***
Утро было тяжёлым. В прямом смысле этого слова. Было тяжело разлепить веки, потому что на глазах засохла какая-то ебанина, непонятно откуда берущаяся именно после попоек. Было тяжело вдохнуть полной грудью из-за саднящего горла. Было тяжело покрутить охуевше больной головой по сторонам, чтобы хотя бы вспомнить, где отрубился Ваня. Было тяжело переместить свою несчастную тушку в вертикальное положение, потому что ныло всё тело сразу: поясница, которой Светло крутил всю ночь, ноги, что пару часов назад были разведены до ужаса широко, плечи, на которые усердно давили, рёбра, что сжимали по ощущению до переломов. Ну, и наконец, было тяжело от воспоминаний об этой ночи и от осознания, какая же шмарина, оказалось, Ваня на самом деле. На него рухнула вселенская ноша. Стыд, вина, жалость, раскаяние, абдикация. Его душонку терзали страх и ненависть к себе, да похлеще, чем орёл, выклёвывающий печень Прометея. Ваня был потерян: он не знал, что ему делать с этим. Рассказать Славе? Минус друг. Скрыть от него эту ситуацию? А если всё равно узнает? Если всплывёт? Что, если Мирон ему уже повествует, сидя на кухне и попивая чай, о том, как, сколько и в каких позах ебал его лучшего друга? Это, блять, просто провал. Ваня ощущал себя настолько грязным, испорченным, использованным, никчёмным мешком с дерьмом, что просто не хотелось жить. Просто лежать ничком в постели и ждать собственной гибели. Ванины размышления о своей никудышности развеял стук в дверь, отдавшийся в голове тупой болью. В комнату ввалился Мирон, укутавшийся в самую большую из своих толстовок, видимо, прикрывал Ванины метки. Стыдно пиздец. — Утречка, — поприветствовал он парня севшим голосом. — Хуютречка, — тут же съязвил Ваня, не меняя безразличного выражения лица, — и без тебя хуёво. — Да что ты? — пытался выдавить из себя неподдельное удивление и восторг Мирон, — Даже воды не выпьешь? Что-что, а от сушняка Ваня умереть не собирался: слишком уж унизительная смерть для не менее униженного парня. Он приподнялся, выхватывая у Мирона графин с живительной водой и стакан, на дне которого мирно покоились пара таблеток от головной боли. Блять, а можно таблетку, стирающую память к хуям? Ваня жадно цедил воду прямо из графина, не жалея ни единой пролитой мимо рта капли, которые стекали по его искусанным шее, ключицам, груди. Мирон жадно смотрел на картину напротив, прикусывая губу. Ване так хотелось выпалить что-то ехидное, но не было ни сил, ни желания, так что он просто злобно зыркнул на мужчину в стиле «хули палишь? моргалки тебе выковырнуть?». Мирон лишь скривил губы в незлобной усмешке. — Ты бы шею прикрыл. Ваня возмущённо насупился, придумывая, как бы ему ответить поостроумнее, но кроме как закрывать и открывать рот с раздражённым выражением лица у него ничего дельного не вышло. — Да ну нахуй?! Правда что ли?! — Ну да, — уже шире улыбаясь, ответил Мирон, — негоже в таком виде выходить к Славке. — Ой, бля-я-ять, — втащил себе в лоб театрально Светло, — ну пиздец нахуй блять! — Не парься ты так. Я ему всё объяснил. Ваня облился холодным потом. Его начало трясти, как припадочного. Глаза полезли на лоб. — Ты что сделал? — трусился Ваня, — Что ты ему там, блять, объяснил?! — у самого зуб на зуб не попадает, но это заявление просто добило его, — Ты вообще ебанутый, сука? Последние мозги вытрахал?! — Ты можешь успоко- — Нет, ёбаный тебя нахуй, не могу, это же сраный на голову пиздец! Ты — конченный ублюдок, как я Славе в глаза смо- Ваня получил звонкую оплеуху, что помогла остановить его словесный понос, а после осознания того, что только что ему втащили, схватился за покрасневшую щёку и хмуро посмотрел на Мирона. — Объяснил я ему, что мы пошли в ночь гулять, а был мороз адовый, так что оба слегли с больным горлом. Хули ты панику сразу разводишь, Светло? Ваня успокоился. Правда, неужели Мирон рассказал бы Славке всё, как было на самом деле. — Откуда мне знать, что в твоей лысой башке хуебесится? Дебил, блять. Мирон рассмеялся и, бросив на кровать мазь от гематом, вышел из комнаты. Ваня более менее остыл. Пока Слава ни о чём не знает, можно не волноваться. Наверное, со временем совесть не будет разгрызать его нутро так же сильно, как и сейчас. Он поднялся с кровати и, прихватив с собой тюбик, направился к зеркалу. Обработал каждый укус, каждый малейший засос, даже затылок обильно намазал, мало ли. Обернул вокруг шеи самый тёплый и колючий шарф, накинул сверху толстовку, укутался в махровый халат, натянул шерстяные носочки, тапочки, и поплёлся на кухню. У плиты стоял Славик и жарил сосиски, рядом разливал по чашкам чай Мирон. На шарканье тапок по полу обратили внимание оба, вот только Слава поинтересовался, не сильно ли болит у Ванечки горло, а Мирон загоготал, согнувшись пополам. Развеселил его вид парня, но Ваня-то знал, что приди он на кухню в одной толстовке, Слава ни за что бы не поверил в его болезнь, уж очень хорошо он знал своего друга. — Отъебись, говно, из-за тебя же и болею, — кинул он Мирону, усаживаясь за стол. — Эй, чего так грубо? — удивился было мужчина, он в ответ получил лишь вздёрнутый средний палец. — Он всегда, когда болеет, не в духе, — пояснил Слава, — кушать будешь, Вань? Скорчив максимально болезненную гримасу и до одури хриплый голос, Ваня отозвался: — Было бы охуенно. Весь день они так и провели, сидя на кухне и воркуя обо всём на свете. Вот так просто, без напряга, будто у них нет секретов и тайн, неловкостей, чего-то, что стоило бы обсудить. В какой-то момент Ваня оставил дискус и просто наблюдал за этой несуразной парочкой, особенно за Славиком. У него буквально горели глаза, когда он смотрел на мужчину, каждый раз сияли, как новогодний салют, когда Мирон касался его руки или что-то эмоционально объяснял. Вокруг глаз залегли морщинки, но не те, что появляются от старости, усталости от жизни или недосыпания, наоборот, это те самые, которые обрамляют глаз, когда ты неподдельно радуешься чему-то. На его лице просияла искренняя улыбка во все двадцать восемь, его щёки украсили пара ямочек, которые Ваня, хоть убейте, ни разу в жизни не видел, правда. Весь его счастливый вид говорил «это мой мужик, он такой классный, он такой красивый, он такой пиздатый, он такой мой, он ебётся как господь бог, он правда дорожит мной, он заботится обо мне, он такой охуенный, он такой мой, он такой невероятный и мой-мой-мой». Ване правда стало снова не по себе: его самый близкий человек наконец нашёл себе пару, о которой так грезил, а Ваня попросту насрал в их бочку мёда. Его снова одалело чувство стыда, собственной ничтожности и даже зависти, поэтому он еле поднялся из-за стола, кряхтя, как старый дед, и, осведомив влюблённых о том, что он их покинет, завернул в свою комнату, прихватив чашку горячего чая.***
Слава почти целых две недели носился над Ваней, таскал в его комнату чашки чая, еду, лекарства, даже не подозревая, что тот не болен, а Светло, в свою очередь, ждал, когда спадут с его тела все синяки и гематомы, когда заживут все царапины и укусы. Он всячески старался ускорить этот процесс, растирая кожу мазями и кремами, но полностью оголить шею получилось лишь через две недели, когда следы секса стали практически незаметными. В такие моменты, когда Слава проявлял заботу к нему, помогал встать на ноги побыстрее, поддерживал, поил чаем с мёдом и молоком, покупал ёбаные таблетки, Ване становилось вдвойне стыдно, неловко и противно от себя. Вроде бы и хотелось оставить всё это в секрете, чтобы никто и никогда не узнал об этом, а вроде бы и нужно было вывалить это всё из себя, скинуть тяжесть этого камня со своих плеч, но тогда этот камень рухнет на плечи Славы и, что б его, Мирона. А их отягчать Ване совсем не хотелось.***
Слава лежал в своей кровати, скролля новостную ленту, как в его комнату ворвался Ваня, рухнув поперёк самого парня. — Бу, бля! — крикнул он другу, приземлившись на ничего не ожидавшего Славку. — Ёб твою, Светло! Что за пёрфомансы? — вопросил Карелин, спихивая с себя друга. — Да скучно пиздец как, хоть об стену головой долбись! Слава сел на кровати, выпрямившись в спине, и посмотрел на друга, пытаясь догадаться, чего тот хочет. — Хм, может, в кафе сходим? — Скучно. — Кино? — Ничего интересного нет. — Боулинг? — На прошлой неделе были. — Можно в семнашку завалиться, сегодня Мирон выступает, потом можно на всю ночь затусить. — Опять в семнашку? — вздохнул Светло, — И без этого почти никуда не вылезаем! Слава пожал плечами, разведя руки в стороны, мол, «идей больше нет, Ванька». — И что ты предлагаешь? — А погнали в наш клуб? — Ты угараешь? — засмеялся Слава, — Типа, нет лучше места для отдыха, как работа? — он смотрел на Ваню, как на сумасшедшего, видать, позабыл, каким припёзднутым может быть его лучший друг, — Чего это тебя туда манит? — Раз — это лучший клуб в городе, — начал перечислять Ваня, загибая пальцы, — два — там самые вкусные коктейли, три — самые красивые люди, четыре — у нас там карт-бланш. До сих пор не хочешь? — Блять, Вань, это, конечно всё очень и очень круто, но Мирон, — Слава замялся, — ну, не думаю, что он будет в восторге от этого. — Ты че, дядь, яйца потерял? Или в верную жёнушку превратился? Не будет тебя за одну вылазку из дома Мирон ссаными тряпками пиздить, а если и будет, то с какого хуя? — Блять, ну, без Мирона тусить уже как-то непривычно, что ли. — А я вообще-то соскучился по тем временам, когда мы тусовались вдвоём! Причём пиздец как! Давай, Славка, соглашайся! — Хуй с тобой, погнали! — смирился с упорством друга Карелин, — Только мне в душ надо ещё. — Не тороплю, Золушка, собирайся на бал, сколько нужно. — Ну, падла! Ваня был неимоверно рад, что Славик согласился составить ему компанию в алкогольное путешествие, потому что если бы он пошёл в клуб один, то его бы точно кто-нибудь намеревался обрюхатить, а тут и отшить ёбырей будет проще, и собутыльника искать не придётся. Сегодня ответственный день, ведь по мере своего нахуяривания Светло решит, как замять эту ебучую ситуацию. Ни пуха ни пера.