Что будет завтра

      Был самый разгар лета. На улице стояла безветренная погода, горячий воздух поднимался от раскалённого асфальта, превращая город в филиал ада на земле. Вадим, как морские котики на лежбище, развалился на кровати, наслаждаясь искусственно созданным вентилятором ветерком. Выходить из дома в такое пекло крайне не хотелось, но звонок Саши Радченко по вопросу, будет ли сегодня репетиция, дал понять, что выйти всё-таки придётся. Оставалось порадоваться только тому, что благодаря климат-контролю в машине он мог устроить себе хоть Антарктиду. — Всем спасибо, все хорошо поработали, — похвалил Вадим своих музыкантов, отставляя гитару в сторону и вытирая пот со лба. — Вадим, подожди, — окликнул Радченко Самойлова старшего, когда тот уже уходил. — Давай пройдёмся, посидим где-нибудь, развеемся, а то ты совсем устало выглядишь, — предложил он. — Не, Сань, спасибо за предложение, но не могу, мне к Глебу надо. Да и совсем я не устал, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла такой измученной, что из-за неё Вадим стал выглядишь ещё более уставшим, как будто все силы ушли на это движение уголками губ. — Понимаю, — кивнул Радченко. — Как он там, кстати? — Так же, — Вадим тяжело вздохнул. — Всё будет хорошо, — попрощавшись, они разошлись каждый по своим делам. — Привет, Глебка, — Вадим вошёл в палату брата и сел на край его кровати, как обычно взяв его руку, — Ну и жарень на улице, ты даже не представляешь! А у тебя руки холодные, — он прислонился щекой к руке Глеба. — Ты знаешь, мы с ребятами сейчас репетировали новую песню, я её ещё для Агаты написал, но так и не решился показать, — рассказывал старший Самойлов. — Кстати, ты не обижайся, но я пару недель не смогу к тебе приходить, мы завтра уезжаем в небольшой тур. Но ты не скучай, я приду, как только вернусь, обещаю, — Вадим погладил брата по голове.       Старший Самойлов замолчал. Он просто сидел и смотрел, как солнечные лучи ласково поглаживают бледное лицо младшего. В голове сразу всплыла картинка, как в детстве маленький Глебушка всегда морщил носик, когда утренний свет, пробивавшейся в окно, пытался его разбудить, Вадиму всегда казалось это милым и забавным. Ему хотелось, чтобы и сейчас Глеб так же, поморщившись и потирая глаза, проснулся. — А знаешь, прошло ведь уже два месяца, а я так маме и не рассказал, — Вадим улыбался, глядя на Глеба, но было в его улыбке что-то печальное, безысходное, — Она мне раза три звонила, спрашивала как дела, я говорю: нормально всё, а потом про тебя спрашивала, говорит, что дозвониться никак не может, а я говорю, мол, не знаю, номер, наверное, поменял, мы ж не общаемся, — он усмехнулся, — Представляешь…       Вадим ещё пару часов просидел с Глебом, рассказывая ему обо всем на свете. Иногда он просто замолкал, глядя на непривычно безэмоциональное и какое-то пугающе безжизненное лицо брата, с ужасом думая о том, что будет, если… Нет! Старший Самойлов даже не допускал никаких если. Он потряс головой, отгоняя страшные мысли.       Посмотрев на часы, Вадим попрощался с Глебом и вышел из палаты. Ему нужно было хоть немного отдохнуть перед отъездом, потому что последнее время на это совсем не было времени, и он чувствовал себя выжатым как лимон. Нужно было поспать, несмотря на то, что сон снимал лишь физическую усталость, но абсолютно не помогал от эмоционального напряжения. — Настенька, — обратился старший Самойлов к одной из медсестёр, имена которых он уже успел выучить за прошедшие два месяца, — Мне нужно уехать на неделю, и я не смогу приходить. Я тут оставлю кое-что для Глеба, если он вдруг придёт в себя, хорошо? — Вадим протянул внушительный пакет, наполненный едой, и ещё один, маленький, с личными вещами Глеба, — А если нет, то можете съесть всё сами, — он устало улыбнулся. — Конечно, — девушка, опустив глаза, взяла пакеты. Она чувствовала себя ужасно неловко, ей казалось, что она обманывает Вадима, даёт ему ложную надежду, ведь несмотря на то, что все надеялись на выздоровление Самойлова младшего, дни шли, а в себя он всё не приходил, к тому же врачи говорили, что гарантий попрежнему никаких.

***

      Когда Вадим вернулся в Москву, погода переменилась, жара уступила место проливными дождям, печально смывающими с города яркие краски. Две трети лета были уже позади.       Вадим решил не заходить домой, а прямо с вокзала поехать к Глебу. Он быстро шагал по мокрому тротуару, кутаясь в куртку от холодных струек дождя и жалея, что не взял с собой зонт, решив, что он всё равно не понадобится. Наконец, промокший до нитки и обвешанный сумками, Вадим поднялся на отделение и направился в ординаторскую, чтобы поговорить с лечащим врачом брата. — Вадик, тебя выжимать надо было перед тем как сюда пускать! — Полушутливо возмутилась уборщица Дарья Ивановна, которая только что вымыла полы. — Да ладно вам, я не виноват, что на улице всемирный потоп, — с добродушной улыбкой ответил ей Вадим, с которого отчаянно капало на старательно вымытый светлый кафель. — Я тебе швабру вручу, подменять меня будешь, попробуешь себя в новой профессии, — покачала головой Дарья Ивановна и принялась ликвидировать последствия этой маленькой катастрофы.       После разговора с врачом, на лице Вадима не осталось и тени улыбки. За две недели отсутствия старшего Самойлова состояние Глеба ничуть не изменилось, и врачи попрежнему не могли говорить ни о каких прогнозах. Услышав это, Вадим тут же помрачнел, надежда, за которую он так цеплялся, неумолимо таяла. — Сегодня четвёртое августа, — сказал Вадим. — У Глеба день рождения, — пояснил он, видя во взгляде врача недопонимание, чем так важна эта дата, — Вот, это вам, отметите, — Вадим достал из сумки коробку с пирожными и поставил на стол. — Не стоило, но спасибо. Приходите в обеденный перерыв, вместе чай попьём, — предложила женщина, которая и была лечащим врачом Глеба, улыбнувшись, чувствуя неловкость. — Я лучше с Глебом посижу, — Вадим, вежливо натянув подобие улыбки, вышел из ординаторской и направился в палату к брату. — Глебушка, с днём рождения, — Вадим ласково провёл рукой по щеке младшего, — Какой же ты худой стал, — Он с беспокойством заметил, что, как ему показалось, за эти два с половиной месяца и без того тощий Глеб стал ещё худее. Вадим твердо решил, что, как только брат придёт в себя, он лично проследит за его рационом. — Я, кстати, тебе подарок приготовил, надеюсь, тебе понравится, когда ты его увидишь, — старший Самойлов потянулся за своими вещами.       Он немного порылся в сумке и достал небольшую белую коробочку, обёрнутую красной лентой. Открыв её, он достал наручные часы, на чёрном циферблате которых мерно бродили по кругу изящные серебристые стрелки. Вадим аккуратно обернул чёрный кожаный ремешок вокруг запястья Глеба. — Кстати, на концертах мы играли ту новую песню, помнишь, я перед отъездом тебе рассказывал? Всем понравилось, — Вадим рассказывал о прошедшем туре, о том, что их везде приняли хорошо с их новой программой. — Кстати, я убрал из программы почти все твои песни, как ты и хотел, — он откинул с лица пряди ещё не высохших волос, — Кстати, в каждом городе после концерта ко мне подходили люди и спрашивали про тебя. Кстати… — Вадим снова стал копаться в сумке. — Одна девушка ко мне после вчерашнего концерта подошла и говорит: «Спасибо Вам за Агату Кристи. Я бы очень хотела ещё раз увидеть Вас с братом на одной сцене, как раньше», обнимает меня, а потом протягивает вот эту коробочку и говорит: «У Глеба ведь завтра день рождения, передайте ему это в качестве скромного подарка от меня», — Вадим выудил из сумки ещё одну коробочку, довольно внушительного размера. — Я ещё не смотрел, что там. Это всё-таки твой подарок. Хотя, честно сказать, я очень удивился, — получив эту коробочку Самойлов старший на самом деле долго думал об этой девушке. Ему казалось немного странным, что ещё остались поклонники, до сих пор воспринимающие их с Глебом как Агату Кристи и верящие в то, что после всего, что между ними было, возможно воссоединение группы. Впрочем, если кто-то хочет надеяться, то зачем же у людей отнимать эту надежду. Поэтому, поблагодарив девушку, Вадим всё-таки взял эту коробочку, к тому же ему было ужасно любопытно, что там.       Развязав серебристую ленточку, завязанную в симпатичный бантик, старший Самойлов открыл коробочку и даже на секунду замер от удивления. Внутри была целая созданная, очевидно, вручную инсталляция: на прямоугольном постаменте, изображавшем сцену, были фигурки четырёх участников Агаты Кристи времён эпилога. Глеб, одной рукой придерживая гитару, другой держался за стойку для микрофона; Вадим стоял правее от брата со своей гитарой, а сзади от них были фигурки сидящего за барабанами миниатюрного Снэйка и играющего на синтезаторе Кости. — Ничего себе, — Вадим наклонился, чтобы получше рассмотреть фигурки. — Где она их только взяла, даже инструменты, как у нас тогда были, — он удивлялся правдоподобности фигурок. — Глебсон, просыпайся уже, это правда охрененно, я хочу, чтобы ты это увидел.       Ещё немного полюбовавшись на подаренную поклонницей миниатюру, Вадим вышел на улицу, чтобы покурить. Дождь не прекратился, а только, казалось, полил с новой силой. Старший Самойлов стоял под козырьком и смотрел на пустой больничный двор сквозь падающую с почти чёрного неба стену воды. В голову пришли воспоминания о прощальном туре Агаты. Он улыбнулся. Несмотря на то, что уже тогда у них с Глебом было много разногласий, и им становилось всё тяжелее искать компромиссы и договариваться, теперь Вадим считал это время счастливым, ведь тогда они с братом всё равно были рядом, вдвоём. «Я бы очень хотела ещё раз увидеть Вас с братом на одной сцене, как раньше» — прозвучали в голове слова поклонницы, сделавшей такой чудный подарок. Вдруг Вадиму подумалось, что он и сам сейчас хотел бы оказаться на одной сцене с братом, как раньше. Но он знал, что Глеб больше никогда не захочет этого.