Что будет завтра

      Пять месяцев подготовки к ностальгическим концертам Агаты Кристи прошли как-то незаметно. Самойловым пришлось хорошо потрудиться, чтобы снова сыграться. Спустя несколько репетиций, они всё-таки смогли подстроиться под друг друга, вспомнить как это, когда один слышит гитару второго и дополняет, научиться заново петь, не перебивая друг друга. Они отработали всё ровно настолько, насколько смогли, оставалось теперь не облажаться на концерте.       И вот Самойловы сидели в гримёрке Ледового, ожидая выхода на сцену. В помещении царила давящая тишина. Вадим сидел перед зеркалом, задумчиво прилизывая волосы и даже не глядя на брата. Глеб развалился на диване и, закурив, морально настраивался на предстоящий концерт. Он не на шутку волновался. Слишком долго они с братом не выступали вместе, к тому же манера выступления у Глеба со времён Агаты сильно изменилась, и теперь нужно было заставить себя вернуться в прежний формат. Вадим же, казалось, был абсолютно спокоен. Для него, по факту, менялось только отсутствие и присутствие рядом Глеба, остальное было привычным: и манера выступления, и песни, всё это старший Самойлов тащил за собой из концерта в концерт на протяжении всех четырёх с половиной лет, говоря, что просто дарит поклонникам Агаты Кристи её наследие. — Время, — в дверь постучали, и раздался голос организатора, нарушивший тишину. Переглянувшись, братья встали и всё так же молча направились в сторону сцены.       Когда Глеб вышел на сцену, у него подкосились ноги. Привыкший за эти годы к маленьким клубным залам теперь он стоял перед аудиторией в больше десятка тысяч человек, которые восторженно визжали и в едином порыве скандировали: «А-ГА-ТА!». Ком паники подступил к горлу. Глеб закрыл глаза и вцепился в микрофонную стойку, не в силах пошевелиться. Он пожалел, что надел линзы, вспомнив, что на первых выступлениях, когда было страшно, он просто снимал очки, и лица зрителей расплывались. — Мы выпили до дна прощальное вино…. — Глеб пел, закрыв глаза, представляя, что перед ним в лучшем случае тысяча человек. Ощущение было такое, словно его заставляют пить это прощальное старое прокисшее вино. — И мы вполне довольны всем, собрали и сожгли приснившиеся сны, и нам не жалко их совсем, — он был доволен тем, что вторую половину песни должен петь Вадим. -… Ещё совсем чуть-чуть, немного поболит, и скоро всё само пройдёт, — только мысль о том, что скоро всё пройдёт, и успокаивала младшего Самойлова. — Добрый вечер, Санкт-Петербург! — Радостно поприветствовал зал Вадим. — Здрасте, — робко поздоровался Глеб. Он чувствовал себя абсолютно некомфортно, как будто он вошёл не в ту дверь, и все удивлённо уставились на него. В этот момент Самойлов младший подумал, что согласиться на просьбу брата и было входом не в ту дверь.       Через несколько песен Глеб стал отвлекаться от прежних мыслей, извлекая из гитары музыку, которая проникала в его сознание, окутывая защитной дымкой. К шестой песне Глеб совсем привык к большому залу, к выкрикам: «Агата!» и даже почти окунулся в ностальгическую атмосферу Агаты Кристи. Но всё же он чувствовал, что между ним и Вадимом на сцене была невидимая стена.       Старший Самойлов энергично бегал и прыгал по сцене, то и дело выкрикивая всякие фразочки в микрофон. Глеб же робко стоял на своей половине сцены с абсолютно безэмоциональным лицом, погруженный в свои мысли и чисто автоматически перебирал пальцами струны. Он вспоминал первые выступления Агаты Кристи, когда будучи ещё стеснительным, неуверенным в себе юношей, он сидел на стуле и изо всех сил терзал струны своей бас-гитары. Тогда он решался выйти на сцену только потому, что знал, что рядом будет старший брат, сильный, уверенный в себе. Глеб смотрел на Вадима и чувствовал исходящую от него поддержку, сам заряжался его энергетикой. — Непонятная свобода обручем сдавила грудь, — Самойлов младший перевёл взгляд на брата, ища ту самую поддержку, но Вадим, стоя спиной к залу, увлечённо болтал с Сашей Радченко. Глеб почувствовал себя лишним и одиноким. — Мы выпили жизнь, но не стали мудрей, — Вадим пел, стараясь перекричать Глеба, — Мы прожили смерть, но не стали моложе, — голос младшего затерялся.       Осознание того, что он нужен был здесь только для того, чтобы условно называться Агатой Кристи, больно кольнуло душу Глеба. У Вадима давно была своя атмосфера, в которой младший был лишним. — До свиданья, малыш… — Последняя песня, она всецело принадлежала Глебу, окутывала каким-то волшебством.       Свет погас, и по всему залу стали всплывать огоньки фонариков, словно звезды на ночном небе. Впервые за весь концерт, Глеб улыбнулся, чувствуя умиротворение от этой красивой картины. Краем глаза Самойлов младший заметил подошедшего к нему брата. Вадим стал что-то говорить, но Глеб никак не мог расслышать что. Старший Самойлов повторил, но младший снова не услышал. — Не мешай, я играю, — с раздражением мимо микрофона сказал Глеб, отходя от Вадима. Но тот, усмехнувшись чему-то, положил руку на плечо брата, чуть притягивая к себе. И тут случилось то, что разбило всё душевное равновесие Глеба в дребезги- пальцы скользнули мимо струн, он сбился. — Сука! — Самойлов младший в безысходности выпустил из рук гитару, оставив её безвольно болтаться на ремне. Он, чувствуя злость каждой клеточкой тела, отвернулся от зала. Партию тут же подхватил Радченко. Глебу оставалось только в последний раз пропеть: «Буду там». Волшебная атмосфера была разрушена. — До свидания, Санкт-Петербург, спасибо, что были с нами в этот замечательный вечер! — С улыбкой прокричал в микрофон Вадим. — Для вас выступала группа Агата Кристи! — Прощайте, — полным обиды и безысходности голосом почти прошептал в микрофон Глеб и быстро скрылся со сцены, по пути отдавая гитару парню из команды.       Войдя в гримёрку, Самойлов младший тяжело упал на диван и дрожащими пальцами закурил. Меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы сюда входил Вадим. Сейчас Глеб ненавидел брата за то, что тот, как ему казалось, специально испортил ему соло, чтобы выглядеть лучше на его фоне. Услышав за дверью приближающиеся шаги и смех Вадима, который о чём-то переговаривался с Радченко, Глеб напрягся, его накрыла новая волна обиды и злости. — Глебсон, как ты соло умудрился запороть? — спросил Вадим, кидая свой пиджак на диван рядом с братом. — Ты охуел?! — остатки самообладания и душевного равновесия Глеба разлетелись на мелкие осколки, и его прорвало. — Какого, блять, хера, ты мне руку дёрнул? Что, хотелось унизить меня? Смотрите, я такой молодец, красавчик, а мой брат не может даже единственное соло сыграть! — От обычного холодного равнодушия Глеба не осталось и следа, он истерил, и ничто было не в силах остановить этот ураган. — Я всегда знал, что ты мне завидуешь! В том, что после распада Агаты я начал писать новую музыку, которая нравится людям, а ты таскаешь за собой труп старой группы и пользуешься моими песнями, не в состоянии написать ни строчки на протяжении четырёх лет! — голубые глаза, потемневшие из-за расширенных от гнева зрачков, впились в Вадима, прожигая насквозь. — Глеб, ты самовлюбленный идиот, который никогда не видел никого, кроме себя, — резко бросил Вадим. — Капризный избалованный ребёнок, неуважающий никого вокруг, — отвернувшись от брата, он стал переодеваться и собирать вещи. Глеб ещё какое-то время метался по комнате, обвиняя Вадима во всём, что только мог припомнить. Но со временем волна истерики стала угасать. — Ты закончил свою истерику? — Поинтересовался старший Самойлов. — Ненавижу тебя, — не особо задумываясь над словами, бросил Глеб и, схватив сумку, вышел из гримёрки. Вадим, собрав свои вещи, вышел следом и, догнав брата, с усмешкой сунул ему забытую на диване шляпу.       До вокзала Самойловы добирались, не общаясь друг с другом. Вадим, как ни в чём не бывало, вёл увлекательную беседу со своими музыкантами, а Глеб не в силах окончательно восстановить своё хрупкое душевное равновесие, чувствуя себя обиженным, униженным, преданным и ненужным никому на свете, срывал свою обиду на Косте, который покорно терпел, сто раз проклиная тот день, когда согласился участвовать в этих концертах. «Зачем я снова связался с ними, ничему жизнь не учит» — думал про себя Бекрев, вспоминая ссоры братьев во время прощального тура Агаты Кристи. — Как прошёл концерт? — Телефон Кости зазвонил, и в трубке он услышал голос Хакимова. — Я тебе потом расскажу, — буркнул Бекрев. — А я предупреждал, что ничем хорошим это не закончится, — по телефону лицо Снэйка, конечно, видно не было, но Костя так и чувствовал его ехидную улыбку. — Дим, ну хватит мне шестой месяц подряд мозг трахать, а, мне и так досталось, — жалобно взмолился Бекрев, мысленно думая о том, что отказавшись от участия в ностальгических концертах, Дима сделал как никогда верный выбор.       Костя положил трубку и взглянул на Глеба, готовый дальше покорно слушать монолог младшего из Самойловых, но он молчал, на его лице уже вновь отражались равнодушие и какая-то отстранённость, а полуприкрытый взгляд был затянут дымкой внутренней печали и одиночества. Глеб, казалось, не замечая присутствия кого-то рядом, шёл, погрузившись в глубину своих мыслей и медленно выдыхал дым в ночное небо. — Глебсон, — обратился Костя, когда они уже обустроились в своём купе, — Ну как тебе возвращение в Агату? — Это уже не Агата, Кость, — после этих слов оба замолчали. После этого концерта Глеб понял, что они с Вадимом сколько угодно могут выступать на одной сцене, делать идеальное шоу с идеальным звуком, но это будут просто братья Самойловы и их музыканты, ведь Агата Кристи- это когда они вдвоём, а теперь они были каждый сам по себе. Стену невозможно было сломать, сожжённые мосты нельзя было восстановить. Глеб закрыл глаза и с мыслью, что нужно потерпеть ещё немного, ещё один концерт, и больше никогда он не будет иметь ничего общего с Вадимом, раз брат его так ненавидит, он уснул.