Обмен

— Николай Васильевич! — наверное, в третий раз, если не четвертый, сказал Бинх. В его голосе отчетливо слышалось желание наложить на Гоголя что-то вроде заклятия немоты, если не что похуже. — А… а Франция? — Перенесли Францию. Вместо нее Британия. Чем вам Британия не угодила? — Я не так хорош в английском, как во французском и… — снова затянул Гоголь. — Это не проблема, директор Эверард прислал мне сову с сообщением о том, что вам поможет с этим Гуро. — Гуро? Какое «гуро»? — Николай Васильевич, портключ сработает через пятнадцать минут, и в ваших тоже интересах, чтобы он переместился вместе с вами. Все, тема закрыта. Бинх ткнул пальцем в яблоко, лежащее на столе. Яблоко было изготовлено из папье-маше, выкрашенное желтым и красным, с тканевым листиком на проволочном каркасе. Театральная бутафория, пропитанная магией. Гоголь вышел из кабинета завуча на ватных ногах и с яблоком в руках. Его вещи были собраны давно, и чемодан ждал мановения руки, чтобы полететь следом. Пятнадцать минут, Британия. Шотландия, где находится Хогвартс и какое-то «гуро», что это, черт подери, такое на самом деле. Из этого Хогвартса сюда, наверное, даже одновременно прибудет другой человек, который следующий месяц будет вести его, Гоголя, предмет. И его студенты и студентки, которых он знает поименно и по-своему, можно сказать, любит, будут слушать и записывать за другим человеком. Если существовала преподавательская ревность, то это она и была. Гоголь бросил яблоко на стол и взлохматил волосы. Его уже заранее начало тошнить, живот свело спазмом. — Ненавижу тебя, — сказал он яблоку. До момента срабатывания портключа оставалось семь минут. Гоголь набросил плащ, застегнул его. Кто знает, какая там погода, в этой Шотландии, сейчас. Махнул рукой чемодану, который не сдвинулся с места. Николай повторил движение, опять безрезультатно. Только после мановения вытащенной из внутреннего кармана палочки строптивая поклажа сдвинулась с места и легла ручкой ему в руку. Пять минут. Три. Две. Закрыв глаза, сражаясь с внутренним ужасом, Гоголь накрыл рукой портключ и исчез. *** А потом завалился на спину, падая на мокрую холодную траву. Над Гоголем было небо — серое и дождливое, плаксивое, как студентка четвертого курса, которую «бочка» разделила с лучшей подругой. Это было небо, не стена, не потолок, и оно обрадовало его сильнее, чем радовало наступление апреля в детстве. Потом на фоне неба возник человек. Гоголь, взращенный на понятии красоты греческих скульпторов и им подобных, прежде считал, что красота связана с правильностью пропорций. Он жил с этим мнением всю жизнь, убеждаясь в его правоте, каждый раз заглядывая в зеркало — в зеркале был его слишком длинный нос и покрывающая складка верхнего века, из-за которой вид у него вечно угрюмый, словно смотрит постоянно исподлобья. Не человек, а ворона. У незнакомца черты лица были далеки от понятий греческих скульпторов. Его нос не подошел бы какому-нибудь Зевсу или Аполлону, форму лица не оценил бы Микеланджело. Но было что-то, что делало его красивым вопреки всему. Игра теней и света, природное обаяние или что-то еще. В таких людей обычно влюбляются с первого взгляда, если можно. И если нельзя — тоже. Их не испортит ни плохая одежда, ни плохая прическа, а что-то хорошее сделает еще лучше, чем они пользуются, если знают себе цену. Судя по кроваво-красному двубортному пальто и щегольской трости с набалдашником в виде птичьей головы — этот знал. — H-hello, — выдавил Николай и несказанно удивился, получив в ответ неожиданное, почти без акцента «Здравствуйте!». — А-а-а… — Меня зовут Яков Петрович Гуро. А вы, видимо, наш временный преподаватель защиты от темных искусств. Гоголь закивал, понимая, что мистическое «гуро» оказалось человеком. — Вам удобно? — спросил Яков Петрович. — Д-да. Вполне. — Ваше право, конечно, но я предложил бы сменить лежание в траве на что-нибудь более уютное. Он поднял с земли перепачканный грязью портключ и повертел его в руках с таким видом, словно расстроился из-за того, что яблоко ненастоящее. Гоголь встал, пробормотал заклинание, убирая грязь с одежды, и протянул руку для рукопожатия. — Гоголь. Николай Васильевич. — Рад с вами познакомиться, — улыбнулся Гуро. — Идемте. Сегодня и завтра у вас есть время для… адаптации. Вероятно, сегодня вам захочется отдохнуть, так что экскурсию предлагаю провести завтра. Гоголь оглянулся. Они находились недалеко от оранжерей. Совсем рядом были грядки, сейчас уже пустые. Над всем этим нависал замок, высокий, из темного от влаги камня с множеством бойниц и башенок. — Впечатляет? — Красивый. — Похож на тот, к которому вы привыкли? — А… — Гоголь удивленно посмотрел на спутника. — О нет, что вы! — Гуро махнул рукой, призывая следовать за ним. — Моя семья переехала, когда мне было восемь, так что я учился уже здесь. Факультет Слизерин, который я в данный момент курирую. Чистокровки и люди с амбициями. Я расскажу обо всем подробнее позже, если вы не против. Гоголь замотал головой, утверждая, что он, конечно же, не против. Они вошли в замок, довольно пустынный. Яков Петрович объяснил, что это потому, что обед уже закончился, а выходные, в частности, субботу, учащиеся предпочитают проводить за домашними заданиями, чтобы отдохнуть в воскресенье. Завидев Гоголя, картины принялись шептаться, обсуждая его, но, наткнувшись на скептический взгляд Гуро, прекратили. — А… а что вы преподаете? — спросил Николай. — Зелья. Почему-то очень часто именно преподаватель зелий курирует Слизерин. Не знаю, почему так получается, но, когда я учился, мой декан миссис Уолтерс тоже их преподавала. Великолепная была женщина, мастер своего дела, мир её праху. Они поднялись на третий этаж и свернули вправо. — Директор сказал, что с бумагами лучше будет разобраться уже после ужина. В вашей временной комнате когда-то давно жил преподаватель гаданий на картах, но потом эту должность упразднили, совместив с прорицаниями. Жаль. Сейчас и хорошую колоду не найдешь. Вы увлекаетесь подобным? — Н-нет. — А чем? — Пишу немного, — внезапно для самого себя признался Гоголь. — Тоже хорошо. Комната была большая, просторная, настолько английская, насколько Николай мог себе представить. Без картин — к счастью — но зато с тяжелыми шторами, которые наверняка могли отрезать даже самый яркий свет, и камином, в котором уже вовсю полыхало пламя. Гуро положил на письменный стол бутафорское яблоко. — Ну вот, здесь тепло, согреетесь и не простудитесь. Если желаете, я пришлю эльфа с едой и… — Нет, я не голоден. — Тогда я зайду к вам перед ужином. Отдыхайте, Николай Васильевич. И не волнуйтесь — все будет хорошо. Дверь закрылась, Гоголь остался один. Он сел на кровать. Половина сегодняшнего, весьма тяжелого для него дня была позади. Он был жив, и его весьма радушно приняли. Более того, есть с кем поговорить на родном языке, не доказывая, что там, в России, они не играют в салочки с медведями и тому подобные глупости, которые выдумал западный мир. Впрочем, британцы, наверное, тоже не пьют чай утром, днем и вечером, как считают у Гоголя на родине. Под конец окажется, что у них больше общего, чем ему думалось. Все это, в конце концов, всего на месяц. Всего месяц и домой. И следующий год «обмена опытом» приключится очень нескоро, к счастью. Как показала статистика, подобные идеи приходят министерству не чаще, чем раз в пятнадцать лет. А значит, у него один выход: провести это время с максимальной пользой. Закрыв лицо руками, Гоголь упал на спину и застонал. Лучше бы его аппарировало в стену.