Что ты делаешь, Алла?

— Здорово, бабуль! — с энтузиазмом переступила порог палаты Аня, ставя на пол пакеты со всевозможными целебными подношениями. — Привет, родная, — широкая улыбка, в одночасье осветившая круглое лицо, давала самые оптимистичные прогнозы. — Проходи, садись. — Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила девушка, извлекая йогурты-яблочки на тумбочку, забитую этим добром, казалось, до отвала. — Жива буду, не помру. По крайней мере, в ближайшее время. Виктор Иванович приходил, по секрету рассказал. Как коллега коллеге. — К тебе мама приходила? — Да, приходила, милая. У меня сегодня прям день посещений. Ты, дочка, эта... девочка твоя. Алла, кажется. — Алла? — полупустой пакет едва не выпал у неё из рук. — Приходила? — Да. Здоровьем моим интересовалась, с доктором парой слов обмолвилась. Всё-таки такая хорошая девочка. — Да уж, — Крылова едва сдержала смех. Нет, представить её девочкой было определенно выше её сил! — Странно. Алла приходила. Зачем? — Ну, я ж говорю, хорошая девочка. Добрая. Вчера я помогла ей, сегодня — она мне. Всё правильно. — Ну да, — поджала губы Аня. Взяв в руки апельсин, она направилась к раковине. Всё-таки это было очень странно. Хотя, если бабушка права — очень даже хорошая. Впрочем, в огромном сердце любимой она никогда не сомневалась. Ну, разве что, за исключением первого семестра. Вернувшись домой, Аня решила набрать Горелюк. С момента её блистательного, так напугавшего женщину обморока прошло ни много, ни мало — три дня. Три долгих дня, на протяжении которых девушка размышляла над не праздным вопросом, вновь образовавшимся на горизонте: что теперь будет? Точнее не так: что решила Алла? Ведь, как ни крути, что она решила, то и будет. И всё же, девушка надеялась на то, что это невеселое событие изменило её приговор. Помогло понять, что она не сможет без неё. И всё будет хорошо. По крайней мере, лучше, чем было. Да. Мысли стропами парашюта путались в голове, а шальные пальцы уже искали в айфоне заветный контакт. Алла отозвалась быстро. — Да, — ей показалось, или в её голосе прозвучали нотки грусти? Нет, Ане это не нравилось. Оставалось надеяться — только показалось. — Здравствуйте, Алла Алексеевна, — от былого энтузиазма не осталось и следа — он сдулся, подобно гелиевому шарику под действием немилосердной иглы. — Привет двоечникам, — привычно отрапортовала преподавательница. Несмотря на недоброе предчувствие, отчаянно сосущее «под ложечкой», Крылова облегченно вздохнула — она уже начала теряться без её привычных остроумных шуток. Что, впрочем, не помешало ей… обидеться? — Двоечница. С каких это пор? Вы же не заставите меня отрабатывать обморок? — Ну, во-первых, не обморок, а то, что было до него. А во-вторых, ну прости. Ты как, кстати? — Да хорошо. Жить буду, как говорится. Бабушка, кстати, тоже. К слову... — лукаво начала она. — Сорока мне на хвосте донесла, что ты была у неё сегодня? Мне очень хочется узнать причину такого благородного поступка. — Не стоит называть свои бабушку сорокой, — девушке показалось, или она безумно устала. — А причина банальна. Как я могла оставить в беде близкого человека близкого мне человека? — Близкого? — сердце забилось быстро-быстро, а лицо засияло ярче лампочки после такого неожиданного и теплого «близкого человека». — Ну да. Спасибо вам огромное, правда. Я как-то даже не ожидала. — Чего? Того, что я не бездушная стерва? — обиженные нотки корябнули по сердцу. — Ну да, мой самоотверженный визит с последующим уходом и лечением ничего не объяснил. Конечно. — Нет. Я не это хотела сказать. Прости... ой. Алла Алексеевна, простите, я не хотела. — Ладно. Проехали, — Аня заволновалась не на шутку. Что с ней сегодня такое? Всё же было хорошо. Или ей так только казалось? Или кажется сейчас? Пауза затягивалась. Да, такого никогда не было! Жгучее разочарование завладело девушкой. Она ожидала другого. Чего-то более теплого. Трогательного. Родного. А она ведь так хотела с ней поговорить. Так. Значит, придется самой. Лучше горькое «нет», чем убиваться пустыми думами и недосказанностью. — Алла Алексеевна, — несмело начала она. — А что будет теперь? Ну, между нами, — как же сложно ей далась эта фраза. И «нами» в ней — сложнее всего. — А что теперь? — её равнодушие ударило похлеще порыва ветра. — Что будет, то будет. У кого учеба, у кого работа. Всё по плану. Всё по-старому, — её голос звучал обреченно — как никогда. — Понятно, — отчеканила девушка, чуть не плача. — Прости, что побеспокоила. Простите. До встречи. Вот и всё. Вызов завершен. Айфон прижат к губам, к которым по касательной катятся горькие, холодные слезы... Горелюк также не выпускала из рук современное устройство. Нет, она не плакала. Буря эмоций, бушующих в её душе, была слишком сложна для такого нехитрого порыва. Безумно хотелось запустить в стену. Им — или стоящей перед ней, еще не открытой бутылкой коньяка. Да что в этом толку?! Невидящий или ненавидящий взгляд уперся в стену. Сильнее — тяжелее прежнего. Очень скоро спрятавшийся в мелко дрожащих ладонях, обреченно скользнувших по лицу. Хотелось плакать. Нет, рыдать — несмотря на то, что казалось всё вырыдано — давно и с кровью. Господи, ну за что? За что ты так несправедлив? Почему она не встретила её раньше — пять, десять, пятнадцать лет назад? Когда своим подслеповатым взглядом бесконечно искала её в толпе и находила — видела — в каждом встречном, похожем. Почему она вошла в её жизнь так резко, как нож в спину, именно сейчас — когда всё только-только начало налаживаться? Когда она встретила ту, которая снова сделала её счастливой. Когда она снова начала жить? И как всегда. Когда меньше всего ждешь. Там, где меньше всего можно представить. Благополучно навестив прародительницу Аньки, она, мечтая о ней же, уверенно шагала к выходу по длинному коридору. На душе было легко, светло — так, что можно было и светить, и летать. Такое бывало с ней нечасто. Особенно в последние годы. Как же давно она, оказывается, не была счастливой. Да, черт возьми, она решила пренебречь всеми законами и принципами и вновь довериться своенравной судьбе, которой, видимо, угодно, чтобы они с Анькой были вместе. Что она не сможет без неё. Впрочем, как и та. Стоит признаться, что время, проведенное в холодной Москве, вдали от неё, казалось ей сущим адом. А значит, решение здесь может быть только одним! То бишь другим — отличным от прежнего. И она была готова отменить свой вердикт. …Она возникла из ниоткуда. Или, может, она была здесь давно — и она просто не заметила. Но сразу узнала — не могла не узнать. Да и как — если её словно обдало божественным, болезненным, но сладким светом, возвращающим во времена далекой незабываемой юности, подхватившим и закружившим, закружившим водоворотом так и не забытых страстей? — Алька! — только смогло произнести «чудо». Едва ли видящие глаза налились слезами и руки потянулись к женщине. — Настя, — онемевшими губами шептала она, утопая в нежных родных объятиях — как тогда. Будто бы триста лет тому назад. — Ну как ты? — спросила бывшая возлюбленная, уняв первые порывы радости. — Да как всегда, — фраза спряталась в смешке — нервном, необъяснимом, как много лет назад, когда она могла только мечтать обменяться с ней фразой и, тем более, коснуться пухловатых, ярко-розовых губ. — Работаю в ТГУЭП, преподаю. Кандидатскую защитила недавно. Ну, как — в 2009-том. Надо сказать, она изменилась. Неизменно красивое лицо покрылось тонкой россыпью морщин, едва заметных за легким слоем косметики; к прежней безграничной нежности и любви ко всем и вся на дне больших бездонно-голубых глаз прибавилась незнакомая глубинная мудрость и бесконечная усталость — печальная, почти скорбная. Грозящая застлать глаза новой пеленой влаги. И всё же, не узнать её было невозможно! — Ты-то как? — всё же смогла выдавить из себя Алла. Черт возьми, какая же она красивая. До сих пор. Всегда. И как же она похожа на Аньку. Будто она и есть Настя лет двадцать тому назад. — Да хорошо, Аллусь. Вышла замуж, уехала за границу. Преподаю в одном из лучших вузов Парижа. — Понятно, — купол безграничного счастья треснул и разбился. Осколки ветром унесло в окно. Осталось отряхнуться и идти дальше. Жить дальше. Но как? Ведь она всё также улыбалась — так светло и мило, что сводило скулы. Как тогда. Но уже не от ответной улыбки — от боли. — Ну, ладно, — невзначай, будто бы общалась с закадычной подругой, с которой виделась еще вчера и, несомненно, увидится завтра, сказала она. — Меня муж в машине ждет. Рада была увидеть. Пока. «Пока», — рука чуть поднялась. Но так и не смогла сделать решающего жеста. А такая изящная любимая фигура удалялась по бесконечному коридору, будто бы забирая с собой свет. Или всего лишь закрывая окно в самом его конце тонким силуэтом? А она осталась задыхаться в этой чертовой, привычной реальности, в которой ей больше не было места. Снова.

***

— 238 группа, а нельзя ли потише? — повысила голос Алла Алексеевна, затем снова уткнувшись в свой неизменно любимый ноутбук. Шума ожидаемо не убавилось. Более того, половина группы даже не соизволила спрятать телефоны под парты, не боясь быть застигнутой врасплох или расстрелянной на месте беспощадной Горелюк. Все давно и прочно уяснили — ей всё равно. Пусть они ходят, стоят на ушах или разжигают костер посреди аудитории. И многих это вполне устраивало. Да что там — почти всех. Кроме одной невысокой светловолосой девочки, сидящей за третьей партой в первом ряду, отчаянно пытающейся вникнуть в условия задачи, которые теперь приходилось решать письменно и самостоятельно. Но это было не самым страшным. Далеко не самым страшным. — Вот грымза! Озверела совсем любовь твоя. У меня и так три двойки. Если я не решу это — будет четыре, — Аксенова отложила ручку, в сердцах кинув тетрадь на парту. — А я не решу! Да. Раньше, оказываться, еще цветочки были. — Перестань! — устало выдохнула Аня, окинув преподавательницу безрадостным взглядом. Безусловно, её волновала собственная успеваемость. Но куда больше — состояние Аллы. Даже не так — пугало. В последнее время женщина напоминала ходячий труп, делающий всё исключительно по инерции. Автоматически, безэмоционально, потому что так надо. Вот и сейчас, разобравшись со своими бумажками, Горелюк, отвернувшись к окну, буравила его самым равнодушным взглядом. Ну, зомби — ни дать, ни взять. — Ты понимаешь, что ей плохо? Ей очень плохо... — смотреть сейчас на свою любимую — точнее на то, во что она вдруг превратилась, было выше её сил. Но все попытки помочь не имели успеха. Что бы она ни делала — сколько бы двоек не получила за эти гребаные задачи, решением которых они только и занимались в последнее время, Алла не реагировала на это от слова «совсем», отправляя на консультации и даже не удосужившись заглянуть в глаза. У девушки разрывалось сердце. Что такого она сделала? Неужели она так убивает себя этими дурацкими преподавательскими принципами? Но зачем? Неужели всё так страшно? Неужели она так просто позволит каким-то глупостям загубить свою жизнь? Её жизнь. Их жизни. Неужели она не понимает, как ей больно видеть её в таком состоянии? Или ей просто плевать на неё — как и на всё на свете? Недобрая тоска заскребла на сердце. Да. Видимо так. Но как же так? Она же. Они же... В памяти кадрами короткометражного фильма побежали счастливые моменты времяпровождения с Аллой. Вот они гуляют по ночному зимнему городу. Вот она, отвечая на какой-то банальный вопрос, отводит взгляд. На её лице появляется улыбка -— милая, смущенная, рвущая все существующие и несуществующие шаблоны. А главное, адресованная ей! Вот уже у неё в квартире с неподдельным беспокойством смотрит на неё, такую больную и еле живую. Вот их губы соприкасаются в долгожданном, трепетном поцелуе, от которого подкашиваются ноги и сносит крышу. Нет. Это не могло быть просто так! Не по-настоящему. Не по любви. — Всё. Время вышло. Сдаем работы, — строгий любимый голос вывел её из раздумий. Ну всё. Новая двойка скоро найдет свое место в журнале. Не первая и даже не вторая. Странно, но ей было почему-то совершенно всё равно — так же, как и Алле на всё. На неё. Нет, она не могла так просто пройти мимо преподавательского стола. — Алла Алексеевна, а когда будет отработка? — нет, она знала когда. Она не знала, что сделать, чтобы вызвать у неё хоть какие-то эмоции. Хоть на миг. И чудо — она обратила к ней взгляд. Быстрый. Мимолетный. Едва ли заметный, едва ли существующий. Полный такой боли, которая, казалось, не могла уместиться в нём. Уместиться в одном человеке. В целом мире. В глазах защипали грядущие слезы. — На кафедре висит расписание консультаций, — равнодушно отозвалась женщина. Будто бы равнодушно — теперь она знала точно. Как и то, что не оставит её. Спасёт — от чего бы то ни было. Чего бы ей это не стоило...