весна на полароидных снимках

чонгук влюбился. он медленно прикрывает глаза, водя холодными шершавыми от совершенно не заботливой декабрьской стужи пальцами по светлеющему снова в темный свежему снимку кого-то очень важного. намджун сидит спереди и не обращает внимание, потому что он очень занят; его потрепаная отцовская импала противно скрипит и дергается в разные стороны, как непослушный щенок, он пытается завести замерзший мотор и с восьмого устало-раздраженного 'черт, детка, давай, постарайся' у него получается. чонгуку хочется и не хочется, но намджун все-таки заводит и они трогаются с ужасными толчками острых пружин прямо в ноги. чонгуку следовало бы возмутиться и в который раз попросить выбросить отслуживший свое кусок металла куда-нибудь, наконец-то, где ему найдется свое настоящее место и купить новую тачку. но чонгук отчего-то (откого-то) не возмущается, он хмурится и старается вспомнить, снова ощутить на себе чужое присутствие, и детка едет медленно и обессиленно, покачиваясь плавно из стороны в сторону от минимального морского бриза точеного моря, находящегося за сто километров. чонгук думает, что это чертовски глупо и совершенно неправильно, потому что ему уже двадцать два. он чувствует себя на все шеснадцать с половиной, аккуратно сминая в руках уголок последнего его человеческого начала. свою последнюю попытку начать что-то, как нормальные люди. глаза открывать не хочется. на следующее утро он все еще помнит. он помнит комнату, в которой он сидел; кислотно-желтые и в некоторых местах заклеянные нелепыми агитаторскими плакатами против того, что мы сейчас, к сожалению-прискорбному счастью имеем, назойливо мигающую дешевую гирлянду и замусоленные чужими руками (потому что дорогие) фотографии кого-то с кем-то, улыбок с улыбками, рук с руками и так далее. был домашний концерт, на который чонгук от великой скуки решил все-таки прийти, но на самом деле его притащил сюда намджун исправлять ошибки скудного прошлого, все радостно и с тем самым чувством пели какие-то песни, которые он никогда не слышал. а может, и слышал. среди десятка чужих улыбающихся некрасивыми улыбками лиц, среди веснушек на впалых щеках, недо-загара, неровных зубов и спутанных ресниц чонгук заметил его. на самом деле, не заметить было сложно. возможно, все собрались здесь именно поэтому. комната была заполнена, и пара открытых окон совершенно не спасала от смертельной духоты, но чонгук смотрел только на него. он кричал в микрофон с гитарой в руках, окруженный другими парнями и девушками; его сатиновые золотистые волосы разрезали воздух и чонгуковские запястья, хриплый сорванный низкий голос заползал под кожу, разрывая вены и капиляры в глазах, тонкие длинные пальцы быстро перебирали по струнам и чонгук находил в этом что-то знакомое, когда доставал свой полароид и наспех делал фотографию. он улыбался другим своей угловатой улыбкой, а потом тянулся на встречу чужим губам, зарываясь теми самыми длинными тонкими пальцами в чужие волосы, в чужие плечи, шею и туловище. вырывая к чертям чонгуковское сердце с огромным пробегом. чонгук знал, что, кажется, у него нет никаких шансов, но он был рад, что смог смотреть на него. закрывать глаза теперь не хотелось. намджун сказал, что чонгук преувеличивает, но пообещал узнать что-нибудь. будильник противным треском заставил чонгука проснуться и вспомнить о том, что через три дня рождество и они сегодня с намджуном идут за елкой и прочим-прочим-прочим в икею. вообще, чонгук был против, потому что у них не так уж и много денег (вообще нет), он искренне пытался убедить намджуна, что студентам второго курса института искусств можно обойтись и без всех этих заморочек на счет красивых елок, прямо как из канноных фильмов про рождественские чудеса, но намджуну, кажется, было совершено все равно. ему вообще часто было все равно. чонгука бесила эта детская настойчивость в совершенно не стоящих того вещах, но намджун был отличным хеном и старшим братом, который платил за их общую квартиру и готовил вполне съедобную еду. не ресторановскую правда, как в самых лучших домах лондона, а самую простую, банально-домашнуюю. честно сказать, чонгуку нравилось так даже больше. они ходили по икее не меньше трех часов и внутри чонгука зародилась настоящая ненависть к шоппингу. и к намджуну. вообще, она зародилась спустя двадцать минут пребывания в преисподне по-икеевски, тогда намджун пытался выбрать между белой и цветной герляндой; в итоге они решили взять обе. вернее, намджун решил, потому что ему самому вдруг надоело стоять и как самый настоящий кретин выбирать между этими проклятыми герляндами. он удобно усадил чонгука в тележку, назойливо мельтешащего под ногами в своем черном прохладном для январской метели пальто, укутал его теплым огромным бордовым шарфом, потому что на него действовала скидка в восемьдесят пять процентов и он стоил копейки, и попросил сидеть тихо, если от него все равно нет никакого толка. стремные продавщицы с неровно высветленными волосами кокетливо улыбались желтыми зубами и предлагали свою ненужную никому помощь. чонгук потянулся в карман и достал сигарету, прикуривая. жирная женщина с двумя детьми осуждающе посмотрела на него своими заплывшими глазами-щелями и что-то противно пробормотала своим спиногрызам о 'курение вредит' и 'ты будешь таким же, если..'. что если, чонгук не расслышал; оно и к лучшему, наверное. ким копался в ароматизирующих свечах по скидке и совершенно не слушал просьбы чонгука взять ванильные и скорее пойти домой, когда чонгук скучающим взглядом изучая тоскливые предрождественские лица людей, заметил того парня с домашнего концерта. он стоял у стенда с забавными носками с оленями, они, кстати, тоже были по распродаже, и намджун, конечно же купил им две пары, ужасно мерзкие пары зелено-красных носков с оленями. и самый классный на свете парень сейчас стоял там, трогал своими руками эти безвкусные носки и улыбался. внутри чонгука разгорелось синим пламенем желание заснуть голову в петлю. — эй, мелкий, я взял ванильные... — намджун раздраженно прикрыл глаза и хлопнул младшего по затылку, отбирая почти докуренную сигарету из рук ничего не соображающего чонгука. — ну что за ребенок! чонгук, тебе уже двадцать два, в конце концов! сколько раз я говорил тебе не курить в общественных местах? я сейчас эту сигарету о твой язык затушу... отныне, на них смотрели не только мерзотные консультанши из соседнего отдела, но и, кажется, вся икея. намджун низко кланялся, сталкиваясь козырьком своей мутной кепки о грязный вонючий кафель, раздаривая никому ненужные извинения, пока чонгук совершал несколько попыток суицида одновременно. потому что парень с домашнего концерта, с той самой гитарой в руках и с тем самым убийственным низким голосом смотрел прямо на него, прямо на чонгука, прямо в чонгука. должно быть, сейчас он смотрится жуть как комично: он нелепо сидит в тележке, загруженной всякой ерундой, на нем самая ужасная в мире шапка санты, повязанный вокруг его шеи скидочный, пахнущий абсолютной китайщиной шарф и глупая улыбка на потрескавшихся губах. тэхен наконец-то смотрит ему в глаза, и чонгук готов поклясться, что его сердце тогда остановилось. по-настоящему, клинической смертью остановилось. потому что тот самый парень с домашнего концерта улыбнулся в ответ. самой настоящей глупой угловатой улыбкой, смотря чонгуку в глаза. улыбнулся чонгуку. улыбнулся. чонгуку. в глаза. в губы, в руки, в легкие, в волосы, в сердце и куда еще можно придумать. чонгук ловил головокружение. смотрел, запоминал и отпечатывал в подкорке мозга. навсегда. последний шанс начать жить, как нормальные люди. последний шанс и свежий, еще теплый полароидный снимок с загнутым углом справа. снимок своей мечты. чонгук нечаяно; но этого того стоило. этот парень возможно его рождественское чудо. возможно, но чонгуку кажется снова пять и его почему-то не по-детски мажет и трясет. они все еще смотрят, глаза в глаза, через толщу мыслей чонгука пробивается окружающая суета и намджун везет чонгука к кассе. отдел с забавными носками с оленями был проехан. намджун везет чонгука до самой парковки, но на выходе чоновские пальцы перехватывают краешек чужого коричневого пальто из синтетической шерсти и робко тянут. вообще, робко это не в стиле чонгука. и вся эта розовая чепуха, что произошла ранее, тоже. но, как говорится, мода никогда не стоит на месте. ким останавливается и опускается к чонгуку лицом. выглядит забавно, но сейчас ему не до этого. — хен, пару минут назад я встретился взглядом с любовью всей своей жизни, — чонгук тупо пялится на дпсника, махающего руками туда-сюда, будто он ветрянная кукла, и снова закуривает. намджун отчего тоскливо вздыхает и тихо бурчит о том, что курить так много нельзя. чонгук уже слышал и ему не интересно. они медленно двигаются по скользкой заледеневшей дороге к побитой машине в самом конце бесконечной парковки. намджун ловко выгружает чонгука и все остальное немало важное из импровизированной тачки на время и — хен, давай спиздим эту тележку, а? чонгук таращится своими детскими наивными глазами как бы в намджуна, но попадают они не по нотам и в пусанскую пустоту. намджун оглядывается по сторонам и закидывает 'их новую тачку', как шутит чонгук, в еле закрывшийся багажник. в этот раз детка заводится быстро и они под любимую back in black эйси диси и летят в домашнюю неизвестность. уже привычно. чонгук ритмично постукивает по бардачку своими музыкальными ровными пальцами и постепенно засыпает. они практически проезжают море, но вдруг чонгук просит остановить, намджун на секунду замечает в глазах напотив вселенскую тоску, старательно подавляемую багровыми отблескам огня любимой зажигалки. ким всерьез беспокоится за состояние легких чонгука, поэтому, он паркует машину не совсем там, где нужно, достает бутылку дешевого паршивого вина по скидке и тонкий колючий плед, прямиком из самого детства. они сидят молча, чонгук больше не курит, но много пьет, потому что намджун за рулем, и иногда возится в холодной воде. чонгук с горем осознает, что его выдержке пришел свой логический конец, аккуратно сжимая недавно присланное кое-кем очень важным письмо. от осознания ему хочется прыгнуть в воду совершено нагим, доплыть холодным айсберговым телом до середины и стремительно пойти ко дну, по классике жанра. на деле приходится сдерживать мерзкий комок из прошлого, слез и неминуемого настоящего. он падает головой на колени к своему почти что брату и обессиленно снимает свой ошейник. — намджун, помнишь, на прошлое рождество ты подарил мне стеклянный шар, потому что я разбил свой старый? — почти что ровным голосом прошептал чонгук, судорожно ловя руку лучшего друга в свою. намджун согласно кивает и улыбается. — конечно, помню! ты был тогда таким расстроенным, серьезно, я в последний раз тебя таким видел, когда тэхен уехал. — он хрипло смеется и мягкой рукой проводит по волосам чонгука, аккуратно перебирая и вживляя непонятную надежду на что-то из ряда вон выходящего, непривычного и давно отвернутого. намджун ему за мать, отца, старшего брата и лучшего друга. намджун ему за всю вселенную и даже больше. — я и его разбил, хен. не хотел тебе говорить, я боялся расстроить, поэтому вот, возьми, — чонгук вытаскивает из кармана блестящие, отдающие новизной и пластиком ключи с брелком управления и вкладывает в холодные руки намджуна. ким криво улыбается и старается делать вид, что все в порядке, когда в металлической груде обломков различает ключи с логотипом шкоды на пульте управления. в голове и груди немой вопрос 'откуда?', но чонгук простит ничего не говорить и захлебывается собственными слезами-соплями и безымянной горечью утраченного вникуда времени. они жмутся друг к другу и вместе плачут навзрыд, отыскивая на рождественском небе ту самую точку невозврата и новой клеточки один на один, чтобы начать все заново. чонгук встает, отряхивается и настоятельно просит поехать домой, кривя свой рот в почти улыбке. намджун просит не улыбаться и потеряно садится за руль, укладывая спящего чонгук на задние сидения и укрывая немного холодным пледом. детка снова заводится с первого раза и что-то ему подсказывает, что дорога обещает быть длинной. на заднем сидении, у двадцати двух летнего чон чонгука в кармане любимого чёрного пальто под сердцем полароидный снимок кого-то важного, с немного загнутым углом. последний шанс начать жить, как нормальные люди.

и просыревшее письмо, пахнущее целой галактикой.