весна на полароидных снимках

люди очень странные существа и им нельзя верить. однажды ты обещаешь себе никого не впускать в свое ледяное уставшее сердце и "я могу никого не любить", но в конечном итоге "осторожно, двери закрываются!", и твой вагон оказывается переполнен всего одним человеком. но его, пожалуй, вполне и даже чересчур достаточно, чтобы захотеть когда-нибудь накинуть намыленую веревку себе на шею. чонгук копался в себе уже четвертые сутки и отыскивал эту мысль в бесконечном ворохе остальных, не столь важных, (хотя и было парочку толковых), уже, быть может, раз в двадцатый. почти вызубрил — для пущей вероятности осталось набить себе татушку где-нибудь на заднице, чтобы уж точно стало жизненным девизом. все, что он мог сейчас — закопаться в гору сырных шариков, смотреть смешариков и отшучиваться, лежа на порваном диване в намджуновских трениках абибас. как самый настоящий лузер-подросток, ей богу! чонгук бы рассмеялся, если бы не было так грустно и правдиво. с намджуном они помирились еще там, когда он его забрал и отвез домой; он вроде как, вообще не обиделся, наоборот, был, кажется, согласен. да и даже если бы не был, чонгук бы не извинился. пошел нахуй этот педик. сам виноват. голова чонгука сейчас была напичкана опасными зонами практически во всем ее объме (радиус между ловушками составлял десятую часть от миллиметра) — его мысли путешествовали в его разуме аккуратно, стараясь не задеть детонатор запуска одной из триллиона триллионов бомбочек, на которых было красным предупреждающим написано "ким тэхен". вот так вот. мысли, в содержание которых находилось это имя, были под запретом и нелегалезированны в его маленьком государстве. вообще, установка "не думать о ким тэхене" была провальной с самого начала, но чонгук искренне старался о нем не думать, и когда старался, думал о нем еще сильнее. из головы его выкинуть не получалось. конечно, чонгук еще тот мудак и подлец, но куда лучше тэхен? он обманывал его все это время! влюбил в себя во второй раз, заставил закапывать себя изнутри, совесть заниматься чревоугодием — чонгук искренне ненавидел себя за то, что позволил своему сердцу полюбить кого-то другого. он сделал чонгука снова подростком — таким же тупым, закомплексованным и наивным. но ему не пятнадцать, ему чертовых двадцать два и пора с этим заканчивать. и дальше этого мысли чонгука не продвигались. пора заканчивать — и все тут, а как это сделать и когда начать — в голову, к сожалению или к счастью, не приходило. единственное, о чем точно знал чонгук: ему нужно было срочно позвонить чимину и спросить, как поживает тэхен. этот скользкий эльф тоже замешан здесь. и причем больше всех — именно он заставил чонгука прочитать тэхеновские письма и расстаться с ви. а намджун сказал что еще пару дней обедов из сырных шариков, и желудок чонгука завернется. — ну ты и лосяш, — он сгреб в потную мозолистую ладонь несколько сырных шариков и запустил их в намджуна. ким заворчал, взъерошил свои сальные залаченные выцветшие волосы, наступил на приставку и, "блять, малой!", смачно ебнулся на пол, повалив за собой их старенький видик. сони плестейшн в последний раз замигала аквамариновыми лампочками, провертела в себе треснутый диск с марио, прошипела пережатыми проводками и сдохла. намджун раздосадованно стукнул кулаками по полу. — ты мне теперь приставку торчишь, долбоеб, — чонгук сщурился и захрустел полным чипсами ртом, делая телек погромче. намджун отчаянно выдохнул, поднял сломанную плестейшн с пола и понес к мусорке, согласно кивнув чонгуку и потрепав его по жирной отросшей челке. иногда чонгуку думалось, что было бы не плохо иметь внутри себя выключатель чувств: это бы значительно облегчило людям жизнь. ну почему эти идиоты придумывают эко-машины, реактивные двигатели и космические ракеты, а сделать обычный рычаг они еще не додумались? люди растрачивают свою уникальную гениальность совсем не в то русло. он еще немного ничего не делал, а потом намджун сказал, что поедет за приставкой и вернется ближе к вечеру. чонгук решил позвонить чимину и встретиться с ним — ему срочно нужно было поговорить с кем-нибудь. голова ужасно болела от поочередно взрывающихся тэхеновских боеголовок, и кончики его пальцев опасно вело от собравшегося напряжения. телек отключился и в комнате стало совсем тихо и мрачно, только отголоски чонгуковской возни в спальне приглушенно доносились до кухни и утопали в мягком коврике из мулине. чонгук обожал заплетать на нем косички и приклеивать их к намджуновской лысине, пока он спал. - когда чонгук говорил, что его челка немного отросла, он имел ввиду что его челка чертовски сильно отросла, и теперь он был похож на эмо-подростка из две тысячи седьмого. глубокие темные мешки под глазами (настолько огромные, что в них можно сунуть парочку гнойных), вздутые угри на щеках, кислое ебло и его сегодняшний прикид попа из местной церкви говорили только об одном: либо он собирается жестко трахнуть систему, либо он просто последний неудачник, который не умеет пользоваться бритвой и мылом. с чимином они договорились встретиться в той самой кафешке в районе кванджу в шесть часов вечера: он должен был подогнать ему пластинку чудной бекки (он отдал ему целых три доллара!) и выслушать его нытье. срочность дела чимин понял и спорить не стал, только попросил не задерживаться — после восьми у него есть дела. в метро приглушенно играла билли элиш "нытье", и чонгук виртуозно подпевал ей в припевах, пока девчонки на соседней скамейке строили ему глазки. такие наивные и хорошенькие, честное слово! не будь чонгук законченным педиком, он бы обязательно воспользовался возможностью. но, а пока он законченный педик, кругозор которого начался и сомкнулся на ким тэхене — еще одном убогом пидорасе. с такими мыслями он доехал до станции, подмигнул ангельским милашкам и улизнул в шипящую дверь. вот же эти девчонки, одна пакость от них! на улице было солнечно, но прохладно — людей, к удивлению, было просто навалом: все скамейки в доль малюсенькой аллеи были заняты воркующими парочками, детьми или стариками, и чонгук вдруг не сразу понял, что он вышел из подземки метрополитена. тесно было до ужаса, но на чужой роток не на кинешь платок: приходилось терпеть, пока он не забрел в подполье. ранним вечером оно выглядело куда иначе: вывески блекло поблескивали при фиалковом небе, на улице не было ни единой живой души и только в некоторых окошках горел приглушенный свет. квартал как будто вымер: вечерний ветерок ловко просвистывал среди закрытых дверных створок, минуя столбы эллектропередач и разбитые бордюры. кванджу как будто доказывает не гласную теоррию мироздания о том, что ночью все координально переворачивается с ног на голову, преобразуется до не узнаваемости: вот сейчас перед чонгуком обычный бедный район, а через четыре часа — элитная подполка для богатеньких папочек, мафиозного мира и всех других фриков. но, как бы не хотелось признавать, ночной кванджу нравился чонгуку все-таки больше. по-крайней мере, в его шумных улицах он не слышал проклятых сверчков. в этот раз чимин выглядел значительно лучше: на его лице был бледный румянец, его глазки-щелочки блестели, кипельно рыжие короткие локоны были аккуратно уложены, черная выглаженная водолазка с тугим горлом была стильно заправленна в такие же выглаженные черные классические брюки, словом, сегодня чимин выглядел приятнее и свежее, чем в их прошлую встречу. он сидел за барной стойкой и о чем-то неспеша болтал с марком, слабо улыбаясь и теребя цветную полосатую трубочку с бумажным зонтиком на зубочистке. кажется, он уже подвыпил — выглядел он расслабленно и раскрепощенно. чонгук отодвинул высокий барный круглый стульчик с мягкой паралоновой седушкой и примостился рядом. — пи-ис, — пискляво на манер чимина протянул чонгук, стукаясь с ними кулачками. сегодня, кажется, у пака хорошее настроение. — пи-ис, — радостно протянул он и звякнул по звоночку рядом с собой. марк закончил обслуживать подошедших сверкающих своими пайеточками на коротких юбках девчонок, и вернулся обратно, к чимину и чонгуку. — два светлых пива, пожалуйста, друг. чонгук полез в карман за бумажником, но чимин перехватил его запястье. — сегодня за все плачу я, — он подмигнул ему и, усевшись поудобнее, подпер пухлые щеки руками и развернулся всем туловищем к чонгуку. — ну, рассказывай, горе-любовник! чонгук раздраженно фыркнул и, посмотрев на чимина в стиле "если ты сейчас не заткнешься, я перекушу тебе сонную артерию", приглушенно начал. — знаешь, квазимода, я конечно, могу начать винить тебя во всех смертных грехах, но мне это нахуй не надо, и это не соберет мое разбитое сердце, но просто знай что ты карликовое уебище, и твоя мать разочарованна в тебе, — марк поставил перед ними две огромных пивных кружки. они поблагодарили его, чимин представил чона, и чонгук скорчил щекастое чиминовское лицо и пискляво протянул фирменное "пи-ис". марк про себя хихикнул, стукнулся с чоном кулачками и, подмигнув, проскользил по начищенному воском полу к новопришедшим девчонкам. они выглядели чуть поприличнее: наркашенны не так вызывающе, юбки длиннее, да и, словом, аура у них была чище. — как себя чувствует тэхен? чимин достал из заднего кармана брюк черные солнечные очки и медленно натянул их на себя, не спуская с чонгука пристального шутливого взгляда. — выглядит примерно также, как и я, — он скорчил жуткое подавленное лицо. чонгуку показалось, что чимин слишком приувеличивает, говоря "выглядит также, как я". чтобы тэхен начал выглядеть как чимин, чонгук должен был квасить ему морду два вечера точно. — ты ему бровь разбил и сотрясение небольшое. он из своей комнаты практически не выходит. я бы не сказал, что ему прямо-таки ужасно, работу он посещает исправно, но небольшой психологический шок у него остался. — чимин прилично отхлебнул из пивной кружки и облезнул пивные усики. выглядел он крайне нелепо: больше напоминал неопытного подростка в отцовской одежке, чем взрослого мужчину. — быть честным, я больше переживал за твою психику. сменил субкультуру? они выпили еще по три стаканчика светлого пива, чонгука вдруг отпустило, а чимин стал больше хихикать и подмигивать приходящим девчонкам. чонгук осторожно водил по теме с тэхеном и не позволял себе рассказывать слишком многого. пак, кажется, это прекрасно замечал, но только снисходительно улыбался — мол, если не хочешь — настаивать не собираюсь. ничего толкового о тэхене он не услышал; только то, что он нисколько не обижается на чонгука и винит во всем себя. но чимин сказал, что через пару дней он придет в норму. посоветовал встретиться и нормально поговорить. марк шепнул, чтобы в следующий раз и чонгуку надрали задницу. но чимин сказал, что такого никогда не случится; и чонгук был с ним солидарен. время близилось к половине восьмого, и чимин начал собираться. они еще немного поболтали с марком, обменялись колкостями и пообещали еще как-нибудь собраться. чимин был прав: марк был просто душкой. чонгук всегда сходился с такими, как он; с такими людьми не скучно, и они всегда знают, о чем говорят. чимин проводил его до подземки. сказал, что дальше поедет на тачке. видимо, тачка его ковалера, потому что такой, как чимин — водить точно не умеет. он попросил его не загоняться на счет тэхена и обязательно на неделе устроить встречу, и, если что, обращаться к нему за помощью. чуть погодя, пак достал из своего портфеля виниловый квадратик и всучил его в руки чонгуку. то была пластинка чудной бэкки, за которую чонгук заплатил по скидке всего три бакса. вот что значит иметь связи! чимин в последний раз улыбнулся ему, хлопнул по плечу и отправился обратно. чуть погодя, чонгук закричал ему в догонку, сгорая от распирающей его внутри беспричинной радости: — эй, миринда, эмо — это не суб-культура, — чон кричал ему через всю улицу, хотя расстояние между ними едва ли составляло два метра. одинокие прохожие обходили его стороной, а бомжи дергались и роняли свои подачки. улыбка чимина блекло светилась в сумерках, хотя чонгук и плохо ее различал, но он мог поклясться — настолько широко чимин еще никогда не открывал свой рот — эмо — это состояние души! пожалуй, смех чимина был самой крутой вещью, которую ему удалось услышать за последнее время. и, если бы было можно, он бы поставил его на рингтон. - дом тэхена вновь стал холодным и пустым — кроме него здесь больше никого не было. разве только чимин забегал пару раз на неделе, притаскивал с собой целую корзинку продуктов. но они все равно лежали без дела. джин приходил всего однажды, через два дня после их последней встречи. тэхен по глупости пустил его. знал бы, что тот начнет извиняться — ни за то бы не открыл. порывался несколько раз позвонить чонгуку; два раза когда был трезвым, и четырнадцать, когда напивался. благодаря чимину не позвонил: он добавил его контакт в черный список. тэхен об этом, конечно же не знал, но оно к лучшему: вряд-ли бы чонгук захотел слушать его пьяные рассказы. вряд-ли бы он вообще стал его слушать, даже если бы тэхен был самым трезвым человеком на планете. рваные раны внутри тэхена больно ныли, и чувство вины распаляло желание разорвать себе пузо и выпустить измученный скелет наружу. его сердце никогда не перестанет любить, а голова никогда не забудет любимое имя. даже если его вырвут, даже если ее отрубят. у него около десяти татуировок на теле, но под кожей около сотни, и все одинаковые. и везде калиграфией глубоко и навсегда высечено "чон чонгук". противный скрипящий звук вскипевшего чайника вырвал тэхена из теплых объятий дремоты; он нехотя поднялся с кровати и поплеся на кухню. почему его чувства — это не вскипевший чайник? было бы не плохо, если бы чувства людей имели такое же замечательное свойство, как у вскипевших чайников: остывать через некоторое время, или когда тебе захочется, и наоборот. захотел — влюбился с новой силой; расхотелось быть заложником трепетных чувств — разлюбил. такой простой механизм. только вот, люди, к сожалению, сложные. хотя, иногда тэхену кажется, что все совсем наоборот; на самом деле люди самые простейшие из царства прокариотов и даже хуже инфузории туфельки, а все остальное, в том числе чудесный механизм чайника, все это — очень сложные процессы. люди реально тупые, — подумал тэхен и выбросил чайник в окно. раз уж у него нет такого механизма, пусть ни у кого не будет. - когда чонгук вернулся домой, влил жуткий дождь, и намджун все еще не вернулся. интересно, а он взял зонт? звонить ему было лень, да и счет уже давно ушел в минус, поэтому чонгук мог только догадываться и от скуки придумывать истории, которые могли бы приключиться с намджуном. о, с ним могло случиться все что угодно! ким — ходячая неприятность. все знали об этом, а намджун только по-детски дулся и "кто обзывается — сам так называется". он был самым настоящим дебилом, но отличным и классным. а еще до жути умным, но чонгук уже сто раз про это рассказывал. он достал из морозильника фанту с лимоном и заныканные с неделю назад у намджуна в тачке лэйс с укропом и еще какой-то дерьмовиной, чиркнул чимину короткое "я дома, уродский гном" и сел смотреть какую-то кулинарную передачку по ящику. потом он вспомнил про пластинку чудной бекки и включил ее. новый рефленый винил с надеждой блестел на него, и чонгук, предварительно вырубив везде свет и достав старые арома-свечки с ванилью, сунул пластинку в проигрыватель и закурил. чимин фидбекнул "пошел нахуй" через пару минут после того, как чонгук докурил третью мальборо рэд, и плавная мелодия стала быстрее впитываться в его пористое тело, а голос бекки тихо нашептывал "i know that you miss i know that you love i know i know i know", и чонгук верил ей. эта чудная бекки явно знала о нем все. и ее оркестр тоже все знал. и музыка у них была достойная, и они тоже были достойными. как хорошо, что они играют только в узких кругах: иначе бы слава подрезала их свободные крылышки. вообщем, чонгук думал, что если бы они были популярными, были бы не так хороши. пока они пишут музыку не ради денег — все в порядке. чонгук прокрутил пластинку еще два раза: на ней было всего четыре песни и все по две с половиной минуты, перед тем, как входная дверь наконец-то открылась и скидочные токсичные ветрянные колокольчики из икеи совсем неприятно заскрежетали друг о друга. чонгук почувствовал запах горячей картошки фри, новой приставки и каких-то дешманских духов переходной дольче&габанна и, соскользнув со скрепучего дивана в тапочки с человеком пауком, прошлепал в прихожку, качая бедрами из стороны в сторону и подвывая милашке бекки. как и ожидал чонгук: намджун притащил за собой джина. еще бы! чонгук сразу почувствовал неладное: намджун бы ни за что на свете не согласился купить ему новую приставку. и с любимой картошкой вряд-ли бы пришел. они стояли и очень сильно смахивали на идиотов: намджун был в одном ботинке, с шапкой на бекрень и с тупой дебильной попыткой улыбнуться, болотный пуховик джина был расстегнут и паленая овчинка кое-как пришитая ко внутренней стороне болонки, некрасиво выглядывала, разноцветные пушистые перчатки без пальцев свисали на длинных веревочках, пока джин старательно делал вид что он очень удивлен чонгуку и прижимал свои мокрые шерстяные тапки к бежевому свитеру. в общем, чонгуку пришлось еще раз подумать, почему его окружают одни кретины. — послушай, малой, покажи красотке квартиру, а я пока с этой хуйней разберусь, — намджун трепал в руках целофановый пакет с новой сониплейстейшен. он явно блефовал, и чонгук чувствовал это; ведь джин сто процентов был здесь миллион тысяч раз и уже, скорее всего, знает где и в каком углу чонгук оставил свои последние грязные носки или где у них в доме больше всего пауков. джин швырнул свои тапки перед входом, стянул болонку и аккуратно положил ее возле сломанной обувницы, в кучу других курток и пальто, и пошел за чонгуком. - — у нас не было ничего, если ты хочешь знать, — джин выглядел до крайности несуразным, сидя в обнимку с плюшевым баксом банни на чонгуковой кровати. они сидели здесь уже полчаса и слушали гневные вопли намджуна, который пытался разобраться "куда ебнуть эти обоссанные провода, в какую дырку". оба чувствовали правильность происходящего и жгучее желание поговорить. — я знаю. если бы у вас что-то было, тэхен бы не позвонил мне. джин понимающе кивнул и поправил свои смешные золотистые очки-капли, сползающие вниз каждые три минуты. он продолжал мять своими кривыми пальцами плюшевые уши бакса банни, и чонгук отчетливо чувствовал чужое напряжение. — я не злюсь на тебя и не ненавижу, если тебя это беспокоит. — джин поднял на него свои большие темные глаза, как будто бы не верил. его лицо было очень красивым. чонгук бы никогда не подумал, что когда-то страдающий от слишком лишнего веса в прошлом сокджин к двадцати шести смог стать высоким тощим красавцем с очень-мега-максимально широкими плечами и лицом божьего ангела. пубертатный период действительно творит чудеса! чимина, кажется, он обошел стороной. ну, ничего, подумал чонгук, в семье не без урода. он слегка улыбнулся и нежно (честно, старался) коснулся голой коленки кима. — я очень рад снова видеть тебя, хен. о, сокджин обожал, когда чонгук звал его хеном. серьезно! его лицо стало вмиг расслабленным и блаженно-улыбчивым, он что-то самозабвенно лепетал на панмале, и чонгук разобрал только "господи за что мне такой чудесный тонсен" и "вам правда стоит поговорить с тэхеном". он молча согласился и стал показывать задобренному старшему свои комиксы, рисунки и некоторые наброски мелодий для гитары и фортепиано. вообще, он писал песни в надежде на то, что когда-нибудь ему удастся выловить тэхена и заставить его спеть это на их собственно устроенном домашнем концерте, где тэхен был бы в центре внимания, среди десятков людей, которые бы слушали, как он поет песни чонгука. исключительно только для него. с тэхеном так всегда: толпа вокруг него всегда становилась невидимой, и чонгук был не в силах заметить кого-то еще. сокджин аккуратно приобнял его со спины, укладывая свой острый тонкий подбородок на напряженное плечо чонгука. он невесомо коснулся горячими мягкими губами его шеи; и чонгук подумал, что это то, что ему было сейчас нужно больше всего на свете. - — намджун вздрачивает на нее иногда говорит чонгук очень серьезным голосом, разглядывая с сокджином карту звездного неба, висящую вместо ковра над диваном в гостиной. намджун закатывает глаза, бурчит усталое "отъебись" и продолжает возиться с проводами, сокджин громко смеется и хрустит чонгуковской картошкой фри. в общем-то, у них довольно-таки весело. и чонгук наконец-то чувствует, что так и должно быть. - тэхен варит себе кофе сам, жарит яичницу с беконом сам, намазывает тосты нутеллой сам и завтракает, обедает и, кстати, ужинает тоже самостоятельно. он больше не остается на ночные дежурства, не коротает в больнице обеденные перерывы, никуда не спешит и уходит с работы раньше положенного. он больше не застегивает пальто и не носит шарф, а когда-то любимые кисс с ментолом снова оказываются в его прохладном кармане. и если честно, тэхен вообще не в восторге от всего этого дерьма. кофе получается просто ужасным и его невозможно пить без слез, яичница с беконом вечно подгорают, и только тосты получаются пышными и сладкими, но есть их одному сплошная тоска. тэхен не хочет так. ему совсем не нравится смотреть тупые комедии и мелодрамы вечером по телеку одному, закутавшись в когда-то греющий плед с оленями и зайцами, завтракать, обедать и ужинать в одиночестве, ходить в старбакс за карамельным махиато в сопровождение своего неубиваемого айпода, гулять под дождем и качаться на качелях с самим собой. тэхену не нравится, что вместо того, чтобы держать в своих ладонях кое-кого очень важного, он держит проклятые дешманские девчачьи сигареты. ему так сильно хочется снова красить губы так любимым чонгуком сладким банановым блеском, печь лимонные пироги, таскать с собой яркий слишком милый балласт в виде детских красивых пластырей и брелочков, из-подтишка фотографировать чона, пока он чем-то занят, по утрам делать смоки айс и считать родинки на его спине. тэхен скучал и каждый вечер выл в подушку от безысходной тоски; чонгук был настолько близко, что тэхен просто не мог его коснуться. глупые аналогии: чонгук оголенный провод, а у тэхена, к сожалению, не имеется резиновых перчаток. или, вот: тэхен время, а чонгук бенджамин баттон. в общем-то, тэхен просто бегал по кругу, упираясь в углы и разбивая свои коленки об острые концы, по-сути, бесконечности. то есть, откровенно говоря, занимался самобичеванием и накручиванием. и тоска поглотила его настолько, что его мобильник пылился где-то в кармане полосатых диско-штанов на дне стиральной машины, чимин, сокджин, хосок и домашние тусовки, выходы из дома и частые прогулки вечером больше не входили в его рутину. все, что было у тэхена — шершавое одиночество и руки, которые хотели заботиться. он был так счастлив, смотря на вечное звездное небо рядом с чонгуком. разве это справедливо? солнце медленно возвращалось на остывший синий купол из-за угла соседней пятиэтажки. луна заберет тэхена и звездное небо с собой, сгребая в теплые шерстяные ладони и пряча за свою пазуху. с рассветом все встанет на свои места: лидирующую позицию займет безразличие, тэхен наденет свой любимый крапивовый свитер, обовьет сердце кустами шиповника, и больше никто не захочет его коснуться. он заварит чай в своих ладонях и с привычной улыбкой протянет ласково доброе утро, солнце. - рабочий день обещал быть трудным: новые поступления, злобные пациенты, планерка, и, наконец, он договорился пообедать сегодня вместе с чимином. обед с чимином, кажется, был самой адски трудной частью в его расписании: общаться с кем бы то ни было сейчас совершенно не было никакого желания, но тэхен мучал себя и неповинного чимина слишком долго, поэтому, он полностью осознавал: поступать с ним так дальше он больше не может. это крайне бессовестно, а тэхен хороший мальчик. и поэтому, в четверть первого он находит чимина в больничной столовке, неловко ему улыбается и присаживается рядом. они сидят практически одни, только за соседним столиком осталось парочка молчаливо переглядывающихся пациентов, медленно хлебающих остывший кисель из железных мисок. что ж, тэхен должен признать, что "заключенных" здесь кормили отвартно, в прочем, паршивее, чем персонал — но это, кажется, естественно. в этой унылой больнице не могло быть по-другому. чимин сунул ему на поднос пышный гамбургер из сабвея и подмигнул. — я мог бы сказать тебе, что ты тупой мудак и что я тебя ненавижу, но смотря на тебя — такого тухлого и измученного ребенка — не хочется даже как-то, — чимин ковырялся в своем салате и гонял вилкой помидорчик черри по пластиковому донышку контейнера. — кармическое возмездие сделало все за меня. тэхен закатил глаза и, посмотрев на серое вонючее картофельное пюре у себя в тарелке, развернул гамбургер. вряд-ли найдется еще один человек, который будет знать и заботиться о тэхене так, как делает этот несносный ребенок пак чимин. он сидел напротив и спокойно улыбался тэхену, отправляя помидор за помидором к себе в рот. чимин выглядел ярко, но аристократично: его нежно-голубой свитер с горлом уютно сидел на его худых плечах и прекрасно сочетался с серыми классическими брюками, он выглядел спокойным, но выделялся из толпы своей непохожестью. чимин всегда выглядел опрятно, и от его волос еле уловимо пахло цитрусами; он был настолько приятен, что даже просто смотря на него, ты мог почувствовать некоторое восхищение его утонченностью и детским шармом в его двадцать пять с хвостиком. тэхен тихо хихикнул, скрывая за воротом своего бежевого полувера. — и что только с тобой происходит, старый плут? — задумчиво с напускным осужденем протянул чимин, сщуривая свои и без того узкие глазки. честное слово, тэхену становилось страшно, когда он так делал — он вообще видит хоть что-нибудь через эти щелочки? — я, ты, джин и красное вино тысяча девятьсот восьмидесятого сегодня вечером. что думаешь? чимин смотрел на него с вызовом, подперев пухлыми ручками свой подбородок. тэхен знал, что у него нет выбора: либо он согласится провести с ними вечер добровольно, либо его заставят. чимин был жутким, когда злился; тэхен уже не раз становился его потенциальным мальчиком для битья и, признаться честно, его дружок был настоящим психом! ким тяжело вздохнул, беспомощно посмотрел внутрь своего почти съеденного обеда и мысленно похоронил свой привычный вечер слез в любимую подушку, от которой все еще пахло духами чонгука. — я могу занести свои вещи? — запихав в рот оставшийся кусок гамбургера, для галочки спросил тэхен. он знал, что чимин не отпустит его, но почему-то думал, что было бы неплохо покорчить из себя придурка и немного подыграть. — нет чимин сухо улыбнулся и встал из-за стола, поправляя пушистый край задравшегося свитера. — я зайду за тобой сразу после того, как моя смена закончится, — он задрал нежный рукавчик огромного голубого свитера и с прищуром посмотрел на запястье — через три с половиной часа. будь готов, и не пытайся сбежать, я предупредил охранника! он скинул поднос в мусорную корзину и, подмигнув тэхену, скрылся в тихом больничном корридоре. тэхен так и остался сидеть за грязным столом и продолжал находить себя самым настоящим неудачником. больные, дохлебав свой мерзкий клюквенный кисель, поблагодарили друг друга и покинули свои места, отставив тэхена одного. пожалуй, ему влетит, если заведующая увидит его отлынивающим, но сейчас он глотал быстротечные секунды и наслаждался своей компанией. и ему совсем не было грустно. возможно, у чимина есть суперсила, благодаря которой он может заражать людей хорошим настроением через прикосновения? тэхен улыбнулся. чимин действительно был особенным. - теперь сокджин без стеснения приходил к ним с намджуном домой каждый вечер и чонгук, возвращаясь с работы, заставал его за готовкой или за жаркими поцелуями с намджуном. отныне их дом выглядел гораздо светлее и уютнее, чем был до этого; ким притащил с собой пару любимых пластинок битлз и металики, чимин подогнал им еще немного из творчества бродячих музыкантов с кванджу, поэтому их старенький граммофон всегда был в деле. то ли от того, что каждый из них боялся снова остаться в тишине, то ли от того, что с музыкой было веселее — в любом случае, музыка оставалась их верным спутником, и иногда виниловые мелодии смеялись на медную умелую намджуновскую гитарную бренчалку. в квартире теперь всегда чем-то приятно пахло: то сокджин снова приготовит что-то сладкое, то намджун занесет с работы ванильных булочек, или чимин притаскивал с собой свои недоеденные вишневые пироги. чонгуку нравилось, что теперь все они иногда собирались вместе и что теперь все они стали частью этой комнаты и частью его повседневности. даже так, они есть сама чонгукова повседневность, ее корень и начало. и он был определенно рад тому, что спустя долгие годы, он наконец-то обрел свой настоящий дом — не место, не человека, а чувство, которое испытав однажды, ты захочешь испытать вновь и сказать заветное "я вернулся", когда почувствовуешь, как знакомый огонек блаженства разгорается у тебя внутри. разве это не счастье? но все же чонгук не находил себя таким. как джин или намджун, он не был также беззаботно счастливым. безусловно, ему до жути было хорошо и приятно, но в его голове отчетливо различалась мысль что все это — не то. он часто лукавил, стараясь принять настоящую действительность за счастье, но выходило у него, к слову... не выходило, вообщем-то, если быть честным. и сколько бы он не старался навязать себе ненадобность остального, все равно ничего не получалось. как будто бы чонгук собрал полную картинку из паззлов, за исключением одной, но самой важной детальки, расположенной по центру. вот так он чувствовал себя. в его центре была некрасивая дырка и поэтому он не мог в полной мере насладится, зная, что чего-то важного не хватает, нет на своем месте. и вот, поэтому снова возвращаясь домой в гордом одиночестве, он изо всех сил старался раззадорить себя и налепить на пластилиновое лицо улыбку. но посмотрев пару раз перед собой, чонгук вдруг остановился: впереди мотылялась оранжевая макушка чимина и рядом с ним, чуть повыше, недовольная пшеничная. выглядело это крайне комично: короткий чимин, который крепко вцепился в тэхеновский локоть, и сам тэхен, который был выше чимина на целую голову, пытался безуспешно вырваться. чонгук, неудержавшись, громко засмеялся и у него появилось такое ощущение, будто бы своим смехом он случайно остановил время: чимин замер с одной поднятой для удара рукой, тэхен вцепившись в волосы чимина с очень злой моськой. видимо, он не вовремя? ким тэхен понял, что его жестоко подставили, когда чимин завел его в чонгуковский двор. за два месяца тут ничего не изменилось: ужасные грязные лужи все также лежали у подъездных порогов, лавочки были полуоблезлыми и сырыми, окно чонгука все было завешанно глупыми наклейками с тиграми и динозаврами, и деревья торчали страшными лысыми корягами из мокрой земли. самое страшное: чонгук все еще жил в этом доме и в этом подъезде, когда чимин аккуратно отвлекал его внимание и открывал дверь внутрь. самое страшное, что чонгук стоит прямо сейчас за чего спиной — как озлобленный рычащий пес-людоед. самое страшное это... — привет, — с придыханием шепнул чонгук, проходя вперед и мимолетно обнимая прохладными ладонями тэхеновские плечи. тэхен аккуратно кивнул; он ненавидел себя за то, что его тело не слушается, и его колени продолжают дрожать прямо сейчас, когда чонгук слегка касается его сутулых плечей. и снова он так близко, но руки тэхена как будто парализованны и все, что он может, тупо пялится в бетон под собой под испепеляющий взгляд идиотского чимина. — эй, пак, что-то мне показалось, или ты стал еще меньше? перестал носить стельки? чонгук оперся о металический косяк двери и насмешливо поглядывал на чимина из-под своей отросшей челки. тэхен наконец-то оторвал свой взгляд от некрасивого бетона и теперь ошарашенно наблюдал за тем, как чимин с каждой секундой краснел и распухал на глазах; за всю свою жизнь он никогда не позволял себе бесить чимина до такой степени, потому что он был ебаным психом — но чонгук, о боже! этот парень заслуживает уважения! — беги, сука, — злобно выдохнул чимин, заламывая пальцы с диким хрустом и злобно зыркая на чонгука своими глазками-щелочками. тэхену показалось, что он чувствовал и видел, как от вечно спокойного чимина било молниями, но лицо чонгука все также оставалось совершенно беззаботным. чимин стал закатывать рукава своего черного пальто, и с легкой усмешкой, подмигнув тэхену, чонгук бросился бежать вверх, подтягивая за собой чимина. земля тебе пуховиком, — устало выдохнул тэхен, медленно поднимаясь за ними. он остановился. звонкий смех чонгука и чимина приглушенно доносился с четвертого этажа и ему показалось, что чонгук — самая настоящая ведьма. ким тэхен закрыл глаза и тихо рассмеялся. и что он такое говорит? - сначала было жутко неловко. они уселись за большой столик в гостиной, обменялись парочкой таких же неловких приветствий и вопросов, а потом все дружно стали молчать. и вовсе не от того, что им было не о чем поговорить —что за вздор! а с обычной непривычки. тэхену очень долгое время казалось, что главной причиной этой неловкости служил именно он, но осторожное и незаметное для других гостей короткое касание чонгуком его коленки под столом, заставило тэхена врубить режим "я самый неловкий парень в этой вселенной" и "мои щеки такие красные не потому, что я смущаюсь, а потому что я чертов диабетик" и снова упереться взглядом в пол, выводя на нем пылинки и трещинки. их жутковатое молчание нарушил внезапный (для всех, кроме коротконого эльфа) звонок в дверь, и с писклявым "ой" чимин пулей сорвался с места и побежал открывать нежданному (опять же, для всех, кроме ебаного карлика) гостю. парень, который переступил порог квартиры чонгука и намджуна, заставил повскакивать со своих мест всех, кроме чона. снизу послышалась тихое приветливое — добро пожаловать, юнги хен и последнее слово, слетевшее с искусанных губ чонгука, усадило всех обратно на свои места. — какого хера, малой? — намджун, кажется, был очень сильно обижен; он швырнул в чонгука своим тапком и, показательно сложив руки на груди, отвернулся. юнги присел рядом с чимином, приобнимая его за талию и что-то шепча на ухо. сидящий рядом с ними тэхен еще усерднее продолжал делать вид, что у него диабет, пока чонгук тихо улыбался, подмечая, что когда тэхен смущается — он выглядит чертовски привлекательно. — юнги хен парень чимина, и они знойно трахаются по субботам, — все с той же ухмылкой оповестил всех чонгук, краем глаза поглядывая за еще сильнее раскрасневшимся кимом. намджун, кажется, просек его фишку, но вот юнги, кажется вообще нет. почему, собственно, такие тупые ублюдки становятся его друзьями? — ну, не всем же позорно дрочить в туалете, потому что принцесса по кличке тэх... — в лицо юнги прилетает огромный горячий кусок пеперонни, проезжаясь по его морде и пачкая щеки в сладком соусе. неловкая пауза логично подошла к концу. где-то сбоку хихикнул чимин. — обидишь мою принцессу, и я сломаю твой подбородок, хен, — невозмутимо проговорил чонгук, раскладывая оставшуюся пиццу по тарелкам. как ни странно, юнги все понял: извинился, пожал ему руку и выставил выпивку на стол. после этого как-то стало намного комфортнее: разговоры не успевали сменять друг друга, соседи стучали по трубам, чимин громко смеялся, а вино в бокале тэхена не переставало убавляться. впрочем, он этого совсем не замечал; его взгляд был прикован к чонгуку, изредка поглядывающему на него пьяными сверкающими глазами. он смотрел на него не больше пяти секунд, а тэхен готов был вывернуть себя наизнанку, снять с себя кожу, только бы его щеки больше не горели так сильно, а крупные мурашки и ощущение тяжести чужих рук на плечах перестали бороздить граблями по его истосковавшемуся сердцу. чонгук сидит настолько близко; осталось только протянуть руку и ухватиться за теплый флис его черной толстовки, просто протянуть свою руку и наконец-то коснуться его... но, разве после всего этого дерьма, может ли тэхен? вероятно, нет. и он не трогает. не тянется своей рукой, не хватает чонгука за край его толстовки и не прячется в его объятиях. все, что он может — смотреть; в полном отчаяние и сгорающим от желания, чонгук его мотадор, а он обозленный голодный зверь, что вот-вот готов напасть на него и заключить в свои цепкие лапы. тэхен хватает бутылку мартини со стола и пьет залпом, пока нежное горло не начинает жечь. ему срочно нужно выпить, пожалуйста, ему срочно нужно оказаться в руках чон чонгука. его голова приземляется на мягкое чиминовское плечо и он закрывает глаза. намджун достает свою старенькую гитару и начинает играть "priked". голос чимина звучит тихо, он поет неспеша и сладко растягивает шипящий припев, и тэхен слышит, как дрожит его грудная клетка, когда он переводит дыхание. почему же чимин так дрожит? паковские пухленькие пальчики робко перебирают его волосы, и чимин смотрит с невиданной нежностью, сжимая кима в своих цветочных объятиях. он чувствует себя вдруг настоящим ребенком; как будто ему снова двенадцать, как будто они сейчас в пусане, в их огромном травянистом дворе и как будто темное коварное будущее не тянет к ним свои сухие кривые лапы из туманной неизвестности. почему же они выбрали такую грустную песню? - чонгук смотрит на тэхена и ему хочется стереть себя с лица земли; его руки горят желанием сомкнуться за тэхеновской спиной и, желательно, больше никогда не расходиться. в голове навязчиво крутится "поцелуй его", но чонгук изо всех сил старается делать вид, что он ничего не слышит, и отвлекается на пьяные разговоры сокджина, пару раз проигрывает юнги в камень-ножницы-бумага и ловит молчаливо-тоскующие взгляды тэхена на себе. он хочет сказать что-нибудь, остановить его ответным взглядом глаза в глаза, но все, что чонгук делает — рассказывает юнги о своих проебанных годах в бойцовском клубе, сует палец в рот зевающему чимину и, "скажи спасибо, что не член", громко смеется, ловко уворачиваясь от летящих в него предметов из рук раззлобленного чимина. он жутко скучает. ему хочется, чтобы все заткнулись и оставили их с тэхеном одних — с вином, свадьбой намджуновских родителей по телеку и заныканными под диваном сырными шариками. он бы с радостью поцеловал его — взял бы его тонкое ровное личико в свои мозолистые руки, наклонился бы к его губам, близко-близко, и поцеловал. чон снова думал, что он ебаный школьник, поуши влюбленный в соседского мальчика по имени ким тэхен. но ему уже за двадцать, а тэхен больше не соседский, да и не мальчик вовсе. кошерный мужчина, которого чонгук, кстати, жестоко проебал. жирно проебал, безусловно, — целых два раза. разве это честно, что он такой? что тэхен выглядит таким расстроенным сейчас, когда чонгук безумно хочет его поцеловать? чимин, не без божьей помощи, конечно, дичайшими усилиями стаскивает с доисторической антрисоли, от которой пахнет старыми бабками, пыльный дохлый магнитофон и сует в него один из дисков золотой коллекции намджуна — "самые сочные хиты 2007", кажется. техника выебывается еще пару минут, но, получив убедительного пинка от серьезно настроенного чимина, начинает исправно работать: клубные биты громко отталкиваются от домашних стен, и раззадоривают уже пьяных ребят. тэхен скачет вместе с чимином возле стремного джина, и, кажется, впервые за вечер он улыбается. намджун сбивает пару статуэток и окончательно доламывает бедную обувницу в порыве своего страстного танца — по крайней мере, так он охарактеризовал свои беспрерывные колебания рук и ног в разные стороны. всем становится донельзя весело и хорошо, юнги тихо сидит в углу и, не стесняясь хлебать пиво из общей бутылки, следит за тем, чтобы чимин ничего не натворил, и чонгук наконец-то чувствует, что вот он, он — дома; пускай здесь не так чисто и совсем не тихо, пускай здесь не бывает хорошего отопления зимой и иногда соседи в пьяной горячке ломятся в двери, пускай здесь не как в самых лучших домах лондона — пока эти ребята все вместе, чонгуку все нравится. и нахуй ему не сдались эти лондонские дома, шикарные квартиры и тишина, если там не будет его конченных друзей. заводная мелодия закончилась и на смену ей пришла плавная, приглушенно доносившаяся из грязных колонок. чимин выполз из сокджиновских объятий, крутанул потише и, пьяным заплетающимся голосом громко объявил — медляк для наших дорогих мужчин, возьмите свои яйца в руки и пригласите свою бейбу потанцевать, — свет медленно погас и, подмигнув чонгуку, чимин ушел, оставив расстерянного тэхена лицом к лицу с ласково улыбающимся чонгуком. — потанцуем? — чон слегка приобнял тэхена за талию, наклоняясь ближе к его лицу и обжигая щеки тэхена своим теплым дыханием. ким коротко кивнул, и чонгук почувствовал, как сильно сжимается тэхеновское тело и как дрожат его колени, когда он касается и сжимает его в своих руках увереннее и крепче. — эй, ну же, посмотри на меня? и тэхен смотрит. его пушистые длинные ресницы дрожат; он смотрит на чонгука боязливо и влюбленно, и чонгук тихо смеется, прижимая ближе и укладывая голову на его теплое шерстяное плечо. господи, у него кружится голова и он совсем не уверен, что это от выпитой дряни. тэхен наконец-то близко и чонгук держит его в своих руках; с каждой секундой он становится все меньше и робче, они двигаются плавно и неспеша, пока чонгук тянется к нему близко-близко, и горячо целует его в шею. ким крупно дрожит, тянет чонгука за капюшон и прячет свое красное лицо на его груди. чудесный ким тэхен, — думает чонгук, успокаивающе гладя его по волосам и спине. он ужасно поступает с ним сейчас, но, к сожалению, ничего не может с собой поделать. он так чертовски хочет тэхена себе, он так чертовски не хочет отпускать его и исправить все дерьмо, что он сделал. есть ли у него хотя-бы один ебаный шанс, чтобы все исправить? — чонгук, я... боже, давай выйдем, пожалуйста? — он слишком растерян и до крови искусал свои губы, потому что чонгук нереально горячий, потому что чонгук наконец-то нереально близко. это ужасно, он так сильно хочет его поцеловать! он так сильно хочет поцеловать его милую родинку под губой, он так сильно хочет чтобы это не было неправильным — хотеть этого, но чонгук смотрит на него слишком влюбленно, и тэхен мысленно затягивает петлю на своей шее. это бесовство, настоящий кошмар, просто ужасно и ненормально — сводит с ума, и тэхен наконец-то теряет себя, позволяя взять за руку и утащить на балкон. они выходят и замолкают. стоят рядом, плечом к плечу, чоновский флис приятно щекочет тонкие бежевые рукавчики тэхена, и только где-то над карнизом прогнившей крыши (как же не повезло соседям с пятого этажа) одиноко свестит мерзлый осенний ветер. им так много нужно сказать, но они продолжают угрюмо молчать и смотреть на разноцветные лужи под балконом и ковырять замерзшими пальцами пожелтевший пенопласт на окнах; никто не знает, с чего начать — каждый в поисках тех самых предложений и слов, которые огромными страшными кучками крутятся на языках. в конце концов, тэхен начинает дрожать от пробирающего ветренного холодка, и это, пожалуй, служит теми самыми искомыми словами: чонгук шумно пыхтит, снимая с себя теплую толстовку и заворачивая в нее робкого фыркающего тэхена. он смотрит как светлые прядки смешно торчат в разные стороны и улыбается; его глупая трикотажная водолазка старухинского цвета фуксии развивается на слабом ветерке как какой-то очень стремный и позорный флаг, но чонгук смотрит, как тэхен закутывается в уютный флис теплее и ему становится все равно, что все увидят его драную водолазку. еще немного чонгук смотрит на него, а потом тэхен дергается, как будто бы что-то вспомнил (на самом деле ему стало супер неловко и стремно), и лезет в карман за помятой сигареткой. — прикуришь? — тихо спросил он, засовывая ее между зубами, лопая мятную кнопку. чонгук согласно угукнул и, пошарив в карманах, достал красивую блестящую зажигалку с объемным тигром и подошел к тэхену вплотную, наклонясь и чиркая металическим колесиком несколько раз, пока искуственный огонек не загорается и не спаливает ресницы чонгука к чертовой матери. ким смеется над ним, наклоняется поближе, закрывая замерзшей ладонью зажигалку от ветра, и прикуривает. а чонгук продолжает смотреть; и тэхен почти ненавидит его за это идиотское молчание, когда чонгук наконец-то забирает у него из рук (между прочим, последнюю!) сигарету и, затягиваясь, швыряет ее куда-то за шиферный бортик балкона в разноцветную лужицу. помилуйте, последнюю! тэхен обреченно скулит, а чонгук внезапно оказывается так близко, нежно, нарочито медленно касается его и делится с ним мятным теплом. чонгук лениво отстраняется, судорожго выдыхая, слегка улыбается и заботливо поправляет спавший капюшен на тэхене. — блять, я сейчас реально как гребаный сопляк, да? он тихо смеется, ловит блестящий взгляд раскрасневшегося тэхена и снова наклоняется к нему, мягко целует и кусает его за обветренные губы. в голове ни одной распутанной мысли. тэхен громко выдыхает и хватается за его локти, отчаянно полагая, что это поможет ему окончательно не забыться и не сдаться сильному напору чонгука без боя. он хотел безумные крики, он хотел разбитые брови и губы, он хотел сбитые костяшки и он хотел увидеть, как чонгук ненавидит его, как чонгук считает его гадким и подлым, как он выплевывает желочью в его лицо обидные слова, как он душит его своими теплыми руками, но чонгук душит его в своих объятьях, держа его настолько аккуратно, будто бы тэхен форфоровая куколка, которая вот-вот, глядишь, и разобьется; но губы чонгука целуют его любовно и со вселенской нежностью, что топилась в его маленьком изуродованом тельце так долго, но он судорожно шепчет что-то неразборчивое, но явно смущающее ему куда-то в шею, и его теплые пальцы скользят по тоненьким русым волоскам; и что-то внутри тэхена с ужасно громким треском разбивается и крошится, и его выдержка смиренно падает на колени перед мечом чонгуковской любовной горячки, и его руки наконец-то дрожат и смыкаются на чужом лице также трепетно, как если бы тэхен держал в руках целые вселенные. он проиграл еще тогда, когда чонгук коснулся его плеч в подъезде, он проиграл еще тогда, когда выбрасывал чайник в окно; он проиграл. но еще никогда в своей жизни не был так счастлив покориться кому-то, так смиренно покорившись каштановому парню, который так сильно целует его прямо сейчас и который так смотрит на него, как будто единственное, что у него есть — это неловкий угловатый тэхен, завернутый в мягкую толстовку из бершки. - чонгука ведет. тэхен под ним ласковый, распаленный его горячей любовью, он тяжело дышит и просит его еще; они путаются в прохладных простынях и луна с огромной звездной тарелки смотрит и светит на них. его глаза блестят, но блеск на губах тэхена слаще, он шепчет ему на ухо какой же он красивый, горячо дышит куда-то в ключицы, безразборно кусает в шею и наконец-то любит. вот так просто; он наконец-то любит его, по вискам, по соленым от непрошенных слез губам, по тихим сладким стонам, по тоненьким пальчикам, по иссиня фиолетовым пятнам на его теле, по кровавым укусам и ласкового "люблю" с придыханием; его чудная принцесса разделяет его безобразную любовь и чонгуку срывает крышу. его молочную разгоряченную кожу охлаждает лунный свет, он светится и его тело кричит о мягкой любви и удовольствие, тэхен томно прогибается в его руках, и чонгук, готов поклясться, еле сдерживал свои блаженные слезы, прокусывая теплые колючие губы своего любимого. любимый. он смакует это у себя на языке, приставляя имя тэхена. выходит здорово, выходит правильно, и чонгук отчетливо чувствует эту чудовищную верность и реальность, и ему наконец-то настолько уютно и тепло, он слышит чужое бешенное сердце и готов поклясться, что его сердце и сердце тэхена — одно целое; они одно целое. они вместе тяжело дышат, тэхен робко кусает свои фиолетовые от бесконечных поцелуев губы и ластится к нему под бок, потому что в комнате стало совсем холодно. луна все еще светит и чонгук трепетно вытирает скопившиеся слезы в уголках антрацитовых глаз тэхена, и замолкает. где-то на затворках сознания, тэхену слышится ласковое "я тебя люблю, ким тэхен" и "ты выйдешь за меня?", перед тем как он засыпает, и чонгук так нежно держит его в своих руках, и от чонгука так сладко пахнет кубанскими пряностями и сладкими пивом, и тэхен млеет; закрывает свои зацелованные глаза, и его дыхание постепенно выравнивается, пока чонгук гладит его по спутанным волосам и шепчетшепчетшепчет что-то теплое и приятное. господи, как же все хорошо! как же все хорошо... и его красные от слез и бессовестных поцелуев щеки светятся в темноте, отвечая на теплые лунные лучи своей людской красотой. - перед тем, как проснуться, он долго нежится в теплых простынях и растягивает свои залеженные косточки одну за другой; солнце еще не слишком высоко и совсем не светит в глаза, а редкие машины за окном учтиво напоминают тэхену, что уже пора вставать. утро — оно такое; раннее и прохладное, с холодными пятками и носами, с тихой возней на еще непроснувшихся ленивых улицах и приглушенно звучащим соседским телеком. тэхен проснулся один; разве что только с безумно счастливым сердцем и чонгуком, который спрятался где-то в недрах квартиры. белые стены с кучей разных плакатов медленно алели и розовели, купаясь в первых солнечных лучах. первое, о чем подумал тэхен — здесь пахнет чонгуком. здесь все говорит о том, что чонгук реален: все его дурацкие фигурки с железным человеком, черно-белые и не очень постеры на желто-розово-красных стенах, обогреватель на котором висят его разные носки в горошек и с кривыми подсолнухами и еще бог знает с чем, переполненный шкаф и тысяча одинаковых (то есть, они все разные!) белых футболок, старые изношенные черные конверсы в исписанном углу, валяющаяся на полу одежда, смятые простыни, и фотографии над заляпанным пиццей, красками, клеем и еще какой-то ерундой столом. тэхен тихо прошлепал босыми пятками до столика и стал рассматривать снимки. некоторые из них были уже старыми и чем-то замазанными (чонгук настоящая свинья), некоторые новыми, чистенькими и чуть-чуть с размазанной печатью, смазанные, забавные, цветные и черно-белые, но на всех фотографиях был тэхен. в самом углу был маленький желтый квадратик; тэхен сразу узнал его и его сердце неприятно сжалось. с фотки на него смотрел худощавый лопоухий мальчишка с щербинкой между молочными зубами и с широкой квадратной улыбкой, рядом с ним, уложив свой мощный грязный хобот поперек красного свитерка с баксом бани, стоял громадный красивый слон с двумя крупными изящными бивнями. внизу криво накарябано детскими каракулями (подчерк тэхена оставляет желать лучшего) "без тебя весна совсем не такая". тэхен хорошо помнит этот день: была первая весна с того момента, как тэхен переехал, они тогда впервые поехали с родителями в сафари; все казалось таким красивым, слонов и антилоп было та-а-к много, тушканчики, носороги, гепарды, сурикаты, живности было невероятно много, как думалось тэхену, и денек выдался жарким: солнце нещадно палило и обжигало своими лучами сухую колючую траву. родители привезли его сюда, потому что после переезда тэхен перенес огромный стресс (просто ужасно, бедный ребенок! вот так кудахтали над ним родители) и почти ни с кем не разговаривал, да и из дома выбирался только за хлебом или почитать на беседку: но все один, один. а потом мать вдруг вспомнила про пылкую любовь сына к слонам и антилопам и тушканчикам и еще "ко всем этим чудесам природы, милый!" и сослала его в этот сафари с целой машиной надоедливых дядек и тетек, которые вечно болтали несусветную чепуху и говорили, что ему нужно делать и не делать. в целом, в сафари было прикольно, правда, слоны, антилопы и всякие тушканчики это конечно здорово — только вот, здесь не было чонгука. но, видя как мать смотрит на него умоляюще-отчаянным взглядом, видимо, хорошо понимая, что сафари, всяческие слоны, гепарды, тушканчики и антилопы вряд-ли чем-то помогут, как она смотрела на него этими безнадежными глазами; господи, тэхен будто слышал этот ее обессиленный материнский крик о помощи, и он решил подыграть ей, счастливо поулыбаться, порезвиться, покататься на слонах с радостными визгами — вообщем, повести себя немножко как обычный ребенок, которого привезли в сафари. только вот внутри все было перкопано-перевернуто, жгло и неприятно щипало от того, что рядом сотни слонов и антилоп, тысячи туристов и дурацких экскурсоводов, которые вечно знают, что тебе лучше делать и не делать; и среди всего этого бесчисленного количества цифр — не находилось ни одной, которая бы была записана под именем "чон чонгук". тэхен улыбнулся, повесил снимок обратно в угол, и, накинув валяющуюся на полу толстовку, вышел в сладко пахнущий кофе коридор и торопливо прошлепал, цепляясь голыми пальцами за заледеневший линолиум, на кухню. совсем на секунду ему стало обидно от того, что у чонгука накопилось за все это время с десяток его самых разных фотографий, а у него совсем ни одной, кроме тех, что они сделали до отъезда, но, увидив как его темноволосый принц старательно крутился у плиты со смешным вафельным полотенчиком с мопсами на загорелой спине, раздосадованно охал и ахал, в перерывах бурча себе под нос что-то явно грязное и злобное, сразу забыл про свою обиду. ну и что, что у него нет фотографий — зато у него есть самый настоящий живой чонгук, который заботливо хозяйничает у плиты и готовит ему завтрак. ничего не может быть лучше! тэхен тихо приземлился на стульчик напротив чонгука, и принялся на него смотреть. минут через десять чонгук все-таки заметил его, чуть-чуть перепугавшись и, пожелав доброго утра, смазанно чмокнул его в уголок губ. потом они замолчали. не потому, что они не знали, что сказать или им было как-то неловко (вовсе нет!), а потому что оба чувствовали, что так нужно — нужно просто помолчать и насладиться присутствием друг друга. их первое утро; самое чудесное ранее утро, проведенное в любовном молчании и смущенных переглядках — чонгук разглядывал виднеющиеся из-под флисового ворота толстовки фиолетовые засосы, а тэхен, в свою очередь, стыдливо натягивал воротник повыше, стараясь не в коем случае не смотреть чонгуку в глаза. они молчали еще недолго, а потом — я подумал, что ты.. мы, мы бы могли поехать туда вместе, да, — вытащив два глянцевых билетика из-под банки со специями, чонгук положил их перед тэхеном. — что скажешь? он внимательно смотрел за расцветающей широкой угловатой радостью тэхена, за его счастливым огоньком в глазах, за его теплыми искорками от квадратной улыбки, за его трясущимися покусанными пальцами, что так бережно и осторожно сжимали в руках два блестящих листочка, как он с любовью смотрел на него и тянулся за нежным коротким поцелуем. сердце чонгука ужасно колотилось и ему было стыдно за то, что тэхен мог услышать этот дикий вой, что он мог посчитать его недостаточно взрослым мужчиной и, о господи, чонгук думал о такой жуткой ерунде! его принцесса сидела напротив, уложив свое аккуратное личико на холодные ладошки, и улыбалась ему своей мегаватной улыбкой, самой лучшей и только для него. это утро самое чудесное, их первое утро, честное слово! — да, чонгук, — тэхен чувствовал себя оголенным искрящимся проводом: дотронься, и он взлетит в небо тералионнами ярких салютовых лампочек. он смотрел на чонгука, на этого взрослого озлобленного тяжелой юностью мужчину, на его такую редкую (в последнее время) слабую улыбку и сутулую загорелую спину, и завидовал сам себе; он ни разу не сомневался в чувствах чонгука, он ни разу не сомневался в его словах и в нем самом, потому что чонгук, потому что такие люди, как он — говорят мало, не повторяют по два раза, потому что такие, как он — говорят исключительно то, что есть на самом деле и никакой ерунды и неправды. ким улыбнулся ему, отпил остывающего кофе из любимой чоновской чашки и — я выйду за тебя. и в его памяти навсегда отпечатывается картинка: смущенный чонгук, подгоревшая яичница и два глянцевых билетика, испачканных в подсолнечном масле. - их серенький минивен быстро проглатывал кривую полоску черного расскаленного калифорнийского асфальта, горячий встречный ветер ерошил разноцветные кудри, и в салоне медленно хрипела по сдыхающей магнитоле "looking for a star". погодка в калифорнии как всегда была ужасно душной и жаркой, воздух был настолько горячим, что иногда казалось, что он вот-вот загорится, а одежда неприятно липла к разгоряченным и иссохшим загаром телам. тэхен перебирал в руках дюжину почтовых открыток, пока чонгук безучастно следил за длинной пустынной дорогой впереди. — как думаешь, какую открытку нам лучше отправить намджуну? ту, что с ослом или лучше ему отправить с кактусом... ах! мы отправим им с подсолнухами! — тэхен энергично замахал руками. его ярко выкрашенные рыжие волосы заблестели в разные стороны, как будто они снимали сейчас рекламу какого-то там шампуня. сейчас он выглядел счастливым; он выглядел таким с тех самых пор, как они переехали в адскую калифорнию и на его безымянном худом пальце заблестело колечко. а чонгук стал счастливым еще в то их первое утро на кухне; по-другому и быть не могло. калифорния — чудесная; но сидящий рядом и ломающий голову над открытками тэхен чудесней. эта открытка — первая за все полгода, что они тут живут. о переезде знал только чимин и только он исправно получал открытки в воскресенье каждой недели. о, сколько же раз они задавались вопросом — а не ублюдки ли они? и, безусловно, отвечали — да, последние бесславные ублюдки. они убежали так быстро, не оставив ничего, кроме пыльного коротышки чимина, который знал явно больше даже чонгука или тэхена, оттого он и был пыльным. поэтому они и отправили ему открытку с розовым гномом; кончено, в этом поступке нет никакого смысла и связи, но они просто отправили ему открытку с чертовым розовым гномом, потому что он дико напоминал вечно злого и ворчливого чимина. ужасные блекло-розовые волосы лезли чонгуку в лицо и мешали разрывать предубеждениями дальнейший горизонт. чимин сказал, что теперь чонгук стал самым настоящим педиком; чонгук, конечно, спорить не стал и быстро смирился с мыслью что теперь он шаблонный представитель американских глиномесов. но тэхену так нравились его химические кудряшки, он смеялся так звонко и игрался с его волосами, восхищенно разглядывая каждую прядку — он был таким живым и настоящим в такие моменты, он был так сильно счастлив, что чонгук был готов выкрасить свои тупые волосы во все цвета радуги, если они будут так веселить его принцессу. он посмотрел на тэхена (тот все еще хмуро разглядывал открытки) и улыбнулся. их минивен спокойно рассекал калифорнийскую пустыню и ветер дул им в счастливые улыбки. у них были одинаково глупые игры с разумом. оба знали, что впереди еще одна состыковка рельс с обычной дорогой, и оба задавали себе абсурдный вопрос "а что, если мы заедем за ограничительный шлагбаум?" или "а что если мы не остановимся и погоним дальше?". они чувствовали себя драконами, летящими в вечное небо молодости и золотистого бесконечного смеха и раздолья, чувство свободы дышало их телами и любовь сплетала их вместе; такой идилии больше нет в этом мире. каждый нес чужие тяжелые сердца с чернильным прошлым, как рабочие портфели, как покупки из супермаркета, как дурную печать каина — они носили свои тяжелые сердца в чужих руках, как леденцы в карманах, как сиграеты в пачке, как свою нелегкую судьбу на сгорбленных спинах. они встретились с чертовщиной за плечами, с годами тренировок и закалок над своей ленивой душой, с миллионами невыполненных. обещаний на новый год и с переполненной копилкой опыта — они встретились и теперь, спокойно, не торопясь, по пылинкам строят новую жизнь. счастливую жизнь — исключительно вместе. шлагбаум закрылся и поезд перезал горячий асфальт. неприятная серена закончилась, и их серенький минивен продолжил свой путь. наверное, они ехали домой, а может, они ехали в торговый центр или в гости к одной милой парочке, живущей в пригороде, в любом случае, теперь они были счастливы, куда бы жизнь их не закинула. чонгук крепко сжимал тэхеновскую ладонь в своей и, казалось ему в такие особенные моменты, весь мир становился... да в прочем, ну его, этот гребанный мир? тэхен рассмеялся и уронил свою рыжую макушку на важное сильное чоновское плечо. дорога впереди была пыльной: значит, они уже подъезжают. столб дымного смога развеялся, и порочная с кучей ошибок и неверностей юность осталась позади.

make out hill, where we met, we let our lips do all the talking and now I'm nothing. depression and obsession don't mix well, hollywood motels, and all I think I'm just obsessed with you.