинете. Глаза по-прежнему резало — но уже не ножами, а светом яркой лампы, льющимся с потолка и, видимо, судя по мнению Веры Валерьевны — самой главной лекраши местного разлива, способствующим выздоровлению. — Ну, ты как? — заботливо спросила она, протягивая ей ватку. Резкий запах не оставил и следа от беспамятства. — Нормально, — девушка осторожно поднялась с места. Последние события бессвязным снежным комом прокатились по больной голове. Стремительно укладываясь по полочкам и выделяя из общей кучи взгляд растерянных шоколадных глаз. — Вера Валерьевна. Я пойду. У меня там пара, — девушка, было, собиралась встать с места. Но её силы явно уступали медицинскому долгу энергичной женщины. — Какая пара? «Напарилась» уже. Точнее, запарилась. Кто твой преподаватель? — Горелюк Алла Алексеевна, — тихо произнесла Аня, чувствуя, что эта информация не обернется для любимой ничем хорошим. Послышался робкий стук в дверь. — Можно? — в проеме образовался тонкий силуэт Аллы. Сердце девушки подскочило к горлу. Сама она — едва не с кушетки бросилась к ней. Как же она соскучилась! — А, это вы? Алла Алексеевна, не бережете вы своих студентов, — укоризненно начала она, не отрываясь от заполнения своих вечных листов. — Да я из командировки только приехала. Не успела, вроде, еще, — как девчонка оправдывалась Горелюк. В сердце Ани что-то ёкнуло и перевернулось. Она никогда не видела её такой растерянной и напуганной. Даже виноватой. Но ведь она ни в чём не виновата! Безумно хотелось броситься ей на шею. Утешить, всё объяснить… Но она начала приближаться. Медленно — как на эшафот. Впрочем, смертный приговор приведенный в исполнение, уже отражался в черных испуганных безднах. Неожиданно, не обращая внимания на местную лекаршу, женщина опустилась на корточки напротив неё. Холодные, исходящие мелкой дрожью ладони накрыли её руки. — Как ты? — еле слышно спросила женщина. — Вроде ничего, — так непривычно было смотреть на неё сверху вниз. Словно бы её судьба у Ани в руках. Впрочем, что-то подсказывало — так оно и было. — Ну ладно, вы общайтесь. Но вы, это, Алла Алексеевна, её на пару больше не отправляйте. И не мучайте. — Обещаю, — Горелюк, наконец, улыбнулась одними уголками губ. Но и этого хватило, чтобы эта улыбка передалась окончательно пришедшей в себя девушке. — Я сейчас вернусь, — Вера Валерьевна, наконец, удалилась из кабинета окинув парочку странным взглядом, размышляя в коридоре на досуге: «Какая слабая нынче молодежь пошла. Но преподаватели заботливые...» — Прости меня, — голос Аллы был полон боли и неподдельного раскаяния. Он дрожал. — Если бы я только знала… Я бы. Тогда, — она закусила губу. Бог мой, да она же сейчас расплачется! Нет, этого Аня никак не могла допустить! — Ты с ума сошла? А ну поднимись. Поднимитесь! — поправила себя девушка, памятуя об их тогдашнем диалоге. — Правда. Вы ни в чём не виноваты, — отчаянно убеждала она, когда женщина всё-таки устроилась рядом на кушетке. — Правда. Просто... — Крылова запнулась, ощущая на себе более чем внимательный взгляд. Как же она не хотела грузить любимую своими проблемами. Но иначе она сама «загрузит» себя похлеще. А на глаза тут же запросились слезы. — Просто бабушка… У неё два дня назад был инфаркт, — не выдержав, девушка разразилась душераздирающими рыданиями. За эти дни она и так, кажется, выплакала всё, что можно. Господи, как? Как с неё еще может что-то литься? — Господи. Как же так, — онемевшими губами прошептала женщина. — Девочка моя! — через миг она сгребла в охапку это маленькое, несчастное существо, прижимая к себе и покрывая пушистую макушку бесконечными, безотчетными поцелуями. — Прости меня… Я такая дура. Спряталась за своими заморочками, отъездами. И не думала о том, как тебе нужна. Действительно нужна, — по щеке Аллы покатилась мокрая горькая дорожка. — Прости. — Ты ни в чём не виновата, — наконец отстранилась Аня, вытирая слезы, замечая их на любимых глазах. И готовая расплакаться снова. — Алла Алексеевна, вы плачете? — да уж, воистину казалось чем-то невообразимым. И страшным — настолько, что она бы никогда не пожелала видеть это снова. Сердце девушки ёкнуло, сделав кульбит, а руки, позабыв обо всех запретах, потянулись к лицу собрать эти горькие капли. — Это неважно, — отмахнулась Алла, приходя в себя, перехватывая и опуская её руку. — Так что там с бабушкой. Как она? — её взгляд стал более чем серьезным. — Уже получше, — шмыгнула носом девушка. — Во всяком случае, прогнозы врачей утешают. Состояние, слава богу, стабилизировалось. Я так испугалась, — новая волна рыданий едва не захлестнула девушку, вновь ощутившую легкое прикосновение к своей руке. — Ну, всё. Всё уже хорошо, — её слова подействовали лучше настойки пустырника. Хотелось верить, что так оно и будет. Нет. Она знала, что всё так и будет. — Погоди, — неожиданно нахмурилась женщина. — А где твоя мама? Она знает? Она приехала? — Нет. Она будет на той неделе. У неё какие-то проблемы с визой. — А, — закачала головой Алла. — А что с прогнозами? Может, лекарства нужны? — Нет. Пока ничего не надо. — Вы еще здесь? — вернувшаяся Вера Валерьевна была крайне удивлена. — Ты как себя чувствуешь, солнышко? — она обратилась к девушке, руки которой, благо, успели отстраниться от преподавательницы. — Хорошо. — Ну, вот и отлично. Вот тебе справка, — иди домой. Желательно сходить в больницу. С этим, знаешь, не шутят. — Знаю. Схожу, — улыбнулась она, поднимаясь с места и, наконец, покидая медицинский кабинет. — Так. Жди меня здесь, — решительно остановившись у поворота, приказала Алла. — Я сейчас приду. — Зачем? — изумилась девушка. — Походу ты еще не окончательно пришла в себя, — закатила глаза Горелюк. — Домой поедем. У меня как раз пары закончились. — Алла Алексеевна, да не надо, — засмущалась Аня, отчаянно пытаясь скрыть порывы окрыляющей радости. — Ох, Крылова, Крылова, — закачала головой женщина. — Неужели за время нашего общения ты не поняла, что я решаю, что надо, а что нет? — Как не понять? — вздохнула девушка, глядя вслед удаляющейся преподавательнице самым счастливым взглядом.