весна на полароидных снимках

перегоревшая лампочка в коридоре с тихим скрипом покачивалась из стороны в сторону, уставшие голодные медсестры снували туда-сюда, принимали надоедливые телефонные звонки и раздавали таблетки, в палате чонгука был настоящий ад — кондиционера не было, открытые окна совсем не спасали и пользы от них было столько же, сколько пользы получает собака от своей пятой лапы, ведь с редким жарким ветром вся собранная в городской суете грязная горячая пыль залетала в комнатку, пачкала шторки и размазывалась по подоконнику, засыпая свежие трупики мух и прочей мелкой живности, сдохшей от невыносимой жары. чонгук прикрыл глаза и вдруг обнаружил, что терпеть не может больницы; терпеть не может все эти баночки-скляночки с проклятыми пилюлями и порошками, проклятые грязные стены запачканные кишками убитых мотыльков, молей и остальных букашек, которые по несчастью с ветром попадали сюда, недовольные морды злобных медсестер, их вечные скучные рассказы и жалобы на жизнь, скучный невкусный поек и полную тишину — иногда только где-нибудь в конце корридора послышится чей-нибудь жалобно-притворный смешок, чья-нибудь понимающая усмешка или протяжный молющий стон. чонгук думал, что все в этой сумасшедшей больничке несчастны и находил это место смертельно тоскливым. единственным, да и, пожалуй, достаточно весомым аргументом коротать здесь свои необыкновенно скучные деньки был ви. чонгук думал, что он слишком несправедливо сюда не вписывался — ви был забавным, чуть-чуть придурковатым, много разговаривал о какой-нибудь совершенной глупости, он выглядел слишком ярко, в то время, как место, где он работал было серым, занудным и единственным чувством, которое оно вызывало — было неудержимое желание сбежать и больше никогда не возвращаться, не вспоминать, что такое вообще может быть. больница была гнусной и была пристанищем для таких же гнусных людишек. внезапно, на улице все начало стихать: с площадки больше не доносились оглушающие детские крики, на огромной магистрали заглохли распаленные машинные моторы, и солнце начинало медленно скрываться за зеркальными высотками, закапывая свою пылающую круглую плоть в прохладную землю. ночь медленно пробиралась к раскаленному городу: все вокруг окрасилось в розовые, персиковые, тепло-оранжевые, красные яркие отливы, зеркальные высотки полыхали и слепили глаза, пуская гигантские солнечные зайчики в пыльные окошки сумашедшей больнички, прохладный ветерок ласково расчищал немытые месяцами подоконники и шторы, и чонгук стоя напротив, раскинув руки в разные стороны, ловил своей крепкой грудью солнечные снаряды, чистыми волосами прохладный ветер, и ему казалось, будто сейчас он вовсе не в больничной палате, не в центре мерзкого грязного мегаполиса, а в своем маленьком городке, где длинная-длинная спелая трава щекотала его уставшие больные ноги, лесная свежесть вытряхивала из его легких городской смог и теплое мирное солнце грело его, исцеляло его израненное мутное тело, опаляло его кожу смуглым дыханием, кусало его красные облезлые щеки и целовало его твердые смолянные волосы. и ему казалось, что все это вовсе происходит не с ним, что сеул, сонми, бойцовский клуб, билл и эта чертова больница — всего лишь небольшое видение, работа его больной распаленной психики, неокрепшего детского ума и что он — маленький пусанский мальчик-подросток. да, он — маленький пусанский мальчик подросток... теплые картинки из детства вспыхивали в памяти одна за другой: вот его дом, его двор, его друзья — чимин, сокджин, юнги, хосок, намджун, тэхен... тэхен! в дверь постучали. — ну привет! — чимин приветливо улыбался, медленно подходя к стоящему у открытого окна чонгуку. в его маленьких пухлых ладошках была куча белых и уже пожелтевших бумажек с разными печатями и подписями. — это заключения от врачей и выписка. и, намджун попросил передать, что уже ждет тебя внизу и тебе стоит очень поторопиться! чонгук улыбнулся. ему всегда казалось, что время нереально могущественная штука и что со временем из слишком мудрых детей все люди превращаются в тупых скудных взрослых. но, кажется, чимину было совсем все равно на все эти законы — он оставался таким, каким был четко отпечатанным в шальной памяти чонгука: веселым, пухлым, краснощеким, пылающим жизнью и чертовски низким толстячком из маленького тихого пусана. — ты так и не прочитал письма, да? пак смотрел на чонгука презрительно, испытующим слишком громким взглядом, он стоял молча, но чонгук отчетливо слышал, как чимин осуждает его. липкая неприятная внутренняя дрожь охватила его больное тело, и чонгук молчал, потому что да, он не прочитал, но ведь он не обязан был это делать, он ведь, черт возьми, не обязан был это делать и чимин не может осуждать его! чимин не может осуждать его... — ты многое теряешь. это все, что я хотел тебе сказать, потому что это не мое дело и копаться в чужом грязном белье я не хочу, но поступать так — вот что чертовски неправильно, чонгук. — его плотная ладошка гулко приземлилась на чоновское плечо и крепко сжало его. чонгуку на миг вдруг показалось, будто перед ним вовсе не чимин — незнакомое лицо напротив было тусклым и безжизненным, в нем не было ничего, что принадлежало чимину. — и, кстати, тебе реально стоит поторопиться! намджун был не в духе... чонгук улыбнулся. чимин улыбнулся ему в ответ. — знаешь, чимин, столько времени прошло, — чонгук с лукавой заботой хлопнул пака по плечу, разглаживая на белом халате несуществующие складки. — а ты так и остался ебаным карликом. чонгук подхватил свою полную дорожную сумку за единственную уцелевшую ручку и поспешил быстрее удалиться из персиковой комнатки. в этом чонгук был точно уверен. - намджун ждал его на парковке и нервно курил, постоянно озираясь по сторонам. он не замечал чонгука, и чонгук не особо-то его замечал: небо стало похоже на ярко-оранжевый тост с малиновой начинкой, солнце скрылось за пушистыми нежными облаками и все это казалось таким нереальным, и все это приковывало к себе внимание, все это заставляло остановиться и сделать для себя единственную фотографию — вечную мысленную. намджун все-таки заметил чонгука и забрал у него сумки. он действительно выглядел возбужденно, но больше все-таки чонгук видел его усталым — намджун обычно курит после тяжелого рабочего дня или когда случается что-то неприятное. — что-то случилось? — старая подранная сумка чонгука глухо приземлилась на пыльную шершавую подложку багажника, намджун захлопнул дверку и сел в машину. его лицо было напряженным. — все в порядке, чонгук. не забивай себе голову, — он натянуто улыбнулся и ласково погладил чонгука по коленке. новая 'детка' тихо завелась и они уехали с больничного двора. чонгуку вдруг сделалось так тошно, так тревожно и неприятно, ему казалось, будто бы он оставил в этих разваленных мутных стенах что-то очень важное, но все его личные вещи были на месте и пока что в голову приходило только то, что оставил он, кажется, в больничных стенах только свое спокойствие. настойчивый голосок чимина все никак не покидал его шальную голову, и чонгук, прикрыв глаза, импульсивно откинулся на гредушку мягкого кресла новой 'детки'. — как твое состояние? чонгук вдруг задумался — а как его состояние? в последнее время он только тосковал и постоянно обращался к прошлым, веселым денькам его детства — они вгоняли его в тоску и одновременно с этим заставляли его улыбаться. он все чаще сомневался в реальности происходящего. ему казалось, что он не достоин быть счастливым сейчас — тяжелые мысли о том, что он поступает неправильно, открывая свое сердце другому человеку угнетали его и не давали трезво оценивать свои действия, не давали ему адекватно проанализировать свои чувства и желания, непонятная тревожность загоняла его в угол, и чонгук чувствовал себя совершенно потерянным. намджун украдчиво посмотрел на него через свои блатные солнцезащитные очки рэйбэн, купленные на турецком рынке за четыре доллара. — если тебя что-то беспокоит, можешь рассказать мне, ты сам знаешь, я всегда на твоей стороне, — 'детка' бесшумно проезжала мимо токсичной пыльной трассы, где куча горячих автомобилей с изможденными жарой водителями стояли в десятибальной пробке. в прошлом намджун подрабатывал таксистом и сейчас очень хорошо ориентируется в сеуле и в его бесконечных разноцветных дворах, в его ужасно петляющих дорогах и обходных путях. они медленно едут в объезд. чонгук отрешенно кивнул головой и прикрыл глаза. ему виделось осуждающее лицо чимина, громадная куча писем, покоящаяся в пыльной коробке под кроватью, счастливое лицо ви, лимонные пироги с дурацкими порнушными плакатами и улетающие в грузное темное небо как сгоревшие каметы обессиленные светлячки. он вдруг ощутил себя стоящим на краю пропасти: назад смотреть отчего-то дико страшно, а впереди густая туманная неизвесность, которая с каждым вдохом тянет свои костлявые руки все ближе и ближе... — знаю, поэтому и молчу, — чонгук отвернулся и больше они не говорили. намджун, кажется, понимал чонгука, по крайней мере, чонгуку хотелось, чтобы он его понимал. говорить сейчас было совсем впадлу. в маленьком тоннированом окошке мелькали десятки разных лиц, неоновых вывесок, лапшичных и просто второсортных кафешек, сотни подъездных дверей и тысячи зажженых окон и каждые были с пола до потолка наполненны жизнью и чьими-то настроениями. чонгуку вдруг на самую малость секунды показалось, что они свернули не туда, но потом все утихло и смешалось с сотней подобных и других мыслей. нет причин беспокоиться: они уже давно пропустили свой поворот. чонгук в последний раз посмотрел на кипящие жизнью улицы и закрыл глаза. - видеть чистый потолок было непривычно. 'звездное небо' казалось намного веселее, чем просто белая отштукатуренная стенка, на которую чонгук смотрел на протяжении двух лет — даже не пересчитать монетки перед сном и не проверить, все ли на месте или нет. хотя, сколько бы чонгук не пересчитывал, они всегда все были на месте. ви звонил ему пару минут назад, чтобы узнать адрес и навестить его завтра, а еще спросить какую пиццу любит чонгук, потом 'пепперони? серьезно, дьюд, я так и знал!', пожелать спокойной ночи и отключиться. намджун уехал куда-то сразу же, как только чонгук зашел в квартиру, оставил только немного подгоревшей яичницы на столе и несколько карамельных просроченных батончиков корни. и чонгук остался в полном одиночестве с письмами под кроватью, которые жутко хотелось наконец-то прочитать. в общем-то, он уже давно собирался их прочитать — однажды он поймал себя на мысли, что пора бы перестать бегать от действительности и от самого себя и наконец-то принять минувшее, пускай и не совсем во время, и закончить со всеми непонятными страхами. но подумать, сказать или решить — всегда очень просто, чем сделать это, и чонгук действительно дрейфил, ощущая себя ебаным сопляком, боящимся купить в аптеке презерватив. хотя, гандоны покупать это не письма десятилетней давности разворачивать, но ситуацию в целом описывает: также стремно и также нелепо. спустя час путсых переглядок с сырой стенкой чонгуку вдруг стало не по себе: ему показалось, будто время медленно покидает его, будто времени совсем не осталось и все, что у него есть — это крохотные песочные часы, песок в которых со скоростью света сыплется на резиновое дно. чонгук зябко вздрогнул, будто по его телу пустили слабый заряд тока из электрошокера, и все-таки поднялся с кровати, медленно доставая грязную забытую коробку — адское чистилище, приют его сокровенных и самых страшных страхов. с ее прожженного желтого дна чонгук достал самое первое письмо — оно отличалось от других, и это не потому что чонгук как-то случайно пролил на него кофе и по краям оно обуглилось в грязно-коричневый, а потому что именно с этого письма все и началось. маленькая нецветная фотокарточка все еще лежала внутри и ничуть не изменилась — тэхен и чонгук все также были вместе и на обратной стороне все также любимой тэхеновской малиновой ручкой было написано то, что раньше казалось глупыми и пустыми тэхеновскими бреднями для отвлечения внимания. и только сейчас для чонгука открылась вторая, более глубокая и поэтичная сторона маленького тэхеновского послания: звезды всегда казались чем-то загадочным, недосягаемым и желанным: они находятся перед тобой, бесконечный сверкающий свысока океан, но вытягивая руку в попытке зачерпнуть немного фиолетовых блесток, на ладони оказывается только прозрачная пустота. там, куда у тебя ни за что не получится добраться — удобно хранить секреты. ведь от неба над своей головой никуда не денешься. пальцы чонгука аккуратно разворачивают исписанную красивым детским подчерком бумажку и чонгук начинает читать.

« привет, чонгук :)

зная тебя, я не должен был писать тебе это и последующие письма тоже, потому что с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процента я могу сказать, что прочитаешь ты их ооочень нескоро, если вообще прочитаешь. но я не могу закончить нашу историю просто уехав, также, как не могу оставить тебя. и все-таки я это сделал. пишу тебе и собираю злосчастные чемоданы и мама кричит, чтобы я поторапливался, потому что автобус с личными вещами уже уезжает. я так терпеть не могу, когда меня подгоняют, особенно в такие моменты, когда я пытаюсь разобраться с чем-то важным :(

причина, почему я покидаю этот город в том, что моему отцу предложили хорошую работу в канаде — все это время у нас были трудности с деньгами и мы задолжали всем соседям огромные деньги, в том числе и твоим родителям, поэтому мы не можем отказаться... все это осознается слишком тяжело. я все еще не могу поверить что мне придется оставить вас, оставить тебя так надолго... но, чонгук! я обязательно вернусь к вам, как только окончу школу и мы снова будем друзьями, как раньше, вернее, я бы хотел, чтобы мы все еще были друзьями, но время, как это обычно случается, вероятно, разлучит нас. и я бы очень хотел, чтобы когда я вернусь, у меня были силы найти вас всех и снова собрать вместе.

я бы хотел сказать тебе, чтобы ты никогда не терял себя только потому, что потерял или нашел кого-то. это все. я бы сказал тебе что-нибудь еще, но это будет лишним.

до скорой встречи, чон чонгук.

p. s. хосок сделал эту фотографию сегодня! правда, она в одном экземпляре и это ужасно расстраивает :( смотри на нее и помни, что я когда-то был и когда-то мы сидели у этой прохладной речки и все было хорошо...»

письмо закончилось и чонгук аккуратно сложил согнутый листок в конверт и откинул его в сторону. на его черством лице держалась легкая улыбка: ему казалось, что он видел тэхена в этот момент, как он собирал свой красный чемодан, как он писал впопыхах ему это письмо, как хмурился, останавливался, чтобы подобрать нужные слова, как он бережно с тоской заклеивал его уголки и быстро прятал под подушку, когда слышал приближающиеся шаги матери. тэхен действительно хорошо знал чонгука и казался ему, как и раньше, очень настырным и отчаянным — ведь он знал, знал, что чонгук ни за что не прочитает это письмо сразу! но почему-то все-таки продолжал писать. это действительно в стиле тэхена: постоянно надеяться, даже если уже знаешь чем все окончится наперед. чонгуку бы тоже так хотелось. но он был слишком труслив, чтобы знать, что такое настоящий конец и чтобы дойти до него. в следующих письмах тэхен говорил о том, какие занудные у него одноклассники, поздравлял с днем рождения и рождеством, рассказывал про свою злую кошку и просил чонгука не отворачиваться от друзей и выходить гулять с ними почаще, ведь они ни в чем не виноваты. и чонгук вдруг подумал, что если бы он тогда прочел его письма и прислушался — быть может, он бы смог удержать всех вместе до сих пор...

«привет, чонгук :)

недавно я завел себе девушку, намджун, тебе, скорее всего рассказал. честно сказать, я сделал это не от какой-то огромной любви, а чтобы кое в чем убедиться — и у меня получилось. но об этом потом.

я часто думал о том, что со временем все обязательно утихнет, мои чувства ослабнут и в конечном итоге у меня ничего не останется, кроме смутных воспоминаний. с людьми такое часто случается, и ты наверняка поймешь о чем я, но я видимо исключение. потому что с каждым чертовым месяцем дыра в моем сердце становится все больше и больше, и я очень боюсь, что в конце концов она сожрет меня. я тоскую по тебе каждый чертов день и, все, о чем я думаю — как-бы поскорее сбежать отсюда. надеюсь, ты в порядке, хотя намджун говорит обратное. тогда, я просто всем сердцем желаю, чтобы ты был в порядке. это все, что мне нужно для того, чтобы быть счастливым.

теперь о девушке. я сделал это для того, чтобы окончательно убедиться в том, что мое сердце безвозвратно принадлежит тебе. я часто ругал себя все это время за то, что влюбился в своего лучшего друга. я долго не мог принять себя, не мог принять то, что я чувствую и я очень долго считал это неправильным. ты можешь злиться на меня или называть педиком, но ничего не изменится. я люблю тебя, чонгук. и уже тогда любил. вот что я хотел бы сказать перед тем, как закончу это письмо. и я не прошу тебе отвечать мне. ты все равно не ответишь, даже если я и попрошу тебя об этом. и отчасти я даже рад, что ты не прочитаешь это письмо всрок — у меня есть больше времени, чтобы окончательно смириться с самим собой. с тем, что я полный неудачник :)

еще увидимся, навечно твой ким тэхен.»

дождь за окном влил с новой силой и хлипкие подоконники задрожали еще жалобнее, чем обычно. по крайней мере, сейчас чонгуку все мерещилось жалобным: этот гнусный нескончаемый дождь за окном, поржавевшие подоконники, деревья, машины и люди, сидящие в них, пустая белая стенка и его жизнь. в голове было совсем пусто, ни одной пакостной или не очень мыслишки, никакого внутреннего голоса или хотя-бы хоть какого-то присутствия вечно надоедающего внутреннего 'я'. чонгуку казалось, что время окончательно оставило его и он наконец-то мертв, но исправно бьющееся сердце в ноющей груди тактично напоминало об обратном. последний новый конверт одиноко лежал на пыльном картоновом дне коробки и иногда отблескивал яркими ударами нескончаемых молний: буря за окном никак не унималась. внезапно чонгук подумал, что было бы не плохо переместить эту бурю внутрь себя, ведь лучше жить с развороченными нервами внутри, чем не чувствовать ничего вообще. одной из причин, по которой чонгук не читал письма была параноичная боязнь того, что будет очень больно. хлипкий старый подъездный фонарь задрожал от очередного расската грома. точно. гром. все это время он боялся грома... последнее письмо было отправлено из сеула два с лишним года назад. оно выглядело старым и было очень помятым и дряхлым: несколько раз, покоясь во внутреннем кармашке чонгуковской джинсовки, оно переживало грады и дожди и иногда случайно стиралось в общественной стиралке. с тихим скрипом слипшиеся сырые листочки бумаги разошлись в разные стороны. то была маленькая коричневая бумажка из дешевого дерева. чонгук закрыл глаза, поднес близко к лицу листочек и вдохнул; пахло недурно: речкой, книжками и совсем чуть-чуть каким-то легким женским парфюмом. по серединке скачущим подчерком единственное

« будь счастлив »

и больше ничего. это было последним письмом после того, как тэхен признался, и окончательным в его безответной переписке. чонгуку стало донельзя тоскливо и противно. не то, чтобы кошки скребли на душе, но теперь чувство того, что он делает все неверно, неправильно, что он не должен, не может и не имеет никакого права быть счастливым и пускать в свое сердце другого, чужого человека — стало окончательно обостренным, глубоко поселилось где-то внутри, в его желудке или печени, и пустило свои корни. от такого настроения захотелось завыть, лечь на коврик около двери и лежать, пока не сойдешь с ума или не заснешь —там уж как повезет. чонгук, представляя себя иссохшим преданным псом, пока полз до намджуновской берлоги, доставал из-под его пыльной кровати коньяк, заботливо завернутый в махровый носок, и полз обратно к себе в комнату, обессиленно запрыгивая на холодную и сырую постель. на утро, намджун, возможно, устроит ему неплохую взбучку. и не страшно. уже ничего не страшно. - чимин сидел в кафешке где всегда по выходным и особым дням выставляли на витрину волшебную коробку и скучал. дождь монотонно барабанил по вспотевшим стеклам, хозяин упорно трудился на кухне, угли внутри камина размеренно тлели и все попрошайки и беспризорники спрятались по своим скромным подвальным коморкам. камин работал наполную, но чимин тресся от холода и по-прежнему ненавидел дождь. десяток голодных ребятишек, лишь изредка высовывая почерневшие носы из подвальных люков в надежде, что проклятый дождь кончился, тоже по-прежнему его ненавидели. чимин всегда находил дождь унылым и смертельно скучным: он назойливо напоминал чимину о том, кто он такой на самом деле. мобильник в кармане тихо затрещал: юнги. чимин как всегда скинул. сейчас, леденея от не существующего холода, смотря на бесконечный серый дождь, меньше всего на свете хотелось слышать юнги. только не сейчас. не в такой унылой обстановке. спустя пару минут юнги прислал смс-ку.

« я буду через пятнадцать минут. что-то случилось? почему не ответил? »

чимин долго всматривался в маленький пиксельный экранчик допотопной мобилки, и, прежде чем ответить, около десяти раз перечитал сообщение. как будто бы буквы убегали от его глаз и текст никак не хотел становиться читабельным. в конце концов, он быстро, нажимая на стерные, почти выпавшие клавиши, напечатал 'все хорошо' и сунул телефон в карман потертых джинс. через десять минут заказ чимина был готов, и хозяин, добродушно улыбаясь, вручил три огромных биопакетов с логотипом кафешки в маленькие ручки чимина и стал усердно кланяться ему, благодарить, приглашать заходить почаще. чимин искренне не понимал, почему какие-то грязные бумажки с цифирками и изображениями каких-то жидов делают людей такими дружелюбными. и почему тэхену так нравится это гнилое местечко? машина юнги уже ждала чимина у самого входа, прямо под козырьком резиновой крыши. в этом не было никакой необходимости: все равно чимин промокнет. он достал волшебную коробку с витрины, хорошенько припрятал ее за пазухой и побежал через всю мокрую улицу к канализации. маленькие закоптелые грязные ладошки принимали спасительные пакеты из рук чимина и вперебой десять разных детских голосов благодарили его. юнги стоял над чимином и держал зонт. кажется, он был недоволен: что-то неразборчиво ворчал себе под нос. посидев еще пару минут, слушая радостные голоса людей из подвалов, чимин поднялся и подхватил юнги под руку. дождь влил с новой силой. — как прошел твой день? мистер джуд не выносил тебе мозг? — дружелюбно спросил чимин, следуя за юнги в машину. дверь закрылась и они сидели в полной тишине. юнги закурил. — фу, какая гадость! выброси это, ну же, выбрасывай! — открыто заворчал чимин, шлепая юнги по жилистым рукам. пак ненавидел, когда он курил в салоне. пак вообще ненавидел сигареты: чуть что, и такой скандал устроит! выбросит все заначки юнги в окно, да и, бывало, зашибет кого-то, сам выпрыгивает извиняться и не уговоришь же успокоиться, пока не дашь слова и в руки табак никогда не брать. чимин для юнги был такой: заботливой настырной мамочкой с чрезмерной опекой. это, конечно, раздражало временами, но было необходимой частью его жизни: без этого было бы не так интересно, не так живо. юнги перестал курить и выбросил начатую сигарету в пустую пепельницу. он всегда чистил ее перед тем, как заехать. он тихо откашлялся, и чимин протянул ему бутылочку с теплой водой: нагрелась от кондиционера. чимину бы тоже так хотелось, так беззаботно нагреваться, лежа на солнце или просто в ящичке, рядом с кондиционером. — знаешь, иногда я тебя не понимаю, — хриплым голосом вдруг начал юнги, но, поймав на себе серый взгляд чимина, остановился. пак только улыбнулся и мускулы на его лице задрожали в весьма правдивой ласковой улыбке. — о, нет, милый, ты никогда меня не понимаешь. окончания чимина утонули в плавном припеве 'yesterday' битлз и он, продолжая сохранять беззаботную улыбку на своем лице, откинулся на гредушку нового бархатного кресла, прикрывая глаза. юнги внимательно следил за дорогой, только иногда, на светофоре поглядывая в сторону чимина. дождь не прекращался ни на минуту. они больше не говорили. сейчас, в эту тоскливую мрачную погодку было не до разговоров. - утро встретило чонгука мрачной тишиной и головной болью с похмелья. намджун, кажется, не ночевал дома, и чонгук немного забеспокоился, но потом отпустило — в конце концов, намджун уже не ребенок, а чонгук не его мамочка, каждый позаботиться о себе сам. хотя-бы однажды. на часах было одиннадцать и скоро должен был прийти ви. честно говоря, чонгуку не хотелось встречаться с ним: ни сейчас, ни потом. вообще никогда. от себя было жутко противно, но поделать тут ничего нельзя — чонгук сам во всем виноват. сейчас ему остается только порвать с ви и разыскать ким тэхена, хотя, вероятнее всего, встречаться с ним он не собирался и наверняка даже не хотел. в морозилке кроме молока ничего не было, и чонгуку ничего не оставалось, кроме как поесть на обеденный завтрак хлопья. это напомнило ему детство: раньше он всегда на завтрак ел хлопья, потому что его мать больше ничего не умела готовить, ну, либо не хотела этого делать. молоко оказалось кислым, но это было не очень заметно, видимо, только-только начало прокисать. чонгук уставился в одну точку и продолжил разыгрывать в своей голове диалог. честно, бросать ви вообще не хотелось. он был отличным парнем и чонгуку было хорошо с ним, но ведь это не правильно — разрешать кому-то еще, кроме тэхена, находиться рядом. теперь, когда чонгук все знал, отношения с ви были невозможны. пожалуй, это очень огорчило его. настолько, что он даже перестал есть прокисшие хлопья. вчера вечером чонгуку вдруг очень захотелось найти тэхена. было безумно интересно: любит ли он все еще или нет? и если любит, то почему? ведь чонгук никогда не отвечал ему. он даже не читал его письма! он даже не знал о том, что чувствует тэхен, так почему же? в голову совершенно ничего не лезло. чонгук нервно расхаживал по комнате, пока электронные часы медленно отсчитывали минуты, проведенный чонгуком в полных неопределенности и противоречии. за эти минуты чонгуку привиделась вся его жизнь: васильковое поле, старый икарус, светлячки, разбитые руки, сонми, бойцовский клуб, порнушные плакаты, куча дисков, теплые руки ви и осуждающий своими молчанием чимин. вдруг чонгук вот о чем подумал: чимин точно знает, где находится тэхен. иначе бы он не заставил чонгука прочитать письма. он все это спланировал. в его маленькой, но ужасной смышленной головке было просчитано все до мелочей. абсолютно точно. чимин специально пришел и специально молчал, и это молчание заставило чонгука стать таким! чимин знает все секреты, используя свои знания в коварных подлых целях... в дверь позвонили. кажется, пришел ви — это чонгук понял по еле-еле уловимому запаху пеперони. как по сценарию: тело его сковало, ноги не слушались, язык присох, в ушах стоял шум. в дверь настойчиво колотился возбужденный ви. открывать ужасно не хотелось: как только чонгук ступит за порог — пиши пропало, он потеряет ви раз и навсегда. в том числе, и порнушные плакаты, и супергероев, лимонные пироги, кучу дисков и его теплые объятия. и он встал. повернул замок, открыл дверь и выпустил доктора внутрь. тот ласково улыбался, и чонгуку сталось очень тошно от этого: сейчас не самое время быть радостным и скоро ви подхватит его настроение. — привет! — ви начал снимать шапку и расстегивать свое кремовое пальто. его щеки были красными и чуть-чуть облезлыми и от него особенно пахло улицей. чонгук съежился. совсем не хотелось портить этому чудаку настроение. — я пока шел к тебе, раза три чуть в лужу не свалился. лужи, конечно, просто ужасные, но погода невероятная! все так свежо, прохладно, пахнет просто офигенно, а еще... — послушай, — чонгук громко кашлянул, перебивая эмоциональную речь ви. он поправил свой свитер и серьезно посмотрел на непонимающего доктора, теребящего края своего клетчатого флисового шарфика в руках. вот так он был невероятно похож на ребенка: такой же наивный и безнадежно увлеченный своим рассказом, он не замечал, что его даже не слушают. — нам надо расстаться. уходи. ви издал нервный смешок. он потянулся к рукам чонгука, чтобы приобнять, но тот стремительно попятился назад. он был похож на пристыженного ребенка, опуская свои руки и подбираясь ближе к двери; сердце чонгука уже давно пустилось во все тяжкие и разум кричал ему, чтобы он перевел все это в неудачную шутку, обнял ви и они вместе сели смотреть какую-то комедию по телеку и с аппетитом предали горячую пиццу. но сворачивать было уже поздно: не сегодня, так завтра, чонгука все-таки прорвет и все может закончиться не так красиво и спокойно, как сейчас. подвергать ви такой опасности было безответственно. чонгук не мог так поступить с ним. — но, почему, чонгук? почему... нам, нам же было так хорошо вместе! ты... у тебя кто-то появился, да? кто-то... чонгук резко вытолкнул доктора за дверь. в голове — шум, перед глазами — туман. слова прочно застряли в горле, чонгук мог только обессиленно хватать воздух ртом и считать до десяти заново каждый раз, как только он ловил взглядом незастегнутое кремовое пальто и глупый флисовый шарфик, хлипко матающийся на согнутой шее. — тебе, слышишь, хорошо было только тебе. да, я люблю другого человека. уходи. мы расстаемся, слышишь? — он взял ви за кремовый воротничок и чуть приподнял. сделать это было ужасно тяжело. попросить его уйти — сложнее всего на свете, но, тем не менее, чонгук сделал это. прямо сейчас. из этого уже не получится сделать безобидную шутку. он выбросил ви как щенка. дыра в сердце вдруг начала ныть и чонгуку пришлось отпустить ви на кафельный пол лестничной клетки. скорее всего, все соседи сейчас стояли у своих глазков и осуждающе качали головой, охали, ахали и всячески выражали свое волнение: такого в сериалах не увидишь! новый повод почесать чуть позже языками перед подъездом, на старых скрипучих лавках. ви отряхнулся и застегнул свое пальто, поправил шарф и напялил свою чудачную шапку с понпончиком. даже сейчас он был безумно красивым. даже сейчас, когда замахнулся и учудил своим кулаком чонгуку в челюсть. было совсем не больно; в клубе всегда били больнее, но чонгук сделал вид, что ему действительно больно: схватился за ушибленное место и неестественно согнулся. ви хмыкнул. — ты чертов лгун, даже сейчас продолжаешь. я ненавижу тебя, чонгук. прощай. — и он ушел. чонгук смотрел ему вслед: кремовая широкая спина становилась все дальше и дальше, пока не скрылась за лестничными перилами. после чонгук слышал только постепенно стихающие шаги и совсем тихий хлопок закрывающейся подъездной двери. он посидел еще немного, хорошенько обдумал произошедшее и вернулся домой. на полу лежала горячая пеперони. чонгук перекинул ее на стол и завалился спать. ничего не хотелось. - намджун вернулся к шести, потный, нервный и замученный. он скинул на ходу свое пальто и промокшие ботинки, кинул в чонгука сырными чипсами лэйс с уродской бородатой улыбкой и пошел в душ. по телеку ничего интересного не было, поэтому чонгук достал старый видик и намджуновские касеты и стал смотреть свадьбу его родителей. они, кажется, были очень счастливы. мама намджуна была ужасной красоткой: у нее были длинные прямые чернильные волосы, мраморная нежная кожа, пухлые губы и стройные ноги. чонгук никак не понимал, как такая красивая женщина вышла замуж за обычного заурядного мужчину, который даже щетину неудосужился сбрить в день своей собственной свадьбы? но, видимо, такая сильная у них была любовь. оно и к лучшему. иначе, без их странной любви, намджуна бы не было, а чонгук бы сейчас не лежал как пятнадцати-летняя девчонка, у которой в первые пошли месячные, обложившись пятью ведерками просроченного мороженного от баскин робинс и не смотрел свадьбу намджуновских родителей, гадая, почему его мать выбрала в себе мужья именно его отца, а помирал бы в каком-нибудь чонхоне от невероятной скуки. намджун вылез из душа ровно тогда, когда по телевизору началось пришество: все пели песни, танцевали, кто-то сидел в темном углу и потихоньку подворовывал хозяевские запасы и всем было очень громко и очень весело. намджун плюхнулся рядом с ним и диван чуть не полетел кувырком. — тебе не надоело? ты эту касету раз десятый уже смотришь, скоро до дыр затрешь и моя матушка тебя на этой пленке собственноручно повесит, — проворчал ким, отнимая у чонгука ложку с фисташковым мороженным, кладя ее в рот. чонгук легонько шепнул его по руке, закатил глаза и пошел за пиццей. — у нас какой-то праздник? мой день рождения только через пять месяцев, — чон быстро нарезал пеперони и поставил ее на придиванный столик, заваленный всяким хламом и пустыми баночками из под пива. — нет, просто компенсация за моральный ущерб, — тихо произнес чонгук и свалился в ворох мороженного и детских подушек. он пнул намджуна под задницу и тот смешно заворчал. — я решил найти тэхена. поможешь? намджун по-отцовски улыбнулся и потерпал чонгука по волосам, умыкая с его тарелки еще один кусочек пиццы. — давно пора было уже, мужик! — он несильно хлопнул чонгука по бедру и прилег на его плечо. — завтра начну шерстить всех его знакомых и прочекаю адреса. постараюсь найти в скором времени. чонгук улыбнулся. по телеку показывали старика шихека: тот сидел с какой-то грузной красивой женщиной и гладил ее волосы. вместе они смотрелись очень мило. потом кадры сменились и вот перед ним уже еле пляшущий пьяный народ, но всем по-прежнему было весело. чонгук невольно улыбнулся. всегда так: все соседи в пусане всегда были дружными, хотя порой и надоедали чонгуку своими глупыми взрослыми разговорами. честно, он и сейчас не понимает, о чем они тогда все болтали. возможно, он все еще слишком молод для того, чтобы понять, и в глубокой старости его вдруг настигнет понимание этой вещи. но продлится оно, должно быть, недолго: пару секунд, возможно. потому что даже в глубокой старости чонгук будет последним идиотом. а может вообще не продлится. может, чонгук уже забудет к тому времени, о чем они говорили, эти взрослые. намджун заснул первым. через двадцать минут после их разговора чонгук отчетливо слышал его тихий храп. намджун всегда быстро засыпал. в этом он был очень везучим. чонгуку никак не хотелось идти в свою комнату, потому что там снова станет тоскливо, поэтому остался спать на диване. свадьба все продолжалась; всем было весело и все были довольны. казалось, у этих людей совершенно нет проблем. казалось, все они — ебаные неунывающие счастливчики. он напоследок посмотрел в экран и ему на минуту показалось, что среди всей этой шумной толпы, он увидел себя: смеющегося, пьяного и счастливого, среди всей этой толпы и среди всего этого хоровода он наконец-то был на своем месте.

но в этом счастье?