***
Ноябрь, 1999 год, Малфой-мэнор Пробуждение было тяжёлым. Голова словно приросла к подушке и стала неподъёмной. Иногда Гермиона с трудом открывала глаза, но видела лишь круги, а затем её веки наливались свинцом и опускались. Ужасно хотелось пить, и в минуты пробуждения Грейнджер едва волочила омертвевшим языком по сухому рту, пытаясь произнести слова, но выходило лишь приглушённое мычание. Тошнота обволакивала гортань, и Гермиона терпеливо втягивала носом воздух, в надежде что неприятная горечь вскоре пройдёт сама по себе. Большую часть времени Грейнджер забывалась сном. Он стал для неё мучительным болотом, которое затягивало и затягивало её вглубь. Перед глазами юлили призрачные лица, которые неугомонно щебетали что-то вразнобой. Это сводило с ума. И Гермиона не знала, что лучше: это болото или же боль, которая бьёт её по голове сразу же, стоит только проснуться. Сознание возвращалось к ней медленно. Всё тело изнывало от боли, в особенности руки. Весь тошнотворный мир плескался вокруг и укачивал. Сначала Грейнджер не понимала, когда спит, а когда — нет. Через сутки Гермиона заметно окрепла. Она дольше оставалась в сознании, а голова не взрывалась при малейшем телодвижении. Грейнджер лежала на кровати, пока уличная свежесть вперемешку с запахом хвои врывалась в спальню через открытое окно и приятно наполняла собою лёгкие. Руки — от кисти до локтя — были перебинтованы, и если Гермиона помнила, что в прошлое её пробуждение ткань местами была пропитана бледно-жёлтым гноем, то сегодня утром уже новые и чистые бинты охватывали кожу, немного стягивая её. Воспоминания о той ночи были резкими и обрывистыми, как снимки фотокамеры. В ушах ещё гремело эхо музыки, и Гермиона не совсем понимала, что произошло. Конечно, Грейнджер знала, что яд подействовал на неё, но каким образом — не помнила. Юркое воспоминание ускользало от неё, как тень от света, и вскоре Гермиона сдалась. Подобное происходило и раньше, когда Гермиона выкуривала тентакулу даже в маленьком объёме, но тогда на утро рядом был Роуман, который рассказывал обо всех ночных приключениях, где была замешана подруга. Грейнджер слушала его с улыбкой, понимая, что в рассказах много выдумки и относилась к этому, как к хорошей истории про неизвестных ей людей. А ещё ей было стыдно. Что-то сломалось, щёлкнуло, и Гермионе больше не хотелось бороться. Вернее, она не знала, ради чего стоило это делать и с кем вести борьбу. Неожиданно для себя Грейнджер поняла, что является всего лишь сопливой девчонкой, у которой нет ничего: ни семьи, ни дома, ни друзей, ни даже собственного имени. Она вынуждена убегать непонятно от кого: от самой себя или же Волан-де-Морта. А разве кто-то гнался за ней в этот момент, в эту секунду? Гермиона, скорее, убегала от самой себя, от того, кем она стала, пыталась ухватиться за какую-то нелепую цель, которую сама полностью не осознавала. Грейнджер осталась одна. Самый лучший момент, чтобы уехать на другую точку мира, начать новую жизнь с новым именем. Но она не могла. Не могла забыть родителей, забыть Гарри и Рона, стереть их имена, выжженные в голове. Гермиона расплакалась. Лицо исказилось, из груди стали вырываться всхлипы. Прижав ладони к лицу, Грейнджер стала просить прощения у её близких, которые уже не могли услышать её. Затем Гермиона уснула. Бесконечное веретено из сна и пробуждения продолжалось, протекало размеренным темпом, и постепенно Гермиона оправлялась от яда. Каждый день она обнаруживала новые бинты на руках, тарелки с едой и лекарства на тумбе. Она была искренне благодарна Виктору за то, что он пришёл за ней. Ей хотелось поблагодарить его, потому что чувствовала себя обязанной ему, но каждый раз, когда она просыпалась и не обнаруживала его в спальне, испытывала облегчение. Однажды утром Гермиона проснулась от странного грохота, который доносился из коридора. Стало жутко. Некоторое время Грейнджер обездвижено сидела на кровати, прислушиваясь к сквозняку, который со свистом разгуливал из комнаты в комнату. Мимо окна пролетела большая птица, и только через некоторое время Гермиона поняла, что это была сова. В это же время где-то внизу зазвучала тихая музыка, но этого приглушённого мотива хватило, чтобы Гермиона напряглась. Грейнджер неспешно подкралась к двери. Нехорошее предчувствие, подобно скрежету, образовалось под рёбрами. Что-то подсказывало ей, что это был не Виктор. Одна часть её подсознания кричала, что необходимо вернуться назад, лечь в кровать, но другая часть подталкивала её вперёд. Именно поэтому Грейнджер юркнула в коридор, ступая босыми ногами по бетонному полу. Он жёг ей стопы, но Гермиона упрямо прокрадывалась к повороту, придерживаясь рукой за щербатую стену. Гермиона заметила, какие разительные перемены коснулись мэнора. Оконные рамы, которые наискось свисали с вырезных арок, теперь стояли ровно, вплотную вжимаясь в стену. Хотя по полу и были раскиданы скрученные листья, которые принёс в замок ветер, сам пол больше не был покрыт трещинами. Мерзкий мох, островками торчавший из стен, исчез. И ощущение призрачного, мёртвого дыхания мэнора исчезло. Гермиона увидела его сразу, как только достигла поворота. Сгорбившись, юноша опирался ладонями о стол, рассматривая что-то на поверхности. Кругом были разбросаны смятые листки. А в углу стоял худощавый эльф, который тут же заметил Гермиону и непроизвольно пискнул, впившись в неё взглядом. — Подглядываешь исподтишка, грязнокровка? — процедил он, не оборачиваясь. — Я всегда подразумевал, что в ваших грязных семьях даже и представления не имеют о нормах приличия. Малфой. Его голос, как чистый, рафинированный яд, проник внутрь, обволок весь организм и на мгновение позволил Грейнджер вспомнить о школьных годах. Уголок рта дрогнул в улыбке, но она поспешила убрать её с лица. Знал бы Малфой, как она была рада слышать его омерзительные и ничего не стоящие оскорбления, являющиеся жалкими отголосками прошлого. В это время Драко повернулся к ней, присел на край стола. Его руки были скрещены на груди. Он смотрел на неё исподлобья, скривив рот. Волосы обрамляли его лицо и казались слишком длинными. — Где Виктор? — Гермиона произнесла это так тихо, что не сразу поняла, сказала она это вслух или же нет. — Что? Ты ещё кого-то затащила в мой дом? — прикрикнул Драко, резко оттолкнувшись от стола. Быстрыми шагами он направлялся к Грейнджер, и это её так сильно напугало, что она невольно стала отступать назад. Заметив это, Малфой подлетел к ней, толкнул ладонями в грудь, отчего она вжалась спиной в стену, и упёрся руками по бокам от её головы. — Кто ещё был с тобой? — повелительным тоном спросил он. — Никого, никого, — быстрым шёпотом ответила Гермиона. Грейнджер поняла, что Малфой на самом деле даже не прикасался к ней. Несмотря на его гнев, который он источал каждым дюймом тела, Малфой всё равно не забывал о её испорченности. Однако Гермиону всё равно охватил необоснованный страх. На мгновение, на одно чертово мгновение, она поверила, что он действительно убьёт её. Что-то в нём изменилось с их последней встречи. Малая тень закралась в его глаза и заставила Грейнджер бояться его. — Сейчас я смотрю на тебя, на твоё жалкое, уродливое лицо, Грейнджер, и задаюсь вопросом: почему я не позволил тебе сдохнуть там, в холле? — его серые туманные глазами метались по её лицу. — Твоё тело билось в конвульсиях, ты хрипела и пыталась просить о помощи. Если бы не мой эльф, ты бы давно кормила земляных червей на окраине нашего леса. Гермиона урывками втягивала воздух, её губы мелко дрожали. Она несколько раз порывалась что-то произнести, но глядя на разъярённого Малфоя, не находила в себе силы. — Я даю тебе двое суток, чтобы ты свалила нахрен из моего дома. Я буду здесь и прикажу Лунге следить за тобой. И видит Мерлин, если ты попадёшься мне на глаза хотя бы ещё один раз за это время… Он с силой ударил кулаком по стене, немного отступив от лица Гермионы. После этого Драко отступил от неё и окинул взглядом, приравнивающим её с дерьмом. Развернувшись на носках, он так же стремительно отдалялся от неё. Почти завернув за угол, не обернувшись, он выплюнул: — И не благодари, Грейнджер, что я собрал твои дерьмовые остатки воедино. Драко шёл, отсчитывая про себя гулкие стуки ботинок о пол. Он ненавидел её. Ненавидел. Ненавидел. Ненавидел. Эта идиотка могла ещё больше усугубить их положение. И если кто-то узнает о том, что Грейнджер ошивалась в его доме, пока была объявлена в розыск… Именно поэтому Малфой активировал несколько защитных заклинаний от нежданных гостей в мэноре. Юноша накрыл все сквозные портреты полотнами, чтобы старые сплетники не перемещались в другие места, рассказывая о произошедшем. Но больше всего Драко волновало то, как она смогла пробраться внутрь. Ясно, как день, что кто-то подложил его семье свинью, кто-то из Пожирателей, чтобы Малфои гнили в подземелье Волан-де-Морта на протяжении всего существования. Сама бы Грейнджер перейти барьер не смогла: замок убивает всех маглорожденных, которые врываются на территорию без помощи чистокровного волшебника. И у Драко было двое суток, чтобы выяснить, кто это сделал. С этими мыслями Драко вышел на улицу, направился в сторону леса и, достигнув его, остановился. Протяжно шумели деревья, но ветра не было. Верно, он несся где-то наверху, а могучие кроны деревьев просто ограждали юношу от него. Было хорошо. Ноябрьский воздух слегка покусывал за кожу, Драко с наслаждением глубоко вдыхал его. Если кто-нибудь сказал бы Драко пару лет назад, что тот будет скучать по Хогвартсу, верно он бы плюнул тому в лицо. Но каким бы странным это не казалось, это стало сущей правдой. В стенах школы среди всех этих назойливых студентов Драко ощущал себя в большей безопасности, чем сейчас. Тогда у него была некая почва, стабильность, которая позваляла ощущать себя увереннее. А сейчас Малфой стоял здесь, на границе мэноре и леса, чувствовал себя по-странному чужим для этого мира, и не знал, что ему делать дальше.***
На душе было скверно. Именно поэтому Драко решил отыскать утешение в новенькой забегаловке «У Моррисона». Находилась эта пивнушка на окраине Лондона, на переплетении нескольких улиц, где всегда блуждали бородатые мужики с красными от алкоголя лицами. Место было грязным. В помещении было темно, пахло дешёвыми сигаретами, дверь то и дело хлопала и скрипела, запуская внутрь осенний ветер. Драко занял место у стойки, где хозяин, обслуживая даму с рябым, опухшим лицом, улыбался ей своим беззубыми ртом и кивал вошедшим посетителям. Малфой опустил с головы капюшон, пригнувшись к деревянной столешнице. — Гуго, — подозвал он хозяина. — Не узнал тебя под этим балахоном, — ухмыльнулся круглолицый мужчина, — тебе как обычно? — и дождавшись кивка, вернулся к даме. Драко заходил сюда не так часто, как все эти пьянчуги, однако стабильно появлялся «У Моррисона» раз в несколько месяцев, когда доходил до крайней эмоциональной точки. Дождавшись огневиски из личных запасов Гуго, Малфой скинул с себя выцветшую мантию, которую он надел, чтобы не сильно выделяться из общей картины нищеты и пьянства, и сложил её на соседний стул. У окна двое мужчин перебрасывались в фишки на деньги, и при хорошем выигрыше победитель обязательно поглаживал себя по пузу, выскочившему поверх ремня. Игроки бурно разговаривали, бранили друг друга, хохотали, обнажая жёлтые зубы и прихлёбывая пиво из бутылки. Рядом с выходом на стол налегала молодая девица, по щекам которой была рамазана косметика, и спала. В её руке было зажато письмо. Внимание Малфоя привлекла группа волшебников за ближайшим столом, которые, сгорбившись, сидели вплотную и тихо переговаривались. Однако этого было достаточно, чтобы Драко смог разобрать некоторые фразы. — Бедные дети, — сказал хриплый голос, — теперь их забирают из семей, отправляют в армию и превращают в стражей насильно. — Не верь всему, о чём треплются люди по углам. А даже если это и правда, будь умнее и не высказывайся об этом вслух. — Нет-нет! — залепетал первый голос. — А вы слышали про Крама?! Пригнувшись, Драко поднёс бутылку к лицу и повёл головой вбок, бросив заинтересованный взгляд на группу волшебников. Это были явно какие-то отщепенцы, но всё в них: в манере речи, поведении, в ровной осанке — говорило о большом самомнении, об уверенности в их значимости. — К нему явились прямо домой! Перевернули квартиру вверх дном, но так и не застали его. Зато, поговаривают, нашли у него фото маглорождённых, которых он убил. Где же он их видел? Эти лица были явно знакомы Малфою, однако он не мог припомнить, откуда. — Идиот! Когда ты замолчишь уже? — прошипела рыжая женщина, заметив любопытство Драко. — Не здесь и не сейчас. Слишком много ушей. — А всё же он прав, Карла. Жаль Крама, он мог войти в историю как самый величайший ловец, а не как беспощадный убийца. Драко вальяжно растянулся на стуле, вытянув ногу вперёд. Малфой пил огневиски, вслушиваясь в разговор волшебников. Однако вскоре они поднялись со своих мест, оставили пригоршню монет на столе и быстро вышли из помещения, запустив противную сырость с улицы. Мимо низеньких столов шаркающими шагами ходила дочь Гуго, худощавая девчонка с острыми плечами и рыжими волосами. Она собирала грязную посуду, вжимая голову в плечи, словно хотела раствориться. Когда она приблизилась к стойке, Малфой с интересом взглянул на неё и неожиданно для самого себя обратился к ней: — Ты мне напомнила Уизли. Знаешь таких? — Это кто-то из знаменитостей? — Что-то вроде того, —Драко сделал над собой определённое усилие, чтобы не ухмыльнуться. — Тебе здесь не по себе, да? — встретив колючий детский взгляд, Драко сделал глоток огневиски, чувствуя, как жидкость приятно растекается внутри, и продолжил, — мне тоже. — Я передам владельцу заведения, что вы недовольны обслуживанием, — заученным текстом выдавила из себя девочка, которая явно боялась незнакомца. — Гуго бьёт тебя? Она посмотрела на него, как на дикаря, зашла за стойку, отдёрнула отца за руку и повела головой в сторону Малфоя. — Проблемы, Малфой? — нахмурился Гуго. — Есть такое, — Малфой показал пустую бутылку огневиски. — Понял, принял, — подмигнул бородатый хозяин бара, протянув новую порцию алкоголя. — Ты бы так не нажирался лучше. — Сколько лет твоей дочери, старина? Мужчина стал серьезным, тёплый оттенок дружелюбия исчез, и Драко встретил злобный ответный вопрос: «А тебе какая разница?» Драко поднял ладони вверх, придерживая двумя пальцами горлышко бутылки: — Я к тому, что ей лет двенадцать, а ты её по кабакам таскаешь. Ничего хорошего не выйдет. Видал я таких. — А куда я её, Малфой? Мать умерла при родах, я зарабатываю, как умею. Отдать её в Хогвартс? Нет, извини. Все слишком идеализируют это местечко. Эта школа вопьётся своими когтями в мою девочку, проткнёт её, задушит, впустит туда свой мрак, — Гуго вцепился в свою кофту пальцами, показывая, как это произойдёт. — А денег, чтобы уехать, забыть этот грязный, вонючий город, у меня нет. Малфой слушал Гуго и мысленно соглашался с ним. Он искренне завидовал этой юродивой девчонке: несмотря на беды, с ней был отец, этот бородатый и широкий мужик, который непроизвольно вызывал у Драко подобие жалости. Он колюче ощутил, что мрак, который зародился в нём самом, его истоки, они находили отражение ещё далеко до учёбы в Хогвартсе. — Не надо, отец, пожалуйста! Пожалуйста, выпусти меня! — умолял мальчик десяти лет, стучащий по двери подземелья. — Люциус Малфой! Отпусти его сейчас же! — взвизгнул испуганный голос матери. — Ты слишком много возишься с ним. Драко открыл вторую бутылку, и приятный «чпоньк» вытеснявшейся пробки отвлёк Малфоя от воспоминаний. — А ты не задумывался о том, чтобы пристроить её в стражи? — Собственноручно подписать дочери приговор? Малфой, мы бедняки, а не убийцы. — Необязательно убивать кого-то, — возразил Драко. — Она может отучиться, а я бы позаботился, чтобы её отпустили. Драко сказал это так убедительно, что на лице Гуго отразилась задумчивость. Сам юноша понимал, что лгал, и лгал во всём. Если бы Гуго отдал свою дочь, такую хрупкую, похожую на веточку, в стражи, её бы обязательно сломали другие ученики. Съели бы на десерт и даже не подавились. А если бы она проявила неожиданную стойкость, то превратилась в первоклассного головореза. И Малфой знал, что он не в силах был оградить её от этого. Ведь не смог оградить даже себя самого. Его слово, слово его семьи теперь ничего не значило, но Малфою очень хотелось, чтобы этот добрый старик поверил во что-то хорошее. Раздался детский голос из кладовой, дочь позвала Гуго, и он отправился к ней, прихрамывая на одну ногу. Драко решил, что здесь ему больше делать нечего. Накинул на изгиб руки старую мантию, прихватил со стола начатую бутылку. Он достал из кармана горсть золотых монет и припрятал их во внутренней стороне стойки, чтобы никто из бродяг не смёл их в свой кошелёк. Там было куда больше, чем он должен за огневиски, но желание хоть как-то помочь Гуго не утихало. И хотя Малфой знал, что он ничего не изменит, что, придя сюда через месяцы или годы, он всё равно увидит здесь пьяную рожу Гуго и зажатую дочь, мелькавшую в проходе, он верил, что ошибается. Как ошибся, убив Теодора Нотта.***
1997 год, Хогвартс. (Двумя годами раннее) Мягкий и неравномерный свет камина ласково ложился на стены подземелья. В воздухе пахло пряным алкоголем и осенью. Несмотря на сырость, въевшуюся в каждый дюйм комнаты, в воздухе витало ощущение какого-то сладостного уюта. Нотт, Забини, Паркинсон и её новая подружка Линдси сидели на диванах, сдвинутых в центр гостиной. Тео, развалившись на самом маленьком диване, поглаживал оголённое колено Линдси, которая сидела на соседнем месте, закинув ногу на ногу, и придерживала в руке бокал с алкоголем. Паркинсон, чей день рождения стал поводом для такого сборища, рассказывала случай, произошедший с её тёткой на отдыхе. Драко зашёл в гостиную, когда Пэнси визгливо смеялась, протянув руку к бутылке. — Вижу, все в сборе, — констатировал он, плюхнувшись рядом с Паркинсон. Забини, который сидел поодаль ото всех, с открытой насмешкой взглянул на него. — Нотт, ты так старательно мнёшь коленку Линдси, словно пытаешься там отыскать женскую грудь, — протянул Драко, запихивая в рот шоколад. В животе приятно заурчало. Только сейчас он мысленно согласился с собой, что зря пропустил ужин. — Да ты сегодня в хорошем расположении духа, Малфой, — заметил Нотт, улыбаясь своей спутнице. — Не проклинаешь, не орёшь и даже не грозишься подвесить за кишки на люстру. — У всех нас бывает лютый настрой, — вступился Забини. — Ага, то-то я смотрю, Малфой радостный, как роза на помойке, — расхохотался Тео. Пэнси с выжиданием взглянула на Драко. Увидев, что губы Малфоя растянулись в кривой, съехавшей набок улыбке, она позволила себе выдавить одобрительный смешок. — Ну и засранец же ты. — А действительно, Драко, что же послужило твоему хорошему настроению? — В глазах Забини тлела насмешка. — Не девушка ли? — поддал Нотт. — Вы утомительные говнюки. Малфой привлёк к себе Пэнси, которая ждала этой близости с той самой минуты, как он зашёл в комнату. От неё пахло едко алкоголем. Паркинсон была красивой и далеко не глупой девушкой. Она не щебетала без умолку, как это часто встречалось среди других студенток. Её нельзя было назвать назойливой: она предпочитала сохранять молчание, внимательно прислушиваясь именно к нему, к Драко. И это очень льстило. Когда Малфой желал отвлечься, Паркинсон всегда оказывалась рядом; когда же Драко глушила злоба, Пэнси исчезала, словно заранее предугадывала его настроение. Одним из главных для Драко качеств являлась чуткость, которой Паркинсон владела не хуже Забини. Малфой даже смирился с беспричинной ядовитостью Пэнси по отношению ко всем окружающим, кто не входил в круг её общения. Однако Драко просто-напросто хотелось назвать её дешёвой. И это было худшим из всех качеств. Оно вызывало отвращение, и перечёркивало всё, что могло вызвать у него в ней интерес. — Ну что же, с днём рождения тебя, Паркинсон, — привстав с дивана, Нотт наконец-то отлепился от Линдси и протянулся к алкоголю. — Желаю, чтобы твои проблемы были такими же миниатюрными, как и сиськи! Раздался звонкий смех Забини, который развеселил даже саму Пэнси, готовую разобидеться на Нотта буквально мгновение назад. А всё потому что Блейз слишком редко смеялся, и если это происходило, то непременно оказывало влияние на всех без исключения. В ту ночь Драко сидел в кругу его сокурсников и думал о том, что их нельзя было назвать семьёй, как горделивых гриффиндорцев. Однако у них, у Драко с этими людьми, чей смех глухим отзвучьем скакал по подземелью, было нечто большее. Единство. Они не дарили друг другу подарков в Рождество; не приезжали гостить к кому-то на каникулы. Драко даже не обменивался письмами с ними. Разве что кроме Блейза. За всё лето Малфой получал от него максимум по три письма, но в каждом из них Драко ощущал незримую ценность, доверие. Малфой понимал, что они, слизеринцы, никогда не произнесут вслух того, что каждый и так понимал: они дорожили друг другом. Но он знал, что если ему будет плохо, то всегда сможет встретить поддержку именно здесь. В этом сыром и тёмном подземелье, которое так ненавидят другие студенты Хогвартса. Они сидели очень долго в ту ночь. Линдси пересела на колени к Тео, а в её глазах разлился горячий хмель. Паркинсон прилагала некоторое усилие, чтобы не уснуть прямо в общей гостиной. Вскоре Драко пересел ближе к Забини, чтобы обсудить предстоящий матч по квиддичу. Постепенно их разговоры утихли, и сонные слизеринцы разбрелись по комнатам. А в это время солнце уже затронуло уголок горизонта, медленно отодвинув тьму.***
Треск поленьев в камине по-домашнему ласкал слух. Драко пил вино, растянувшись на диване, и вслушивался в завывающий ветер за окном. Иногда мелкие брызги дождя, возникающие из ниоткуда, накрапывали на окна резким порывом, и от этого юноше становилось почему-то особенно приятно. Хороший алкоголь оставлял после себя сладкий привкус на языке и жжение в грудной клетке. Когда этот бархат со временем слегка притуплялся, Малфой вновь делал глоток, запоминая каждую вкусовую нотку. «Такое наслаждение может изгадить только дерьмовый собеседник», — устало подумал Драко, услышав несмелые шаги в коридоре. Юноша удобнее расположился на диване, опустился ещё ниже, в надежде что Грейнджер свалит, не увидев его, и сделал глоток вина. Тем временем, Гермиона приближалась к гостиной, отмахиваясь от внутреннего призыва убраться подальше отсюда. Остановившись перед диваном, она выждала некоторое время, потому как надеялась, что Драко что-нибудь скажет ей. Втянув побольше воздуха, она выпрямила плечи и громко позвала: — Малфой! Он не ответил ей. Драко продолжил лежать на диване, наблюдая за тлением трухлявого полена в камине. — Малфой! — ещё громче повторила Грейнджер. Сначала раздался досадный вздох, а затем его голос: — Ты умираешь? — Нет, — вопрос поставил Грейнджер в недоумение. — В мэноре кто-то посторонний, помимо тебя? — Да нет же. — Тогда отвали, — оборвал он. Малфой перекатился на бок, подмяв под себя подушку, и стал ждать, когда Грейнджер уйдёт. Он буквально чувствовал на себе её взгляд. И не выдержав, Малфой привстал и взглянул на неё. Сдвинутые брови, складка на переносице, вздёрнутый нос, впалые щёки и по-детски недовольное выражение лица. Ничего не изменилось со школьных времен, разве что Грейнджер сильно скинула в весе и стала похожа на дохлую селёдку. — Я же тебе сказал, чтобы ты не попадалась мне на глаза. Свали уже. Удивительно, но Малфой сам для себя отметил, что не чувствовал злости или раздражения. Грейнджер даже не бесила его. Ему лишь хотелось, чтобы она просто оставила его в покое. Он ощущал неимоверную усталость, которая укачивала его со всех сторон после выпитого вина, а диван казался ему сейчас самым подходящим местом. — В том-то и дело, что у меня нет палочки. — Рождество ещё не скоро, Грейнджер. Так что подарка не жди. Трансгрессируй. — Я не могу, Малфой, — с явным раздражением процедила она. — Любое перемещение контролируется правительством, правительство у нас сейчас — это многоуважаемые Пожиратели смерти, а я являюсь, на минуточку, разыскиваемым преступником, — с расстановкой, словно объясняла отсталому в развитии человеку, проговорила Грейнджер. — А без палочки ты не можешь замести след, — закончил за неё Драко. — Именно. Малфой сел. Какое-то время он следил за пламенем, который ласкал поленья в камине, и казалось, что этот самый огонь обнимал и Драко. Он выпил слишком много. Ему нужен был отдых. Юноша не помнил, когда он в последний раз забывался сном, где его не преследовали голоса Нотта, отца или же самого Волан-де-Морта. Сон — спасительная шлюпка, которая помогала на время сбежать от реальности — превратилась в его наказание, где собственное воображение и страхи туго обвивали его, не позволяли дышать. Грейнджер неспешно обошла диван, проведя кончикам пальцев по приятной обивке, и заняла место на другом конце. Она вжалась спиной в спинку дивана, старалась как можно дальше отодвинуться от Малфоя. Драко взглянул на неё. Грейнджер была тощей и изнурённой. Руки обвивали бинты, на шее ярким пятном пылала гематома, губы разбиты, а под глазами залегли мрачные тени. «Она больна», — подумал он. Гермиона исподлобья следила за ним. Прищурившись, Малфой осматривал её, и Грейнджер не смогла распознать значение этого взгляда. Драко сидел, сгорбившись, как старик. Отросшие пряди лезли ему на глаза, щёки были впалыми. И Малфой постоянно дёргал левой ногой, словно волновался, но, казалось, он не замечал этого. «Ему нужна помощь», — подумала она. — Как твои?.. — не договорив, он кивнул на бинты. Грейнджер невольно провела ладонью по другой руке, задев ногтем край ткани. — Спасибо тебе, Малфой. Если бы ты не помог мне, я умерла, — и, сделав над собой усилие, она посмотрела она него, повторив, — спасибо. — Это не моя заслуга. Тебя спасла Лунга, эльф. Она лишь явилась ко мне и сообщила о тебе. — Что это было за чудовище? Гермиона помнила, как в ней зудел адреналин, он обежал каждый нерв, зарядил её тело энергией. И желание жить заставляло её бороться до конца. Почему же ей было плевать на себя, когда она падала с лестницы? — Вообще-то его зовут Лорд Ульрих, — голос Малфоя прервал её размышления. — Лорд Ульрих?! Вы действительно дали кличку чудищу, которое жрёт людей? — Это мой домашний питомец, — небрежно бросил Малфой, поведя плечом. И встретив изумлённый взгляд Грейнджер, он спросил, — чем твой рыжий комок шерсти, который ты таскала с собой повсюду, лучше моего Ульриха? И я сейчас имел в виду не Уизли, а кота. — Живоглот не ел людей, — Гермиона клочковато засмеялась, ей было сложно осознать, что они действительно обсуждают это. — Даже если самого доброго пса не кормить, рано или поздно он кинется на человека, — парировал Драко. — Ульрих просто хотел есть. Он жил в одиночке почти четыре месяца, его можно понять. Он замолчал. Гермиона не ответила. Тем временем ночь в своём величии возвышалась на мэнором и нежно целовала чёрные кроны деревьев. Они тихо шелестели из-за едва ощущаемого морозного ветра. Тишина, которая царила в холле замка, прерывалась редким треском камина. Оба волшебника сохраняли молчание. Удивительно, но сейчас, сидя рядом с потенциальным врагом, Грейнджер чувствовала себя спокойно. Последняя неделя скитаний растянулась для неё на нескончаемый отрезок времени, и Гермионе было приятно наконец-то избавиться от одиночества. Они просто сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и каждый думал о своём. Внезапный скрежет раздался у окна. Нахохлившаяся коричневая сова уселась на подоконнике, впившись в двух молодых людей оранжевыми глазами. Драко приблизился к птице. У него было плохое предчувствие. Блейз не мог так быстро ответить, а больше Малфой ни от кого вестей не ждал. Послание было написано размашистым почерком. Автор явно спешил.«Малфой, ты срочно должен вернуться. Волан-де-Морт принял решение казнить твою мать. Рогнеда».
Сердце ускорило бег, и оно билось так, словно хотело выбраться из грудной клетки наружу. Малфой стал лихорадочно перебирать мысли, сжимая в руке пергамент. Действовать нужно было незамедлительно. — Что-то случилось Малфой? — поинтересовалась Грейнджер. Вот оно. Спасение. Малфой понимал, что поступит подло, но сейчас это было единственный выходом. — Ты хотела выбраться, Грейнджер? — спросил он, размашистым шагом направляясь к ней. — Я могу помочь тебе в этом. Он цепко схватил её за руку, чтобы она не смогла вырваться. Грейнджер извивалась, пыталась что-то сказать, но было поздно: Драко Малфой трансгрессировал вместе с ней в резиденцию Волан-де-Морта, чтобы обменять её на свободу Нарциссы.