I do not speak English

      Просидев запертой, в комнате, около семи часов, я уже не знала, чем себя занять. В помещении не было ни телевизора, ни чего-либо другого, что могло бы скрасить мой досуг. Теперь было окончательно не смешно. Вокруг меня происходил какой-то трешь, но лишь когда мне хорошенько приложились по мурлу, я стала хоть о чем-то думать.       Влезть в семейную вражду, казалось забавной потехой, а на поверку, опухшая щека и чуть онемевшая губа, с которой, в порывах нервозности и волнения, можно было сдирать подсыхающую гнойно-кровавую корочку. Дура.       В разборках Кенарских было что-то более глубинное, чем нежелание Кирилла жениться. Тут я вспомнила, что Смоленская говорила о компании, что Алексей оставил сыну, перед отъездом, и все, потихонечку, становилось на места. Лиговский был последним человеком, которого можно было принять за педагога, а его пренебрежение, к субординации, только подтверждало, то что этому мужику светило повышение, за скрытность. Я была готова биться об заклад, что Настя и понятия не имела, откуда у преподавателя истории дорогущая машина и фирменные костюмы, с золотыми запонками в подарок. А если знала?       Я потерла лицо ладонями и завыла. Хотелось спать, но вести подготовительные, к этому, работы, в присутствии двух охранников, коих Кирилл приставил ко мне, было ссыкотно.       — Есть хочу. — простонала я, умоляюще, глядя на бравых ребят.       Больше я не успела и слова сказать, как один из них вышел из комнаты и спустя десять минут, мне подали ужин. Тратить силы на демонстрацию манер я не стала, прихватив тарелку с аппетитным стейком, уселась прямо на пол у кровати. Чуть позже заявился сам Кенарский и нам принесли вино.       — Решил не оставлять тебя в одиночестве ужинать. — улыбнулся он, усаживаясь в плетеное кресло напротив меня.       Прямо-таки почувствовав, как при одном его голосе, у меня отхлынула кровь, от лица и конечностей, я отложила тарелку с едой и медленно поднялась на ватных ногах. Он снисходительно улыбнулся и протянул руку:       — Присаживайся. Приятного аппетита. — Кирилл чуть сузил глаза и перестал улыбаться, видимо, заметив, что кусок стал у меня в глотке. — Что с тобой, Даша? Не рада видеть?       Это было последней каплей и, с трудом сдержав первый позыв, я метнулась к унитазу. Стейк выходил плохо. Руки тряслись. Закончив с «кормлением» белого друга, я умылась и взглянула на свое отражение. Господи, блять, лучше бы не смотрела. На лице ни кровинки, белая как простыня, полопавшиеся от напряжения или давления капилляры, придавшие глазам красный оттенок, потемневшие, от переживаний, мешки под глазами, в общем, — чучело. Наливающаяся синевой шишка на щеке красоты не добавляла. Прочистив горло, я все-таки вышла из ванной. Кенарский сидел неподвижно, лишь взглядом следя за мной — как статуя.       «У статуи нету…» — пронеслось в голове и, не сдержавшись, я хихикнула.       Кирилл, теперь с интересом, рассматривал меня, раздражающе покачивая стопой, закинутой на колено.       — Неловко. — прервала, на свой страх и риск, тишину, после нескольких минут бесполезной игры в гляделки.       — Хочешь расслабиться? — с недобрыми нотками, поинтересовался он. — А вы парни? — неожиданно обратился к охранникам, не дожидаясь моего ответа.       Я метнула на них испуганный взгляд, но тут же отвернулась и опустила голову, разглядывая свои колени. Мужчины тихо засмеялись. Резко поднявшись с кресла, Кенарский присел рядом, на кровать и провел пальцем по моей шее. В виски долбанула кровь и голова ужасно разболелась. Кирилл похлопал себя по пиджаку и, выудив из кармана пачку сигарет, протянул мне.       — Нет, спасибо. — замотав часто головой, я невольно отодвинулась он парня.       — А я, пожалуй, закурю. — он чиркнул зажигалкой, сделал затяжку и выпустил дым мне в волосы. — Дарья, где сейчас мой отец?       — Я не знаю. — мельком взглянув ему в лицо, снова отвернулась.       — Зато я знаю. — Кенарский закинул мне руку на шею и притянул к себе. — Ищет тебя. — прошептал мне в ухо. — С ног, наверное, уже сбился. Отдал тебе амулеты — подставил, а теперь ищет. Где они? — выдохнул он и с такого расстояния от его лица, я уловила алкогольное амбре и внутри все сжалось. — Хотя, не надо, не говори. Я знаю, где они. Ты же дома постоянно сидишь. Жалеешь уже, наверное, что познакомилась с нами. — Кирилл дернул меня. — А? Я ведь предупреждал отца, ты же должна помнить, чтобы не втягивал тебя. Он поначалу даже согласился, а потом вдруг передумал и решил женить меня на этой сучке, из другой семьи. — Знаешь, почему? А вот мы с ребятами, — он пальцами, в которых была зажата сигарета, указал на охранников. — Знаем.       В шею что-то больно ужалило и я, инстинктивно, вскочила на ноги, краем глаза заметив, как разлетаются маленькие угольки. Парень недовольно скорчился, но, на удачу, в дверь постучали и поспешив войди, охранник сообщил Кенарскому, видимо, очень плохую новость, потому что его лицо исказилось гневом и, не приведи Всемогущий, спровоцировать его. Однако, как я не старалась вжаться в угол стены, между комодом и входом в туалет, взгляд Кенарского меня настиг. За пределами комнаты произошел взрыв и воспользовавшись маленькой заминке, не позволившей Кириллу добраться до меня в один прыжок, я заперлась в ванной. Надолго меня это все равно не спасет, но, как говориться, надежда умирает последней.       Семья? Серьезно? Мы что в девяностых? Из монолога Кенарского я ни черта не поняла, кроме того, что почему-то осталась крайней. Еще побрякушки эти приплел. Я уже и думать о них забыла, а тут, хоба, зацепка-то рядом. Твердо решив, что ни жизнь не подойду ближе, чем на милю к этим двоим, я собрала волю в кулак. За дверью происходила какая-то возня, позвать на помощь не рискнула. Последний раз, когда я понадеялась на хороший исход и отдалась в руки Кенарского, мне врезали по лицу, пригрозили и заперли в гостевой спальне. Благо с туалетом и кормили.       Не знаю, сколько я просидела в клозете, но в дверь, к моему радостному удивлению, никто не ломился. Осторожно, стараясь издавать как можно меньше звуков, я выглянула в комнату. Никого. Дверь нараспашку. Маршрут к выходу был мне знаком, и я рискнула снова выбраться.       В доме не было ни души. Все тот ж порядок, только со второго этажа шел запах дыма и по лестнице были раскиданы осколки.       Я испытала воодушевляющее чувство дежавю, когда, едва расслышав голоса, проходя мимо кухни, со мной рядом упала граната. Бодрость в теле такая, что можно зачем по стокилометровке на одном дыхании сдать. Сама не понимая как, я отскочила к входу, а это добрые пять метров, и укрылась за фасадной стеной. Дальше нужно было бежать. Как Форрест Гамп, преодолевая все сугробы и цепляя сухие кусты, я неслась босиком по снегу. Когда я выскочила на дорогу, мне преградил путь, резко затормозивший, черный седан, и круто поменяв траекторию, ноги понесли меня в тот же лес. Главное, чтобы не на те же грабли.