***
Погода беснуется, кажется, сегодня она с нами на одной волне. Резкие ледяные порывы выхватывают из воздуха стаи мокрых снежинок, упорядочивают их в единый поток и умело задувают мне за шиворот. Ёжусь, мокну, зябну, продолжаю наблюдать. Вот уже час Динка и Линдеманн сидят в одной из просторных уютных кофеен центрального проспекта города. Они встретились в пять у университета, немного прогулялись пешком, и уже не знаю, кто кого, но кто-то из них, очевидно, склонил кого-то продолжить общение в тёплом заведении; что и говорить — сегодня не самый приветливый денёк для прогулок на свежем воздухе. Моя куртка уже давно промокла, мех на капюшоне скатался в заострённые пучки, хорошо, что обувь ещё держится, и ноги пока в тепле. Не знаю, как нам удалось проследовать за парочкой от места их встречи до самого проспекта незамеченными. Пока эти двое занимались обоюдным забалтыванием — а они это умеют, они это могут! — мы с ребятами крались следом, отставая от преследуемых на пару поворотов, щемясь по закоулкам, прижимаясь к обледеневшим стенам домов. И вот сейчас они сидят за самым близким к панорамному окну столиком и мило смеются, поедая тортик, запивая кофеёчком. Если бы чудо-Дина не являлась порождением моей собственной фантазии, моим личным спецпроектом, эманированным в жизнь этой талантливой рыжей актрисой, я бы Динку возненавидела — настолько искренне она хохочет, настолько заинтересованной в собеседнике она выглядит, настолько раскрепощённой она себя чувствует. Вижу: она поднимается и выходит из зала — видимо, в туалет. — Алло, Юль? Вы ещё там? Он недвусмысленно намекает на то, чтобы продолжить общение у него дома! — судя по фоновым звукам, Дина разговаривает, сидя на толчке. — Мы здесь, но скоро уже в ледышек превратимся! Я прячусь за грузовиком кока-колы, да, тем самым, у супермаркета через дорогу. Колёса высокие, и из-за них удобно наблюдать за вашей милой беседой. Молодец, что выбрала столик у окна, кстати! — А Олег где? А Маруся? — Олег и Маруся надвинули капюшоны до носов — так, что и матери родные не узнают, и сидят сейчас возле входа в кафешку на лавочке, изображая парочку бедных влюблённых студентов. Все остальные будут ждать у Линдеманновского дома — они подтянутся по сигналу, когда придёт время! Звук спускаемой в унитазе воды оглушительным грохотом травмирует мой слух. — Дина! Возвращайся давай в зал, хватит в сортире прохлаждаться! — Иду-иду, кстати, а чем он сейчас занимается? Интересный вопрос. Вновь выглядываю из-за колеса грузовика, чтобы посмотреть на красующегося в окне Линдеманна. — Что-то в телефоне набирает. Это уже интересно... Ну давай, удачи! Отключаюсь и продолжаю наблюдение. Пальцы ног начинают неметь, пальцы рук покраснели и почти не гнутся. Нос хлюпает, под ложечкой сосёт. Сумерки, спустившиеся на город, затрудняют обзор. Перевожу взгляд на своих боевых товарищей — Олег и Мара с напускной неприязнью взирают в мою сторону, на их лицах отчётливо читается раздражение, усталость и нетерпение. Ребята, мне тоже холодно, тоже страшно, да и перед вами стыдно — не нагнетайте! Сию же секунду получаю смс от Маруси: "Ну когда уже? Долго нам тут мёрзнуть?". Пока думаю, что ответить, вижу, как наша сладкая парочка за стеклом встаёт со своих мест (Линдеманн платит по счету), одевается (Линдеманн подаёт чудо-Дине пальто) и покидает заведение (Линдеманн открывает перед ней дверь и помогает спуститься по обледенелым порожкам). Тот ещё джентльмен, как я посмотрю! Ловит такси, и они покидают нас, уносясь в серую промозглую даль на жёлтом казённом "Форде". Ну что ж, значит за ними, адрес я знаю — в подъезд, к батарее, греться!***
Добираемся до его дома на автобусе — спешить некуда, мы уже знаем, что они едут к нему. С Диной мы заранее условились, что как только дело запахнет керосином — в том, что он непременно постарается затащить её в койку, я не сомневаюсь — она выйдет в ванную под предлогом "освежиться", по пути постарается отпереть входную дверь и черканёт мне смс. О том, что делать, если она не сможет открыть дверь или послать смс, мы не подумали. В этом случае, наверно, она должна просто орать. Или стучаться в окно — мы будем рядом, мы услышим. Но сейчас я об этом не думаю — надеюсь на лучшее, буду ждать сигнала, звука отпираемого звонка в двери Линдеманновской квартиры. А для начала нам ещё нужно попасть в подъезд — на двери кодовый, значит, будем караулить, пока на улицу не выйдет кто-то из лояльных жильцов. Ждать приходится недолго — очень скоро кодовый противно попискивает, и нам навстречу выползает древняя, но крепкая старушка. Пытаемся проскользнуть внутрь — но старушенция перекрывает путь, намертво забаррикадировав дверной проём своими грозными телесами. — Эй, молодёжь, вы к кому? — Мы... в тринадцатую! — ляпаю наобум я. — А... в тринадцатую... Ну проходите. Спортсмены. Непонимающе переглядываемся с ребятами, тем не менее, не теряем времени и проникаем внутрь. Наконец-то тепло! Так, его окна на третьем этаже, крайние слева. Поднимаемся, ведя счёт лестничным пролётам. По шесть квартир на этаж. Ах, тринадцатая... Это его квартира. Я знаю его окна, а вот просчитать порядковый номер не догадалась. Вот чёрт, перед бабкой-цербером уже спалились. Хотя, рано ещё паниковать. Обосновавшись возле батареи на пролёте между вторым и третьим этажами, ждём. — Юль, может ребят пока позвать? — Олег отнимает потеплевшие кисти со сбитыми костяшками от липкой батареи. — Да, зови. Он спускается вниз, оставив дверь подъезда открытой, делает звонок, и вскоре к нам присоединяются ещё трое пацанов из клуба. Они продрогли покрепче нашего, решаем пока на улице никого не оставлять, толчёмся на лестничной клетке, сперва тихонько перешёптываясь, затем уже переговариваясь вполголоса, а после и вовсе переходим на полную громкость. Нервозность и возбуждение концентрируются вокруг — мы инстинктивно избавляемся от них, изгоняя волнение из себя через активную болтовню. Смски всё нет — начинаю волноваться. Oткуда-то сверху раздаётся заветный щелчок. Замираем, резко умолкнув — а вдруг это кто-то из соседей? А вдруг сам Линдеманн? Но за щелчком ничего не следует — значит, Динке удалось открыть дверь. — Действуем по плану, — уверенно командую я, хотя прекрасно отдаю себе отчёт в том, что нет никакого плана, есть только ва-банк, пан или пропал, и отступать нельзя — у зверя заложник. На цыпочках поднимаемся к двери, осторожно берусь за ручку и поворачиваю её. Дверь поддаётся. Один за другим, как есть, вшестером, просачиваемся в тёмную прихожую. Скромно у него, просторно, мебели по минимуму — не похоже на пещеру извращенца, скорее, обычная холостяцкая халупа. Последний из вошедших ребят запирает дверь за собой и остаётся её охранять. Мне по-настоящему страшно. Раньше была игра, а сейчас, кажется, мы доигрались. Ну, в бой. Врываемся в гостиную с диким топотом, размазывая принесённую на ботинках талую слякоть по паркету, и застаём картину маслом: полуголая Динка полулежит на диване, а разгорячённый Линдеманн в штанах и одной лишь майке, позволяющей в деталях разглядеть могучий рельеф его, чего уж там, прекрасного тела, полунависает над ней. Поднимает глаза на нас — о да, ради такого изумления стоило всё это затевать! Сальная мордаха бывалого героя-любовника мгновенно обретает потерянное, обескураженное выражение, которое так же мгновенно сменяется злобной, неистово злобной маской. — Ты? — только и в состоянии выдавить из себя он, рассмотрев меня в авангарде вторженцев. — Ну наконец-то, ещё немного, и мне пришлось бы... — визжит Динка, моментально вскакивая, хватая свои вещи со спинки дивана и спешно одеваясь. — И ты? — Линдеманн переводит взгляд с меня на неё, затем обратно, затем обводит глазами всех собравшихся, и тут, кажется, до него начинает кое-что доходить. — И я, — отвечает Динка, — жертва твоего несостоявшегося изнасилования. Заяву напишу легко, с меня станется, так что веди себя хорошо и делай, что тебе говорят, а то загремишь за попытку изнасилования! Смотрю на неё — подтянутую, резвую, дерзкую, любуюсь и понимаю: она не играет уже. Роль сыграна, а эта безжалостная соблазнительная бестия, словно сошедшая с пин-ап плаката — и есть Динка. Подруга, раскрывшаяся передо мной сейчас с совершенно неведанной доселе стороны. Красивая и свирепая. Всем бояться! Её слова обрушиваются на Линдеманна сокрушительным ударом — что, не ожидал, Синяя Борода? Наблюдать его таким воистину приятно, я буквально заряжаюсь уверенностью от этого зрелища. Не узнаю себя и вот уже тоном чекистки (в кожаном плаще и пыльной фуражке, всенепременно) командую: — А сейчас, господин Линдеманн, мы с Вами побеседуем начистоту. Видимо, уверенный тон влияет на ребят как призыв к действию — Маруся махом завладевает Линдеманновским мобильником, схватив его с тумбочки возле дивана, ещё двое хватают растерянного здоровяка под руки и держат, пока мы с Олегом тащим с кухни стул. Линдеманн вырывается, и он один уже почти одолевает двух молодых бойцов, но Олег вовремя поспевает — ударом под дых он заставляет нашего пленника согнуться, а последующим ударом в челюсть отправляет того прямо в стул, впечатывая его туда и спешно скрепляя силой заведённые за спинку стула руки приготовленной заранее верёвкой. Зверь обездвижен. Глаза его налиты кровью, он в бешенстве, но он обездвижен. Дабы не растерять боевой настрой, перехожу к сути дела: — А теперь расскажи-ка мне, что ты сделал с Анькой? Мара, ты пишешь? — оборачиваюсь на подругу, уже вовсю ведущую видеозапись происходящего на свой мобильник. — Ты ебанутая, — слышу я, и наглая морда в очередной раз сотрясается под ударом Олегова кулака. — Что, это твои методы, сучка, толпой на одного? — А насиловать беззащитных девчёнок — твои методы? Слушай сюда, гнида, ты расскажешь мне всё! Всё о том, что сделал! А иначе Динка напишет заявление, и обвинение в попытке изнасилование станет толчком к дополнительному расследованию — сам знаешь, что у полицаев ты на карандаше! Рано или поздно они докопаются до всех твоих секретов, им нужно только повод дать — а он, как ты уже понял, у нас есть! Сколько верёвочке не виться... Так что я слушаю! Переведя дыхание, он долго молчит, и это уже начинает выводить меня из себя. Наконец, он решает говорить: — Аньку я любил. А ты её портила. Я её потерял. Лучше бы на её месте была ты, бесполезный биомусор. Пропускаю эту дребедень мимо ушей — пора переходить к сути дела. — Так любил, что двух месяцев не прошло, как ты уже затаскиваешь в койку очередную молодку? А сколько их было до Динки? Ты всех их убиваешь, или Анька действительно была особенной? — Я никого не насиловал! Ты же видела фото — разве видно на них принуждение? Или тебя злость берёт, что она была моей? У нас была настоящая, взаимная страсть! Как у мужчины и женщины — тебе не понять, дефективная. — Ты мне зубы не заговаривай! Говори, зачем ты её убил! Снова молчит. Жду, Все ждут. Обводит взглядом набитую людьми комнату и самодовольно ухмыляется. — Вы все сумасшедшие. Стайка бешеных зверёнышей. Маруся делает шаг вперёд и тычет камерой телефона пленнику в лицо: — Говори давай на камеру, как ты убивал Аньку, и мы пойдём. Выбора у тебя нет — ответишь за все свои грехи! Пленник скалится в камеру, будто издеваясь, и медленно, чётко произносит: — Я никого не убивал. Олег срывается с места и одним ударом стирает оскал с наглой физиономии, но зверь крепок, и одного удара ему мало. Олега не остановить — он уже вовсю метелит обездвиженное тело по корпусу, и на секунду мне показалось, что умом он не здесь, не с нами, настолько отстранённым был взгляд моего друга. Наконец, ребята оттаскивают его, и теперь со стула на нас смотрит уже не непобедимое грозное животное, а очень даже... победимое. Да, он тоже смертен, хоть и выглядит, как бессмертный, как античный бог. Пришли новые боги и повергли его. — Вы настолько тупы, что сами роете себе могилы, — еле слышно произносит он и заходится в громком, нездоровом, ненормальном хохоте. Даже со связанными за спиной руками он страшен. Раненый зверь всегда страшнее здорового. Меня сначала парализует, затем накрывает волной ярости, и вот уже я готова вцепиться когтями в его морду и рвать её, пока от этой наглой физиономии не останется ничего, кроме кровавого месива, как вдруг... — Что здесь происходит? Оборачиваемся на голос и видим в дверях Ландерса в сопровождении двух офицеров. Все трое мне знакомы, но... Нет, я решительно ничего не понимаю!***
Замечаю, что наш пацан, оставленный на шухере, тоже здесь, а на запястьях его красуются наручники. Один из офицеров подходит к Линдеманну и освобождает того от пут — зверь поднимается в полный рост, нависая над всеми нами, набившимися в комнату, как селёдки в банку, окровавленный здоровяк... — Значит, Юлия, ты меня не послушала и не оставила своих затей. Что ж, очень жаль, — слова принадлежат Ландерсу. — Господин Ландерс... Что Вы здесь делаете? — Соседка вызвала полицию, сообщив о шуме в подъезде. Дежурный по участку пробил адрес и выяснил, что именно в этом подъезде проживает свидетель по громкому уголовному делу. Сразу позвонил мне как следователю по этому самому делу — и вот я здесь. Вижу, вовремя подоспел! Хорошо, что вы ещё дел натворить не успели. Хотя на арест вы — вы все — себе уже заработали. Наблюдаю испуганные лица друзей, их взгляды сосредоточены на мне... — Это всё я! Моя идея, ребята ни при чём! — воплю отчаянно. — Я не сомневаюсь, что идея самосуда над невинным человеком — твоя, но закон есть закон. Офицер, вызовите ещё пару машин, нам придётся сопроводить всех этих молодых людей в участок для беседы. — Не арестовывайте их! Только меня! — я не унимаюсь. — Разберёмся, — огрызается Ландерс и поворачивается к хозяину квартиры: — А Вам, господин Линдеманн, мы приносим свои извинения. Вы можете засвидетельствовать побои и написать заявление о незаконном вторжении, лишении свободы и нанесении телесных повреждений. — Уж я напишу, господин Ландерс, я их всех засужу! — Линдеманн говорит неожиданно тихим, даже жалобным тоном, разминая затёкшие руки и утирая огромными ладонями кровь с лица. — Особенно эту психбольную, — он бросает в мою сторону брезгливый взгляд, — и эту шлюху, — смотрит в сторону раскрасневшейся Динки, — и его, — на этот раз взгляд обращён на Олега. — Ты мне за всё ответишь сучёныш, я тебя сгною! Будто пребывающий в туманном сне до сего момента, Олег выныривает в реальность, и его кулаки снова сжимаются. — Что... ты сказал? — он вырывается вперёд, на его лице застыла гримаса животной ярости, я вижу разницу, я понимаю, что сейчас он контролирует себя, действует осознанно, и всё может стать ещё хуже... — Ты кого сучёнышем назвал, папаша? Он бросается на выпрямившегося в полный рост Линдеманна и сходу пробивает тому в скулу. Офицеры не поспевают к эпицентру конфликта — из-за тесноты они оказываются буквально зажаты в людской толчее. Тем временем Линдеманн перехватывает в воздухе занесённую для очередного удара руку Олега, и сам пробивает тому в висок. Олег теряет равновесие и падает, крепко вцепившись в полёте в майку Линдеманна. Несмотря на разницу в весе, здоровяк оказывается неспособен устоять на ногах — он летит вслед за Олегом, в процессе падения бесконтрольно цепляясь за стену. Стена над диваном завешана старомодным узорчатым ковром — такие висели в квартирах наших бабушек и дедушек, то ли для сомнительного декора, то ли для тепла, то ли для звукоизоляции. Странный артефакт в современном жилище, хотя чего ещё ожидать от этого психа — он же старпёр... Захваченный мёртвой хваткой мощных ручищ ковёр не выдерживает веса падающих в единой сцепке тел, срывается с гвоздей и обрушивается на пол, погребая под собой барахтающихся в звериных объятиях мужиков. Упавший ковёр обнажает стену, и не только её — в верхних углах с обеих сторон образовавшегося перед нами пустого прямоугольного пространства мы видим маленькие камеры, вмонтированные в самодельные ниши прямо над диваном. Над тем самым диваном, где совсем недавно валялась полуголая Динка. Камеры... под ковром... Выпутавшийся из коврового плена хозяин жилища прослеживает наши взгляды и вдруг начинает истерично вопить: — Это для безопасности! Это моё! Это частная собственность! — Вообще-то, господин Линдеманн, Вас пока никто ни о чём не спрашивал, — спокойно возражает Ландерс. За сегодняшний день я ещё не видела той волшебной улыбки, которая и делает его простецкое лицо особенным, и кажется, уже не увижу. Ландерс опускается на пол, совершенно не обращая внимания на отползающего в сторону Олега, спесь с которого, кажется, сошла так же внезапно, как и напала на него. Полицай скрупулёзно ощупывает края ковра, пока, наконец, не обнаруживает две едва заметные дырочки по разным углам полотна. Становится ясно, что миниатюрные глазки камер были искусно замаскированы узором коврища, удачно затерявшись в психоделическом орнаменте и выполняя непонятную нам пока функцию. — Похоже, господин Линдеманн, Вам тоже придётся проехать с нами в участок, — не поднимая глаз, всё ещё таращась на отверстия в пыльном тканом полотне, проговаривает Ландерс. — А завтра же утром я получу ордер на обыск Вашей квартиры.