Liam

Мысль о том, что отец мог кого-то убить, убивает её, выворачивает наизнанку. Понимание, что он вновь обманывал её, уничтожает. Но она держится. На собственном упрямстве. На злости и раздражении. На капельках пота, которые собираются на её висках, не смотря на надсадно гудящие кондиционеры. Она прячет руки в карманы, сжимает их в кулаки. Следует совету Горацио – доверяется новичку. Но не вздыхает с облегчением, даже когда узнает, что отец точно не виновен. Она давит слезы и подступающую к горлу тошноту, когда требует у отца ключи от машины. Безбожно врет Горацио, когда тот спрашивает её о том, как у неё дела. - Не было бы счастья, да несчастье помогло, - слова Эйча отзываются в душе тревожным колокольчиком, словно это пророчество, которому еще только суждено исполнится. - Я запомню, - обещает Келли и уходит, не произнося прощания вслух. Она знает, что Горацио смотрит ей вслед, но берет отца под руку и продолжает медленно шествовать к своей машине. Хочется бежать, но нет сил. Хочется забыть, но не получается. Хочется плакать, но она давно научилась не делать этого. Горацио продолжает стоять на крыльце, пока машина Келли, мигнув на прощанье фарами, не скрывается за поворотом. Смотрит, хотя не должен. Вспоминает, хотя не имеет на это права. Корит себя, хотя в происшедшем виноваты как минимум двое. Ему физически больно от понимания того, насколько больно Келли. Еще больнее от того, что он не показывает этого, таит в себе. Он сознательно давит в себе любой порыв, связанный с их физическим взаимодействием: не прикасается, хотя хочет. Так легче, так правильно. Правильно забыть и никогда не вспоминать. Правильно делать вид, что ничего не было. Правильно думать, что это больше никогда не повториться. Правильно, но больно. Хорошо, что он давно научился скрывать свою боль.