I do not speak English

      Мой утренний подъем был ознаменован виртуозным полетом с кровати. Кажется, мне снилось какое-то военное действо, и за миг до пробуждения все взорвалось.       В голове творилась жуткая каша, которую щедро подкармливала, бубнящая за моей спиной бабуля. Она, кряхтя, бродила по коридору нашей трехкомнатной хрущевки, приговаривая «в моей молодости» и «я, когда была в твоих годах» на разные лады.       — У тебя экзамены скоро, а ты спишь сутками, — возмущалась ба, пока я чистила зубы с устойчивым убеждением, что тридцать два часа сна для меня — не предел.       — У меня каникулы, ба, — промычала садясь за стол.       Передо мной тут же материализовалась чашечка ароматного растворимого кофе и пара любимых булочек.       Я была бабулиным проклятием по части поедания еды. Сколько бы она не старалась впихнуть в меня питания, мое тельце оставалось как у тринадцатилетней девочки.       — Отец тебя совсем разбаловал, — ба поставила на стол вазочку с шоколадными конфетами.       — Где он, кстати?       — А черть его знает. — Отмахнулась она. — Вроде с Лоркой ушел куда-то.       — Это та, что с работы или из триста четвертой? — деловито поинтересовалась я, жуя мягкую булочку.       Отец никогда не скрывал от меня своих интрижек, и о в_этот_раз_все_серьезно, как правило, узнавала раньше бабули.       Меня вдруг осенило, и я быстро оказалась в комнате. Что-то было не так, но что именно мой мозг не соображал. Снова и снова обводя комнату взглядом, я пыталась понять, от куда внутри стойкое ощущение чего-то потерянного. У меня было подобное чувство, когда я просрала телефон, спустя месяц после покупки. Тогда все обошлось: он три дня провалялся на без звуке под кипой мягких игрушек в кресле.       — Ба! — позвала я. — Ты не помнишь, у меня были какие-то дела. Так чтобы очень важные.       — Тьфу ты, еб твою мать! — отозвалась бабуля. — Это все твой суточный сон! Валяешься как стерва в постели, а потом ни черта не помнишь. Тебе уже детей иметь пора, а какой там, за собой бы следить научилась.       В целом, я люблю свою ба. Она у меня женщина огонь, что активно подтверждают, периодически приходящие к ней ухажеры, в лице деда Артема, Гавриила Бенедиктовича, того самого Виталия Борисовича, он дарил очаровательные букеты с клумбы, за которой ухаживала моя ба, и дяди Юры, который, к слову, был на пятнадцать лет младше бабули.       Поэтому, я терпеливо семь минут слушала её монолог о моей упущенной молодости. Ну да, двадцать шесть — это уже не весна жизни.       — Ни чего ты мне не говорила. — наконец подошла к логическому завершению ба. — Наська твоя звонила. Сказала, чтобы ты написала ей есемеску. У ей к тебе дело важное.       Мой внутренний гуманитарий снова хотел суициднуться, но мы вспомнили — это же ба.       — Да ты заёбла! — поприветствовала меня Смоленская Анастасия Владимировна — педагог начальных классов. — В коме либо была? Неважно, ты завтра идешь с нами?       — Не знаю, — проскулила я, припоминая назначенное веселье. — Я чувствую себя как говно.       — Спать меньше надо. Мне будет плевать, если ты на парах будешь сидеть после бессонной ночи. Мы. Идем. Веселиться. — Отчеканила Смоленская.       — Разберемся. Давай, смотри там, не пизди, — фирменно попрощалась я.       Это выработанная годами общения привычка, проскакивала настолько автоматом, что мы с Настькой договорились не звонить друг другу, пока у кого-то важные дела. Ее ученики, или их родители на собрании, наверняка, не поняли бы Анастасию Владимировну, сказавшую «ты тоже не пизди».       Всю неделю я была в психологическим состоянии уровня: коробка соды. Мне постоянно казалось, что я о чем-то забываю. Пока Настя каталась на свидания с чуваком, которого подцепила в клубе, мне приходилось шерстить интернет в поисках учебных материалов для нашей учебы. Обычно мы занимались этим вместе, но с негласной оговоркой, на «отпускные» отношки.       Свой я получила три раза за девятнадцать лет нашей дружбы. В последнем «отпуске», год назад, я таки лишилась звания старой девы, чему несказанно обрадовалась Смоленская, но я зареклась не вступать больше в это дерьмо. Красочно описываемый подругами секс, оказался сплошным разочарованием и за два месяца, меня так и не настиг долгожданный оргазм, зато неприятностей куча. В конце концов, я едва не стала молодой мамашкой.       — О, смотри-ка, нам таки дали историка, — дернула меня Настя за рукав. — Надеюсь, он молодой и хорошенький.       — Фетешистка. — Отозвалась я, закатывая глаза.       Дело в том, что Смоленская была чемпионом мира по соблазнению преподов ещё со школы. Она едва не подвела под суд Станислава Михайловича — нашего математика в средней школе. Благо у него тогда выдержки хватило.       — Ладно, можно не очень молодого, — скорчила рожицу она.       — Ой, хорош, пошли, — не выдержав, оттащила её от доски с расписаниями. — Завтра увидишь, там и разберешься. Пошли, мне в магаз надо. Кстати, что у тебя с тем чуваком?       — Да-да! — радостно зашагала Смоленская. — В магазике есть бухлишко. Считай, мы не сошлись характерами. Но это не точно.       — Ты это только что поняла?       — Нужно быть прагматичной, Вишневская. Я не хочу коту покупать наполнитель в этом возрасте. — оптимистично заявила Настя. — Это же лучшее время! Время презервативов, винишка и доширака.       — Пф, смотри-ка, даже о еде находишь время думать, — усмехнулась я, подходя к выходу. — Ты что, Смолен, раньше твоим питанием были чувства.       За подколку я поплатилась быстро. Входная дверь резко оказалась близко от моего лица. Слишком близко, настолько, что потемнело в глазах. Ухватившись за ушибленный лоб, я пожалела что не ношу челку.       — Простите, — принялся извиняться мужик, пока моя верная чуткая подруга гоготала, как чайка в брачный период. — Я слишком задумался. Все в порядке?       — Нормально. Просто идите, — не слишком приветливо выдавила я.       — Не подскажете, где деканат? — тут же отстал мужик.       — Второй этаж, как подниметесь, вторая дверь справа, — промурлыкала Смоленская. — Вы случайно не наш историк?       Когда дело доходило до мужчин, которые нравились Насте, она была само очарование, даже если секунду назад отборным матом провожала обрызгавшую её машину. Как только Смоленская возвращала свое внимание мужчине, который был интересен, она превращалась в эдакую универсальную идеальную модель девушки, и мужики, развесив уши, веровали, что она совершенна.       — Возможно. — Втветил мужик.       Даже не видя его лица, я могла с точностью сказать: он заинтересованно разглядывает Смолена; он интересуется ей как женщиной, а не как возможной студенткой; он ухмыляется. Все это было очевидно по его голосу. А вот подняв голову, я поистине выпала в осадок. Передо мной стоял симпатичный мужичара лет пятидесяти, с дурацкими усиками и телосложением заслуженного мастера спорта по армрестлингу, ну такого, типа для себя. Этот тип мало того что не вписывался в рамки историка внешне, был мне, очень знаком.       — Мы с вами не встречались раньше? — он словно прочитал мои мысли и, чуть сузив глаза, видимо, пытался вспомнить меня.       — Ну как же, вы меня только что дверью саданули, — мрачно проговорила я, стараясь не слишком палевно разглядывать мужчину.       — Да, действительно, странно, что память отшибло у меня, а не у вас.       Когда он скрылся за поворотом, Смоленская вручила мне свою шапку, чтобы прикрыть шишку на лбу:       — Ты ему не понравилас,— задумчиво протянула она, глядя ему в след.       — Ага, — отозвалась я.