Что ты делаешь, Алла?

— Ой, девочки, вы чего тут стоите? — Анастасия Игоревна, очень кстати выглянувшая из-за угла, пришла на помощь, неожиданно обратившись к дочери: — Ань, у тебя, между прочим, гости. И еще какие! Вообще-то, ты должна угождать, хлопотать по кухне. А ты… Вот что обо мне Алла Алексеевна подумает? Кого я воспитала? — заворчала мать. — Если бы — воспитала... — себе под нос пробурчала девушка, нехотя подчиняясь указанию. — Анастасия Игоревна, не переживайте. Я вам помогу. Тем более, я тут почти хозяйка. Четыре руки хорошо, а шесть — лучше, — натянуто улыбнулась Горелюк. И всё-таки, она с ней чересчур строга. Впрочем, с детьми нельзя без этого — она-то знает. Но может ли она говорить об этом при отсутствии у неё собственных детей? Горький осадок поднялся вверх, выковыривая из глубин памяти душещипательный монолог Анютки о трудном детстве… Так. Стоп! Сладкий морок спал, возвращая в реальность. Её безжалостные слои накладывались один на другой, наконец открывая взору истинную, кидающую в ярость картину. Оказывается, Настя, её Настя, её ангел — не такой уж и ангел! А женщина, бросившая на произвол судьбы родную дочь. Выходит, пока она развлекалась с ней по кабакам и гостиницам, где-то дома плакала бедная маленькая Анечка! А она даже не думала об этом. Нет, она всегда знала, что у её любимой Насти есть семья, дочка, но тогда ей, упивающейся любовью и счастьем, было абсолютно плевать. Хотя, да. В чём виновата она? Молоденькая влюбленная девочка… Не она ведь променяла дочь на бабу! А Настя. Её идеал женщины, её святое божество. Вот так и рушатся идеалы. Но как же так? Алле было стыдно. Ей безумно хотелось посмотреть в глаза бывшей возлюбленной. Спросить. Призвать к ответу! Но нет. Здесь Аня. Нельзя. Или… — Вот ничего у тебя нет, — пилила дочку мать, отчаянно пытаясь отыскать в чреве холодильника хоть что-то съестное. — Тут не одна, а целый взвод мышей повесился! — Ну, мам. Тебе ли жаловаться? Вы во Франции и не это едите… Чем мыши хуже лягушек? — Во Франции, между прочим, принято заботиться о гостях. А то расповадила тебя Алла Алексеевна! Был бы парень — давно б ушел. Или умер с голоду. — Действительно, — как не хотелось включать строгую преподавательницу. Для Ани — никогда. Но сегодня, пожалуй, тот самый, исключительный случай. Всё равно потом извинится. — Непорядок! Извините, Анастасия Игоревна. А ты, ноги в руки, в руки деньги — и марш в магазин! — За что? — Аня посмотрела на неё исподлобья, как на самую настоящую предательницу. — За всё хорошее. Одевайся. Не заставляй двух взрослых женщин ждать. И голодать. Окинув любимую последним обиженным взглядом, девушка удалилась в комнату. Совсем скоро дверь за ней закрылась. — Круто ты с ней. Из тебя, видимо, получилась хорошая преподавательница, — усмехнулась Анастасия, продолжая разбираться с содержимым холодильника. — Да. Из тебя тоже, — однако, в голосе женщины не убавилось стали. — Но плохая мать. Настя обернулась. Аккуратные брови взлетели вверх. — Прости, что? — Что слышала! — она перешла на рычание — последнюю стадию гнева. — Я всё знаю! За время наших отношений мы, хоть и нечасто, но изливали друг другу душу. А про кукушку-мать Аня мне рассказала еще до их начала. Как страдала, как плакала ночами, как мечтала хоть чуть-чуть побыть рядом с мамой. Я не могла понять, как можно так просто забить на собственного ребенка, не зная, но почти ненавидя эту женщину. Кто бы мог подумать, что ей является моя любимая Настенька! — словно раненый зверь, Алла заметалась по кухне, не забывая при этом активно жестикулировать. — Объясни, почему в твоей жизни нашлось место всему: путешествиям, работе, науке, мужикам, даже бабам! Всему, кроме дочери? Тогда стоило ли вообще заводить ребёнка? Зачем? Чтобы тот потом в поиске материнского тепла бросался на шею к преподавательницам, проявившим к нему хоть немного внимания? — Горелюк остановилась у окна, буравя уже знакомые дали невидящим взглядом. — Ты думаешь, всё дело в этом? — после продолжительной паузы спросила Крылова-старшая, присаживаясь за стол. — Возможно, — она казалась спокойной, даже слишком. И это дико раздражало. Бесило — так, что хотелось подбежать, схватить её за плечи и трясти, трясти — дабы хоть немного привести в чувство! Помочь понять, что она сделала! Помочь осознать, раскаяться. — Думаешь, я собиралась рожать ребенка для того, чтобы бросать его, как ты выразилась, на произвол судьбы? Я просто хотела хорошую, крепкую семью. Как у всех. Которой никогда не было у меня. И о которой всегда мечтала. Тем более, что Андрей хотел того же. Он казался таким мужественным, надежным и с таким восторгом принял новость о моей беременности. А потом… Всё, как у всех. Дом — работа, работа — дом. Последней было всегда слишком много. Всё больше и больше с каждым годом, с каждым новым повышением. А потом — ты. Эта странная, запретная любовь. Знала бы ты, сколько я гнала от себя эти мысли, эти чувства. Я ведь замужняя взрослая женщина, кандидат наук. Но для любви это всё было неважно. Она как пожар, как лавина — возникает внезапно, в один миг, не щадя никого на своем пути. Ни старых, ни малых. А я плохая мать. Увы. И, наверное, уже не исправлюсь. Не будь такой. Пожалуйста, — Алла обернулась, заведомо зная, что она улыбается, так умоляюще и обезоруживающе. Горько. Сердце Горелюк внезапно сжалось. Растаяло. Вымученно улыбнувшись в ответ, женщина опустилась рядом. — Не буду. Ни плохой, ни хорошей. Уже вряд ли. Да и надо ли. У меня целый институт детей, — взгляд обратился к двери. — И, вон, Анька — самый маленькая и самая любимая. — Ох, Алька, Алька. Какие мы с тобой дуры, — блаженно выдохнула Анастасия Игоревна, прижимая её к себе. Горелюк закрыла глаза, позволив себе окунуться в водоворот тепла и сладостных воспоминаний. Удивительно, но она всё еще помнит, как они так же обнимались вечерами, расслабляясь после тяжелого рабочего или учебного дня за бутылкой винца, чередуя глотки с поцелуями. Помнит пьяняще-терпкий вкус её мягких губ, словно нектар тающих на её собственных губах. Помнит запах её светлых, как сейчас, волос, с неизменно платиновым отливом. Который унаследовала и Анька. Господи, как же она запуталась! А впрочем. Какие могут быть варианты? Настя живет за границей, с мужем. Теперь она — всего лишь её воспоминание. Часть её жизни. Возможно, лучшая. Её далекое, прекрасное прошлое. Некогда — её всё. Но сейчас не её. Удивительно, но это даже не больно. Горько. Жалко. Приятно. Но не больно. И это было к лучшему. — А насчет детей — я бы не ставила крест. В конце концов, ты еще молодая. Если ты про возраст. — Возраст, конечно, мало радует, — вздохнула Алла, нехотя отстраняясь. — Но дело не в этом. Всё-таки рожать надо от того, кого любишь. Которому доверяешь на все сто процентов. Даже на двести. А в моей жизни не встречалось такого человека. А те, которые встречались — были женщинами. Ты, Анька... — Ты её хоть любишь? Женщина опустила глаза. Неожиданно простой вопрос застал её врасплох. Нет, она знала на него ответ. И была уверена в нём. До этого дня. До этого момента. А врать Насте она не могла. Ведь это её мать. Ведь это — она. Но сказать правду — тем более. Какая она, эта правда? — Аль, — теплая ладонь женщины мягко коснулась её руки. — Я не знаю, что у вас происходит. И, честно, не хочу вникать. И нет, мне не плевать на тебя и, тем более, на Аню. Я знаю, какая ты добрая, честная, ответственная. Я знаю, что ты не обидишь мою Аню. И если ты решилась на этот шаг — значит, так действительно нужно. Ты — это лучшее, что я могла бы пожелать своей дочери. На глазах Аллы выступили слезы. Она была растрогана. Она была счастлива. — Настя. Ты… — прошептала она, бросаясь в объятия бывшей возлюбленной. Всё такие же теплые и всеобъемлющие. Такие родные. — Ты такая хорошая. Я так тебя люблю… — Ну-ну. Это уже лишнее, — кротко улыбнулась Анастасия Игоревна, зарываясь ладонью в мягкое каштановое облако. — Пойми, прошлое — оно и есть прошлое. Оно никогда не заменит настоящего. Каким бы прекрасным не казалось с высоты лет. Это иллюзия, мираж. Обман. Пустое. Отпусти его. Тем более, когда у тебя есть такое чудесное настоящее. Которое ничуть не хуже. Может, даже и лучше. — Да. Настоящее, конечно, супер, — усмехнулась Алла, утирая слезы. — Кстати, спасибо тебе за него. Видишь, скольким я тебе обязана. Готовилась бы к семинарам получше — цены б ей не было… — Ну, это уж точно мой пробел. Извини. — Да ладно. Что не смогла ты — смогу я. Доделаю, довоспитаю. И не с такими справлялись, — заверила женщина, обнимая бывшую возлюбленную за плечо и устремляя взор вперед — словно вождь революции. — А насчет ребенка — ты подумай. Время есть. Пока. — А еще есть Аня. А нынешняя молодежь, как ты знаешь, детей не очень-то жалует. Вот наиграется, выскочит замуж и можно будет. Если переживу. — Аль, — рука женщины коснулась её руки. — Почему ты не веришь в лучшее? Ты не должна быть выше или ниже. Вы должны быть как одно целое. И говорить об этом ты должна не со мной, а с ней. Об этом — или чём-то другом. Вы всё должны решать вместе. И неважно, кто кого младше или старше и насколько лет. Вы должны обсуждать все серьезные вопросы вместе. Только ты и она. Только тогда у вас будет всё хорошо. Главное — доверие. А без него не может быть чистых гармоничных отношений. — Настя… — миг — и Горелюк вновь оказалась в её объятиях. — Какая же ты мудрая! Сейчас я еще больше благодарна тебе. За всё. За то, что ты была в моей жизни. Как преподаватель, как человек, как женщина. Как любимая женщина. Всё-таки таких, как ты, больше нет. И не будет. Никогда. Ты — лучшая... — Я бы не была так категорична, — странно запинаясь, промолвила Анастасия Игоревна, ловя взгляд, полный боли и ужаса, в глазах, так похожих на её собственные. — Аня. Ты уже вернулась?.. — тихо произнесла Крылова-старшая, тем не менее, понимая, что всё зря. Что всё. Горелюк отстранилась, поворачиваясь к шокированной девушке. Парализованной. Убитой. Уничтоженной. — А-аня… — дрожащими губами произнесла она, аналогично с бывшей возлюбленной понимая, что это всё. Всё… Кончено. Остался лишь взор огромных, не верящих, до предела глаз, со следами первых, душераздирающих рыданий. — Анют, тут такое дело... — постаралась сгладить намечающийся конфликт Анастасия Игоревна. Грозу. Бурю. Апокалипсис. Её слабые потуги утонули в крике, пронзившем дом до первого этажа, слившимся с трагическим грохотом пакетов и завершившимся демонстративным хлопком двери. — Я вас ненавижу!!!