Потерянные души

Кэролайн Форбс снова стояла у дома Джереми. Она не могла понять, почему так полюбила его. Всякий раз, когда она обдумывала характеры своих ухажёров, которые почти против своей воли уходили от Елены (на что последняя, впрочем, не обижалась), её мысли всё время возвращались к Джереми Гилберту. Это было странное чувство, которое было пронесено ей почти через всю жизнь. Странное хотя бы потому, что оно коренилось в прошлом, в какой-то незаживающей ране, которую ей и не хотелось особенно заживлять. Было в этой печали что-то, что роднило Форбс с вечностью. С вечными чувствами ко вселенной, которые возникли в ней когда-то давно, когда Стефан возил её по городским окраинам поздно ночью, и Мистик-Фоллс сиял своими ночными огнями и вывесками реклам. Когда звёзды говорили с ней с небес своим молчаливым языком наблюдателей в ночи. Когда Стефан демонстрировал чудеса дрифта, не жалея её, Кэролайн, чувства благоразумия и осторожности, которые она приобрела за долгие годы существования на этой печальной земле, вбирая в себя труд и опыт, то, что так часто бременем ложилось на её сознание. Чувство причастности к бытию, осознание цикличности последнего и отягощённости этим сознанием. Было в этом что-то, чему она пыталась научить своего брата - ценности теплоты, традиций и ответственности. То, что она запечатлевала мудростью зрелого сознания на ребяческих качествах, которые видела в нём, когда он пытался спихнуть на неё бремя ответственности, но при её мягком внимании это могло бы добавить полноту его существованию. Она вспоминала то странное время, когда находила в огнях и тенях их небольшого города ту неисчерпаемую пищу для умственных восторгов, которые дарит тихое созерцание. Вспоминала, как гуляла одна по загородной трассе с букетом собранных подсолнухов и впивала небесный свет и свет заходящего, заливающего закатными огнями светила, скатившегося к горизонту. То было время её первых надежд, далеко не всегда исполняющихся. Её мать была единственным человеком, которая давала верные советы в эти нелёгкие времена. Как сейчас она помнила старый указатель Мистик-Фоллса и одинокий вагончик, в котором уже никто не жил, и в котором Елена порой предавалась своим странным мечтам, лелея идеалы, более чем необычные. В школе Кэролайн всегда считали странным человеком. Может быть, потому, что сказывалась постоянная утомительная работа ума, может быть, потому, что она всегда стремилась узнать о тайнах жизни больше, чем знала, уловить смыслы, прежде ей неведомые, вникать в книги, которые очень трудно было понять, и чем трудней была книга, тем больше у Форбс возникало желание проникнуть за первооснову материи, в суть вещей... Говорят, что это рождает печаль в сердце, которую трудно было прогнать после, когда искушение познанием оказывалось сильнее трезвого, реалистичного рассудка. Кэролайн часто можно было видеть, бродящей одной с книгами Диккенса и Толкина, или наигрывающей какую-нибудь мелодию на школьном фортепиано: сначала одной рукой, потом - другой, когда подбирался аккомпанемент. Или когда она сидела на трубах позади школьного двора и размышляла, размышляла, размышляла, пока не засыпала, перебирая драгоценные нити опыта и воспоминаний. Иногда ей казалось, что помимо этих воспоминаний у неё ничего больше не осталось. Впрочем, всё это было лишь иллюзией, той, что так часто туманит сознание, как осенние дожди и слякоть, как депрессия, которая часто наваливается, когда так хочется предаться бездумному созерцанию... Сейчас она думала о Джереми так, как если бы знала его давным-давно, хотя они только познакомились. Елена вообще предпочитала не разговаривать о брате. Она не то стеснялась его, не то не хотела, чтобы его тревожили просто так: младший Гилберт был одной их тех немногих, редких душ, которые предпочитали одиночество светским тусовкам и которые любили размышлять на фоне древних развалин старой крепости в лесу, окружавшем город. Кэролайн долго не решалась постучать в дверь, глядя на большой резной старинный молоток, сосредоточив на нём всё своё внимание, как если бы она хотела остановить это мгновение. Странно, но она уже не раз приходила сюда и всякий раз её что-то останавливало, она никак не могла заставить себя постучать этим молотком по ветшающей двери. И она всякий раз уходила, лелея где-то в глубине сознания образ человека, который в какой-то момент стал для неё всем, хотя она и боялась признаться себе в этом. Однажды, ещё до знакомства с Еленой, она увидела во сне её дом и эту дверь, и что-то во сне подсказывало ей, что если она зайдёт туда, то будет счастлива. На следующий день после того, как она увидела этот сон, она нашла этот дом, но не постучала, затаив это знание в глубине себя. И сейчас, когда она была уверена в том, что Елена как всегда предложит ей чай с неизменными печенюшками, Форбс вспомнила этот сон, один из тех, которые были столь значимы для потока её существования. Кэролайн никогда не жалела о том, что познакомилась с Еленой. Елена была верной подругой. Если Форбс когда и дулась на неё, излишне придираясь по мелочам, то это были её комплексы, с трудом изживаемые, как и врождённая застенчивость и робость, которую многие в школе почему-то считали недостатком, однако эта природная нерешительность и была тем, что так притягивало Джереми... Кэролайн умела притягивать хотя бы чем-то. Интересно, что Джереми думал про неё? И думал ли, ведь он редко открывал ей свой внутренний мир, разве что свои картины показывал. Кэролайн становилась очень разговорчивой, когда приходила к Елене, выкладывая ей всю свою подноготную и всё, к чему стремилась, и порой даже сама начинала верить в то, что говорила. И путалась, как говорится, в показаниях, выдавая желаемое за действительное. Её идеалы были высоки, и Елена считала, что Кэролайн просто впустую тратит время, предаваясь самобичеванию и лелея то, что Гилберт почитала недостойным внимания. Впрочем, Кэролайн пришла к выводу, что такова была её природа: логически взвешивать все "за" и "против" и задним числом оценивать свою жизнь. Делать выводы, чтобы потом не ошибаться. Она ведь так привыкла ошибаться в людях. Интересно, каким был Джереми по-настоящему? Она ведь так до конца и не узнала его... А ей хотелось знать. Елену она знала хорошо: они многое прошли вместе. Но Джереми оставался для неё тайной и загадкой. Что он делал на кладбище в дождливую ночь? Какие фильмы смотрел, когда оставался один в комнате? Какую, блядь, травку он курил вчера и любит ли его кто-то из школы? Кого он трахнул и с кем флиртовал вчера на вечеринке?.. Кхгех... Нездоровому любопытству Форбс можно было позавидовать: недаром она в своё время стяжала репутацию первой сплетницы в школе, от которой потом очень трудно было отмыться. Поэтому она предпочитала отмалчиваться, предпочитая думать о своих научных исследованиях в области отвлечённого гуманизма и психологии. Как бы познать тайны жизни глубже, чем это сделала Елена, которая непосредственно общалась с вампиром? Стефан поёбывал её знатно, и Елена выманивала из него тайну за тайной в награду за очередную бурную ночь... За Кэролайн утвердилась прочная слава школьной ледышки, последний ухажёр кинул её, бросив на прощание: "Сука... Возбудим и не дадим!". Но Кэролайн на пересуды кумушек внимания не обращала... Для чего она берегла ставшую такой надоевшей невинность? Она не имела понятия... А, впрочем, выразительное целомудрие ещё никому не повредило. Джереми вот сублимировал - школьному эмарю ничего не оставалось делать, кроме... Хотя нет. У него была очень насыщенная эмоциональная жизнь, это было видно по его работам, если Кэролайн ещё не перестала разбираться в искусстве. А, может быть, это была лишь устойчивая иллюзия - того, что она так блестяще разбирается в искусстве и в любви... Пытаясь разобраться в своих чувствах, Форбс пришла к выводу, что она доведёт себя до ручки, если все свои мыслительные процессы она будет сводить к попыткам понять Джереми. И всё же она не могла иначе. Говорят, что тот, кто любит, пытается понять. Значит, она любила Джереми. Когда она поделилась этими своими мыслями с Еленой, она ответила просто: "Ты его любишь, вот и говоришь о нём постоянно". Но почему? Она не знала, что такого особенного было в этом наркомане... Видимо, любят не за что-то. И это ещё больше настораживало будущую вампирессу, тем более ей хотелось принять Тёмный Дар. Правда, перспектива того, что ей придётся иметь дело с Деймоном, разочаровывала. Форбс постоянно бесило то, что последний, играя в приставку с Джереми, поливал последнего грязью и засыпал подначками. Иного от Деймона ожидать было нельзя. А Джереми, по-видимому, это нравилось, что не могло не возмущать Кэролайн. Вот почему она вела его к мудрости и достоинству, которых, по её мнению, он заслуживал. Её бьющая через край витальность подталкивала его к решению каких-то тяжёлых и запутанных проблем из прошлого. Форбс казалось, что она принимала на себя часть его кармического бремени... Однако именно его медлительность и целеустремлённость придавала столь важное значение этим обучающим взаимоотношениям... Способности Джереми позволяли разгрызать очень крепкие орехи, его постоянный интерес к обучению стимулировался бесстрастной позицией Кэролайн относительно светских наук и искусств... Странный тип. Загадочный, артистичный... Может быть, сказалась вынужденная необходимость употреблять свои естественные импульсы более чем для личных целей. О чём он думал, когда играл в эту свою приставку?.. Когда отсветы экрана ложились на его спокойное лицо... Когда он выцеживал очередную пинту эля или банку энергетика, которую Форбс выбросила бы в окно, если бы она принадлежала кому-то из его бывших... "Да, с такими воспитательными мерами я выйду замуж за алкоголика и буду коротать ночи на пороге собственного дома", - хмыкнула Кэролайн, подумав о незавидности своей участи, но поделать ничего не могла: интерес брал своё. Снисходительность, возможно, была единственным качеством, которое она могла противопоставить суровости своей пуританской натуры, постоянно напоминая себе, что не стоит становиться каменной крепостью неприступных убеждений...