Сон в запертой комнате

Несколько лет назад Грейвс прочел дурно написанную и под завязку напичканную конспирологией статью о связях нацистских ученых и современных американских сатанистов. Статья была полным бредом, автор громоздил термины на термины, иногда вообще не понимая, о чем говорит - лишь бы привязать к своей теории как можно больше знаковых событий. Доктор Менгеле, Мэрилин Монро, убийство Кеннеди. Ни зерна здравого смысла. Но один образ из статьи Грейвсу почему-то запомнился. Там подробно расписывалось превращение человека в орудие, в раба с помощью оккультных ритуалов и пыток. Никакой мистики, конечно. Никаких порошков из растертых в пыль детских костей. Только специфическое воздействие на психику. Используя запредельное, непереносимое без последствий насилие, личность раба искусственно расщепляли на несколько. Альфа, бета, гамма. Личности могли не знать друг о друге, а могли общаться, как в голове Уильяма Миллигана. Главное - каждая выполняла свою задачу и обладала способностью пробудиться в нужный миг. Правда для того, чтобы вся безумная конструкция работала, подопытному кролику в момент начала обработки должно было быть лет шесть… Этим - требованием к возрасту жертв - автор и объяснял чудовищное количество насилия над несовершеннолетними в США. Тут он против истины не погрешил. Всплеск жестокости по отношению к детям давно уже занимал полицию и ФБР. Ему даже название дали - “сатанинское ритуальное насилие”. Отдел спецопераций, которым руководил Грейвс, с этой проблемой почти не соприкасался, но на курсы он и его подчиненные ездили - так что могли составить свое мнение о происходящем. Происходящее пугало. Но не больше, чем усиливающийся наркотрафик или катастрофические последствия сегрегации в южных штатах. Грейвс никогда не был поклонником конспирологии. Да и психологию знал только постольку-поскольку: чуть лучше, чем требовала профессия и должность. Но сейчас он впервые задумался, не был ли прав сумасшедший автор. Плевать на возраст, Менгеле и Кеннеди. Эта теория работала. Он определенно разделился на нескольких Грейвсов. К почти безмолвному сейчас пленному и тому, что снаружи, добавился еще один. Этот Грейвс по-прежнему сидел в черном виндзорском кресле своего деда, смотрел в стену. А рядом, на диване, в удобной, очень домашней позе примостился Белый колдун. И сколько не пытайся избавиться от видения, сколько не выравнивай дыхание, не закатывай глаза, Колдун никуда не девался из его головы. “Идеально, - смеялся он где-то за плечом. - Вот теперь просто идеально, дружок. Теперь тебе от меня никуда не спрятаться, тебе меня не обмануть. Я буду знать все, что ты делаешь, предполагаешь, замышляешь. Отличная выдумка, верно? Даже лучше, чем смотреть твоими глазами. Я наконец могу не только смотреть, ха-ха!” И Грейвс кивал - нельзя было не кивать. “Ах, - сказал внутренний Колдун, когда Грейвс спустился в гостиную и зажег электричество. - Я и забыл, что обрезал дверной звонок, чтобы нам с тобой не помешали. Скажи ему, что звонок просто еще не починили после твоего двадцатилетнего отсутствия. Это если у него возникнут вопросы, конечно. Ты видел его лицо? Кажется, ему не до вопросов”. “Могу я провести его в кухню?” “Безусловно. Не говорить же вам в саду. Но если он заметит меня, мне придется ослепить его или убить. Так что будь осторожнее и не рассиживайся с ним за чаем. Ох, - внутренний Колдун, судя по движению воздуха, хлопнул себя по лбу. - Телефоны я, кстати, тоже отключил. Боюсь, тебя ждет куча сюрпризов. И на благосклонность Пиквери можешь больше не рассчитывать. Она не простит тебе несвоевременного радиомолчания”. “Мне все равно”, - уронил в пространство внутренний Грейвс. “Плохо. Верни мне моего любимого карьериста Перси. Ну или постарайся достоверно его изображать”. “Что мне делать с телефонами?” “На твое усмотрение, не будь ребенком! Подключи - и разберись с тем, что накопилось на том конце провода, или сперва закончи с мальчиком. Мне важно, чтобы работа была сделана чисто, а не то, в каком порядке ты ее выполняешь”. Снаружи безумствовал ветер. Влажная садовая трава стеклянно блестела, шла волнами. От порога, когда Грейвс распахнул входную дверь, пролегла желтая полоса с черным, точно вырезанным ножницами, силуэтом по центру. - Криденс! - позвал Грейвс - и Криденс явился. Он выступил из темноты робко, неуверенно: казалось, ему куда привычнее обретаться среди теней, чем на свету. Его волосы и одежда промокли от ночной прилипчивой мороси. Щеки были покрыты капельками воды: так конденсируется пар от дыхания на холодном алебастре. - Вы живой, - сказал Криденс и позволил себе чуть-чуть, самую малость улыбнуться. - Ну конечно, - успокаивающе начал Грейвс. - Что со мной может случиться? “И правда, что?” - захихикал внутри Белый колдун, довольный этой шуткой. Криденс крупно вздрогнул, поднял глаза на Грейвса - точно расслышал за шумом ветра замирающий колокольчиком отзвук его смеха. Но это, конечно же, была иллюзия. Ничего он услышать не мог - и ничего понять. - А вот что ты здесь делаешь в такое время? И зайди в дом, ради всего святого. - Мне нужно было убедиться. Я… мне просто… Детектива Шоу нашли мертвым, - выпалил он вдруг. Грейвс замер. Новость не была для него неожиданной, но сердце, кажется, пропустило удар, а кровь отхлынула от лица. Оказывается, убийце ничуть не проще услышать, что его жертву нашли мертвой, чем непричастному к ее смерти. Это как будто переводит смерть из разряда чего-то личного, произошедшего лишь между вами двумя, в категорию общеизвестного. Это уничтожает всю интимность - и, как следствие, шанс когда-нибудь об этой смерти забыть. - Проклятье… - только и сумел выдохнуть Грейвс. А потом Колдун под черепом прорычал со злостью, в которую так легко переходило его благодушие: “Да не стой ты столбом! Мальчик напуган и продрог. Возьми его покрепче, как ему нравится. Мне что, надо тебя учить?” И он, в глубине головы Грейвса, взял свою марионетку под руки, грубо встряхнул и вынул из кресла, как будто Грейвс действительно был тряпичной куклой. Управляя его руками, перехватывая поудобнее сперва под локти, а потом за запястья, он изобразил объятия, а снаружи Грейвс крепко взял Криденса за плечо и втащил к себе на порог. “Ты промок и дрожишь”, - шепнули на ухо Грейвсу. - Ты промок и дрожишь, - сказал тот вслух. Криденс чуть повел головой, прислушивался к звукам его голоса. Точно слышал речь, понимал слова, но никак не мог уловить их смысл. “Это… забота? То, что вы сейчас сказали. Забота обо мне?” - спрашивал его напряженный лоб и складки у губ. Он не смел посмотреть Грейвсу в лицо, поэтому изучал расстегнутый ворот пахнущей бренди рубашки. Его старые, поношенные и порядочного размера туфли, оставили на светлых досках пола грязные отпечатки. “Сейчас ты выпьешь чего-нибудь согревающего и все мне расскажешь”. - Сейчас ты выпьешь чего-нибудь согревающего и все мне расскажешь. - Понуждаемый Колдуном, Грейвс обнял юношу и под лопатки подтолкнул ко входу в кухню. Зажег старые, еще пятидесятых годов, электрические лампы (шнур проводки бежал по стене, закрепленный керамическими изоляторами, а не уходил под обои), включил плиту, поставил чайник. Криденс неловко упал на стул, весь подобрался, стараясь занять как можно меньше места. Грейвс встал напротив, по-хозяйски закатав рукава. В чашку с чаем, когда он был готов, подлил коньяка из старых запасов отца - алкоголь вряд ли стал хуже от времени. Увидев бутылку, Криденс выставил было руку ладонью вперед - нет, не надо, не хочу, грех. Но Грейвс лишь качнул головой. “Поверь, это действительно тебе сейчас необходимо, мой мальчик”. - Поверь, это действительно тебе сейчас необходимо… - Грейвс кашлянул. В горле встал ком, заставил вспомнить о раскаленном свинце. “Почему, - подумал он, сжавшись от отвращения к себе, - я не воспользовался утюгом, пока мог? Не лег лицом на плиту?” “Ах ты негодник! - разозлился Колдун. - Еще одна такая мысль, и ты поймешь, насколько я был добр к тебе прежде. Ну же. Договаривай то, что я тебе велю, раз сам подольститься к этому щенку не в состоянии!” - ...мой мальчик, - скрипуче, с беспомощной лаской в голосе закончил Грейвс. Все их маленькие интермедии с Колдуном, оказывается, длились считанные мгновения. Криденс не удивился паузе. Лишь самим словам. Наверное именно из-за сильного удивления он послушно выпил чаю со спиртным. Медленно, не протестуя. Забавно было наблюдать, как он пытается согреть о маленькую чашку свои большие руки. Но Грейвсу было не до умиления. - А вот теперь говори. Расскажи мне все, - он ногой пододвинул себе стул, сел, устроив на столешнице скрещенные руки - и только после этого понял, что повторяет типичные жесты следователя в допросной. Нужно было поумерить пыл. - Откуда ты узнал о смерти детектива Шоу? - спросил он уже мягче. - Заглянул на место преступления, а, Криденс? Криденс, едва начавший розоветь от чая, смертельно побледнел. Затряс головой. - Нет. Нет. Не я. У нас был мистер Шоу-старший. Это он рассказал. “Ай да поворот,” - прокомментировал Колдун. Грейвс потер ладонь о ладонь. - Он пришел к вам в церковь? Когда это случилось? В теплой, залитой мягким медовым светом кухне почему-то стало вдруг заметно темней, хотя лампы светили исправно. - Меньше часа назад. Он пришел, да. Почти вломился. Я не должен был видеть и слышать, но случайно оказался в молитвенном зале. Обычно, если кто-то начинает шуметь, я прихожу и вмешиваюсь, но тут… Я не стал. Не смог. - Почему, Криденс? - Не смог, - повторил он, не в силах объяснить точнее. Чашка в пальцах мелко задрожала, и он поставил ее на стол. - Мистер Шоу был очень напуган. Он держался, но вряд ли бы его хватило надолго. “Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне”. Он хотел ответов. Как было ему мешать? - Он появился у вас один? - С шофером, но велел ему выйти. - Говорил с твоей матерью? Криденс опустил голову еще ниже, коротко, конвульсивно кивнул. - О чем, Криденс? - Грейвс протянул руку через стол, положил на предплечье Криденса - так привычно, тепло. Удобно обхватил пальцами. Колдун в голове одобрительно захлопал в ладоши. - Это важно. Постарайся вспомнить их разговор, слово в слово. Криденс странным длинным движением вытянул шею и стал смотреть на пальцы Грейвса поверх своего рукава. Если он рассчитывал, что тот устыдится и уберет руку, он ошибся. - Мистер Шоу вошел, даже ввалился, но все пытался сохранить спокойствие. Сбил капли с зонта, будто пришел к себе на работу. Отдал зонт шоферу и велел ждать в машине. Мама как раз осматривала церковь перед тем, как погасить везде свет и пойти спать. Была удивлена. Но поприветствовала его вежливо, как только могла... после всего. - Она всегда так задерживается? - Н-нет. Просто ей показалось, что кто-то у нас был, - он позволил себе робкую и кривую улыбку. - Н-незваный гость. - Сказала тебе что-то? - Она начала обыск уже после того, как отправила нас с девочками спать. Должно быть, что-то ей показалось подозрительным. Хотя я все книжки поставил обратно. И вытер кровь. - Листовка… - пробормотал Грейвс. “Идиот! - раздалось никому кроме него не слышное шипение Колдуна. - Я был о тебе лучшего мнения!” Криденс опустил ресницы, подтверждая. Ну конечно. Они оба позабыли про смятую розовую листовку, а Мэри Лу ее нашла. И решила, что никто из прихожан так с пресловутым “Случилось страшное!” не поступит. Выходит, в церкви был чужой. Удивительно, что проповедница не разбудила Криденса сразу. Поддалась состраданию? Нет уж, скорее сперва решила поискать, что ей подбросили или что украли. Вряд ли она доверяла своим детям. - Я всегда слушаю ее шаги прежде чем заснуть. А она возилась слишком долго. Я заволновался. Вышел посмотреть, но так, чтобы меня не заметили. Нет, не доверяла. И они платили ей тем же. - Шоу, - мягко напомнил Грейвс. Криденса начала бить сильная дрожь. - “Мой сын умер”, - вот что он сказал. - “Мой младший сын. Мой второй. Только вчера он держал мою руку. Плакал над гробом нашего старшего. И пытался обратить меня на ваш путь. Мы плохо расстались, преподобная. Я был груб с ним. Лэнгдон никогда не заслуживал такой грубости. Он пошел в мать - ранимая натура. Не надо было повышать на него голос, но что я мог поделать, если он все твердил об этом колдовстве, об этих суеверных глупостях. Прежде чем уйти, он сказал: “Имеющий ухо слышать да слышит - побеждающий не потерпит вреда от второй смерти”. Что значит эта ваша вторая смерть?! Вы церковь в честь нее назвали. У него так дрожал голос, мистер Грейвс… - Персиваль. Ты ведь уже говорил это. - П-персиваль. Я думал, его хватит удар. А ведь у нас нет телефона, чтобы вызвать ему врачей. - Дальше. Продолжай, - Грейвс напряженно вглядывался в его лицо, точно мог по едва заметным движениям мимических мышц составить представление о том, что происходило в церкви глухой мокрой ночью. Пока его самого… Нет, об этом он вспоминать не хотел. - Вторая смерть, - неожиданно веско сказал Криденс, - это смерть души. “Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, бойтесь того, кто может душу погубить в геенне”, - так говорится в Евангелии от Матфея. И всякий, кто занимается колдовствами, чародействами, примет вторую смерть в озере огненном, никогда не воскреснет для новой жизни после Страшного суда. Понимаете? Он уже мертв для Спасения. Как истинно верующий мертв для греха. Поэтому мама так назвала свое учение. Ворожеи не оставляй в живых. Мы просим о второй смерти для тех, кто уже не спасется, потому что это поистине милосердно. - Нет. - Ч-что? - Ни черта это не милосердно, Криденс. Но я понял риторику твой матери. Она объяснила это Шоу? - Она взяла его за руку, усадила и говорила с ним. Минут десять она говорила с ним, как с маленьким. Успокаивала его. Он выглядел все беспомощнее. Как будто потерял свою властность и спесь. Сломанный дрожащий старик. Совсем не такой прямой и строгий, каким был недавно в редакции. Сказал, что никогда, ни за что не поверил бы в колдовство и ворожбу, но Лэнгдон мертв, в его гибели замешано что-то сверхъестественное, и это - вторая смерть. Вторая смерть в его доме, в доме Шоу. Поэтому он и пришел к ней. Потому что она должна ему объяснить. - Скорее уж, снять с него вину, - негромко заметил Грейвс. Колдун в запертой комнате его расщепившегося сознания с раздражением пнул носком туфли поставленную на пол чашку с кофе. “Замешано нечто сверхъестественное! Что они имели в виду, хотел бы я знать! Я ведь нашел всех, кто слышал выстрелы или крики, или звон стекла - так же, как я обнаружил, что ты знаешь про книгу. Пролез в обрывки, отзвуки твоих мыслей и снов. Люди всегда оставляют нечто вроде инверсионного следа, когда думают о чем-то необычном. Это не телепатия в строгом смысле, скорее возня на свалке с отходами. Если ты внимателен, ты останешься в выигрыше … Я порылся в этой куче. Выцепил тех, кто дрожал от страха, пока ты убивал Лэнгдона, и заставил их забыть. Все за тобой подчистил. Что могло пойти не так?!” - Еще он упомянул вас, - сказал Криденс едва слышно. - Что был на месте убийства, там уже работает следственная группа, коронеры, но вас там нет, и они не могут до вас дозвониться. Я… - Все в порядке, Криденс. - Грейвс гладящим движением переместил руку на его плечо, мягко покачал, как послушного ребенка. - Я идиот и отключил телефоны, чтобы отдохнуть. Сейчас все налажу. Он поднялся, обошел стол и, прежде чем пойти в гостиную, наклонился над Криденсом: - Так чем все закончилось? Криденс первый раз вздрогнул не от страха и не от нахлынувших чувств, а просто от щекотки - как самый обычный человек. А когда поднял голову, то задел щекой щеку Грейвса. - Они уехали вдвоем. Кажется, в главный офис Шоу. - Чтобы напечатать воззвание твоей матери, верно? - Так он сказал. - Сейчас они все еще там? - Да. Мама упомянула, что не вернется до рассвета. - Ты оставил девочек одних? - Я отвел их в приют, там за ними присмотрят. Должен был остаться там с ними. Но… не остался. Я… мне нужно было… Но я сейчас пойду. “Дожми его, - промурлыкал Белый колдун, вновь пританцовывая с Грейвсом по мысленной гостиной, точно с большой куклой чревовещателя. - Мальчик заявился сюда лишь по одной причине: чтобы увидеть тебя. Может, сам еще не понимает, насколько ты для него важен, но сейчас мы заставим его понять. Да, Перси? Заставим как миленького. И - чтобы ты не казнился - тут нет твоей вины. Несчастный повис бы на любом, кто сказал бы ему ласковое слово. Повезло, что этим кем-то оказался ты. И очень удачно, что ему пришлось вытаскивать тебя из церкви на руках. Жалость. Нежность к тому, кого спас. Твои прикосновения. Твоя доброта. Только подумай, насколько это связывает! Да вы просто обречены друг на друга, как слепец и поводырь, как сиамские близнецы!” Если бы его можно было оттолкнуть. Стряхнуть его руки. Избавиться от мурлыкающего шепота с этим его акцентом. Но Грейвс даже не слушать Колдуна не мог. И тем более не мог не слушаться. Тот забытый автор статьи конспирологического толка в чем-то был прав: есть вещи, которые человек выдержать не в состоянии. Только их все равно почему-то выдерживают. - Не уходи, Криденс. Он сказал это на тон ниже, глуше, чем говорил прежде, интимнее. Подпустил в голос немного мольбы - так, чтобы не ясно было, о чем он просит. Чтобы осталась некоторая волнующая недосказанность. Нечто почти недопустимое между ними. Криденс замер, как пойманная птица. И хотя начал было приподниматься, тут же сел на место - почти без сил. “А теперь проси, - сказал Белый колдун своей кукле. - Проси по-настоящему, потому что от того, что он сделает, всерьез зависит твоя жизнь. Думаешь, ты долго протянешь, Перси? Нет. Ты уже подыхаешь. Но если он отыщет книгу, я смогу наконец отпустить тебя. И даже, наверное, починю”. “Ты… тварь…” - попытался прошептать Грейвс, но губы смыкались и размыкались с невероятным трудом. “Да нет же. Нет! - запротестовал Колдун. - Тварь украла у меня книгу. Тварь виновата во всех смертях и в твоей беде. Я всего лишь рука судьбы. Ну или бич Божий, как может меня аллегорически назвать этот молодой человек. А сейчас - проси. Как в жизни еще не просил!” - Криденс… - Грейвс сел у ног юноши, медленно, стараясь его не испугать и зная, что испугает. - У меня есть к тебе одна просьба… Пожалуйста, попытайся меня понять. Я солгал тебе тогда в церкви. Я искал нечто большее, чем записную книжку Генри Шоу. Кто-то из твоих сестер… Прижав щеку к его щеке, его губами говорил Белый колдун. Грейвс лишь повторял за ним, но в каждое слово он вкладывал душу: слово - и он думал о том, что действительно хочет жить, пожалуй, никогда так сильно еще хотел. Слово - и вспоминал о раскаленном утюге в полутемном подвале. Слово - и думал о Джой, о том, как шла она, должно быть, на причал во время очередного наводнения, шла, точно на крещение, а вышло - на смерть. Слово - и вспоминал сжатую в кулак руку Частити, разбросанные по асфальту листовки, электрогитару Лэнгдона, глаза Криденса, блестящие из тьмы. Должно быть, всего этого хватило для убедительности. Сначала Криденс едва не отпрыгнул в суеверном ужасе, но потом начал прислушиваться к его словам. Или к тому эху, которое они порождали в душе. Грейвс подкреплял всякую фразу прикосновением, и, несмотря на то, что он сидел сейчас в покорной, безопасной позе, каждый жест его точно пригибал Криденса ниже, подчинял надежнее, связывал прочнее. Не стоило даже обращать взгляд вовнутрь, чтобы знать, в каком восторге сейчас Белый колдун. Все, что он привык получать с помощью заклинаний и порошков, происходило по доброй воле. “То что со мной случилось там, в церкви… - плотоядно шептал он, а губы Грейвса шевелились, повторяя, - это не обычный приступ. Я могу рассказать об этом лишь тебе. Я долго не протяну. Но если ты отыщешь книгу, которую я тебе описал, это меня спасет. Только это и может мне помочь. Понимаешь?” - Вы в беде? Вам плохо? - Все будет хорошо, если ты отыщешь книгу, - Грейвс взял его за руки, заботливо улыбнулся. - Все будет хорошо, мой мальчик. Это должно было сработать хотя бы потому, что Криденс рос среди рассказов о магии, колдовстве, о том, что оно реально как воздух и земля под ногами. Значит, если не объяснять ему, от чего именно умирает Грейвс и как черная книга должна ему помочь, Криденс поведется. Недосказанность. Тайна. Оставайся с твоими волшебствами и со множеством чародейств твоих. Может быть, подсобишь себе. Может быть, устоишь. “Погладь его по лицу. Убери волосы”. Не устоишь. Тебе не позволят устоять. Это было трудно. Хуже всего - оттого, что нельзя было отвести глаза. Приходилось смотреть на Криденса. А у того так быстро и так неуловимо менялись выражения, так мелко сокращались мимические мускулы, дергались веки, щеки, губы, словно кто-то светил ему в лицо кинопроектором - и по коже бежали черно-белые кадры. Грейвс коснулся кончиками пальцев этой кожи, отвел в сторону плохо, неровно выстреженную прядку волос на виске. Криденс выпрямился от прикосновения, как от удара. - Знаете, я… Я, кажется, понял, о чем вы говорите, - его взгляд на секунду метнулся к пальцам Грейвса, но тут же он решительно отстранился и вскочил. Прижал руки к груди. - Я видел ее. Черную книгу. Я вам ее принесу. “Бинго, старичок Перси, бинго! - воскликнул Белый колдун, запрокинул голову и звонко рассмеялся, топорща усы. Будто мальчишка какой-то. - Я знал, знал, что ты еще на что-то сгодишься!” - Ты правда сможешь? - спросил Грейвс. Поднялся, опираясь на край стола. - Не попадешься? Никому не расскажешь? Даже своим сестренкам? - Просто верьте мне. Есть избитое выражение - “сияющие глаза”. Иногда оно, несмотря на затасканность, отлично отражает, каким счастливым может быть человек. Но сейчас даже его было мало. Криденс сиял весь. Будто все, что ему требовалось - быть нужным Грейвсу. Выполнить его просьбу. Спасти его. Будто он родился для того, чтобы кого-то спасти. За окном раздался отдаленный вой полицейской сирены. - А это, вероятно, за мной, - усмехнулся Грейвс. - Побудешь здесь? Или мне тебя отвезти? - Я доберусь. - Уверен? Из темного коридора была видна часть гостиной, огни мигалок подъехавших к дому автомобилей разбрасывали по полу, стенам, мебели и латуни тревожные красно-синие блики. - Я доберусь. “Поставим же печать!” - торжественно объявил Белый колдун. Перед порогом, пока Криденс еще не шагнул в мокрый сад, Грейвс ласково взял его за лицо и посмотрел в глаза - для этого Криденса пришлось чуть наклонить. - Сделай это. - Он плавно переложил ладони к нему на грудь, и Криденс вместо ответа пожал их обещающе, надежно. А потом, за секунду до того, как в парадную дверь начали колотить, соступил на садовую дорожку и растаял в темноте: сначала исчезла сутулая спина, став провалом в черноту среди черноты, затем - белый воротничок рубашки и полоска белой кожи под волосами. И наконец перестали быть видны почти не шевелящиеся при ходьбе руки. Будто его и не было. А был только бормочущий сад, ивы, кипарисы да мох. Лейтенант Дювалье, в машину которого Грейвс сел после недолгого разговора у дверей дома, хранил молчание. Но Грейвсу не нужно было даже копаться в его мыслях, как это делал Белый колдун, чтобы знать, о чем он думает. Дювалье и раньше не был в восторге от участия федерального маршала в деле Шоу. А сейчас он просто взбесился. От проклятой ищейки из Арлингтона не было никакого толка: он только занимал комнату для переговоров, что-то писал, отправлял патрули шляться по лесам, донимал местных сектантов, а под конец и вовсе забыл про служебные обязанности, устроив себе выходной за стаканом бренди. Его оказалось абсолютно невозможно вызвать на место убийства, пришлось ехать за ним лично. Хорошо, не успел упиться до призраков и чертей. Ах, если бы, Дювалье. Ах, если бы. Грейвс кожей ощущал исходящее от офицера раздражение - так веет сухим теплом от раскаленной печки. Раньше его это смутило бы. Он всегда пасовал перед неприкрытой агрессией в свой адрес, даже если она выражалась в молчаливом неодобрении всех его поступков - от того, как он садится в машину, до того, как делает пометки в блокноте. Но то было раньше. Сейчас Грейвс не чувствовал по поводу Дювалье абсолютно ничего. И дело было даже не в Колдуне, который где-то внутри посчитал злобу признаком скрытых под толстой кожей Дювалье негритянских суеверий. “Он думает, это ты принес несчастье в семейку Шоу, и я бы не отрицал, что в некотором роде он прав”, - бормотал Колдун где-то у виска, почти не слышимый за шумом крови. Грейвсу же было плевать на суеверия. Он невозмутимо пристегнулся, невозмутимо поправил воротник и манжеты и невозмутимо начал вытряхивать из Дювалье подробности происшествия. Тот отвечал односложно, мычал, огрызался, но ничего поделать с маршалом не мог. Приходилось докладывать. Позади них светила мигалками еще одна полицейская машина - и Грейвс наблюдал с чудовищным спокойствием, как потная черная шея Дювалье становится то мертвенно-голубой, то глянцево-лиловой, как в такт речи двигаются складки кожи. Наверное он просто устал что-то чувствовать. Он знал, что однажды с ним это случится. Только не думал, что это произойдет после того, как он солжет Криденсу - и с тем подвергнет его опасности. Думал, будет что-то вроде пытки. Или очередной смерти, которые так часто происходили вокруг, не задевая его крылами. Рака, в конце концов. Но - нет. Эта чаша переполнилась теперь. И как-то нужно было жить с этим дальше. Если судороги марионетки на деревянной крестовине можно было признать за жизнь. Услышав от Дювалье, что именно так всех ошеломило в убийстве Лэнгдона, Белый колдун недобро рассмеялся. “Ну хорошо, Перси, - сказал он, прохаживаясь позади кресла Грейвса: руки в замок за спиной. Даже не видя его, несложно было угадать, какие жесты будет делать так быстро и яростно мечущийся человек. - В этот раз в нашем провале виноват не ты. Но именно тебе придется с этим разобраться. Я хотел отправить тебя к старшему Шоу и его внезапно обретенной исповеднице, но, пожалуй, повременю. Не будем их останавливать. Пусть издадут свою цидулку. Шуму это наделает будь здоров. А где шум, там паника. Будь ты у меня один, паника нам бы только помешала. Но раз на нас трудится этот мальчик, доверимся мальчику. А ты пока будешь вне подозрений, ведь у бедных жителей Батон-Руж просто не останется времени тебя подозревать. Разобраться бы с религиозными волнениями, которые статья спровоцирует”. “Ну и помимо прочего, ты все равно не смог бы помешать Шоу и Мэри Лу”. В этот раз Белый колдун не был намерен позволять ему быть строптивым. “Ты чудовищно ошибаешься”, - пророкотал он у Грейвса за спиной, и зрение тому на миг застлало белое трепещущее пламя: как будто дождь, состоящий из абсолютно белого света, тек по стеклам вверх - и жег, жег ему веки. - Сэр? Что с вами, сэр? - окликнул Грейвса Дювалье. Даже потрогал за плечо. - Н-ничего, все в порядке. Светобоязнь. Он несколько раз вытер глаза ладонями - и все равно казалось, что их только что выжгло напалмом. “Просто не зли меня”, - посоветовал ему Белый колдун. В голосе не было ни намека на ласку. “Да”, - покорно кивнул внутренний Грейвс - и остался сидеть со склоненной на грудь головой. Смотреть было бессмысленно. Он, там внутри, все равно ничего не видел. “Авалон” за стеклами патрульного автомобиля выглядел еще более запущенным и безмолвным. Фонари со звездами кто-то словно бы приглушил, накинул темное покрывало. Не светилось ни одного окна. Ничто не помогало побороть первобытный мрак. И полицейские огни тонули в нем, как в тумане. Но это лишь мерещилось оттого, что время между ночью и утром и без того темное, страшное, безмолвное. Или оттого, что произошло что-то действительно чудовищное. Настолько, что люди и сама природа затаились, выжидая. Однако, чем ближе Дювалье подводил машину к дому Лэнгдона Шоу, тем оживленнее становился пейзаж. Встречались люди: соседи, работники муниципальных служб и неизвестно откуда взявшиеся зеваки, они стояли группками на чужих газонах, перешептываясь и ежась от холода. Почти не жестикулировали, словно каждого придавило чем-то пыльным и тяжелым. Несколько юрких фигурок, снующих между ними и не подчинившихся всеобщему оцепенению, Грейвс опознал как журналистов. Было очевидно, что обезумевший от двойной утраты Роберт Шоу не сможет больше удерживать газетных шавок. Это не понравилось бы Пиквери. Но Пиквери неоткуда было знать, что журналистов ждет сюрприз: им придется посоперничать за внимание толпы с самой Мэри Лу. Преподобную можно было ненавидеть, можно было над ней потешаться, но одного у нее было не отнять - бывшая хористка отлично умела приковать к себе взгляды. Черт побери, ну почему она не захотела просто стать певицей?! Машина затормозила у обочины перед почтовым ящиком. Хлопнула дверь. “Вот он, в целости и сохранности. Я его привез”, - услышал Грейвс недовольный голос Дювалье, полный яда и торжества. Напоследок он прижался лбом к прохладному стеклу, а потом расстегнул ремень, открыл дверь со своей стороны и выбрался на газон. Глаза все еще болели, так что, когда огни двух полицейских машин и пикапа парамедиков полоснули его по лицу, он на несколько секунд закрыл его руками. - Тело уже забрали в морг, - раздался рядом голос начальника штаба суперинтенданта, имени которого Грейвс не запомнил, только то, что у него были манеры завсегдатая гольф-клуба и владельца парочки яхт. - Скорая тут скорее для нас и соседей. Думаю, Дювалье уже объяснил вам, почему. Кое-кому уже становилось плохо. Рад, что вы прибыли, мистер Грейвс. Ребята из Бюро и ваши коллеги из округа тоже скоро тут появятся. Они пожали друг другу руки. - Что насчет отца? - спросил Грейвс, когда они поднырнули под желтую клеенчатую ленту и направились к дому. - Насколько я понимаю, он даже до морга не доехал. Был здесь. Держался, как мне сказали, неплохо. Ему, конечно, всего не показали, но все-таки нервы… Вы понимаете. Поехал сопровождать тело, за рулем был шофер - иначе мои люди, скорее всего, отправили бы его на служебной. Они проделали большую часть пути, прежде чем его машина внезапно сделала разворот и куда-то исчезла. “Дивно! Даже своей смертью Лэнгдон не сумел надолго привлечь внимание отца. Бедный мальчик. Бедный-бедный мальчик”, - с наигранной скорбью прошелестел над ухом Белый колдун. - И что, его не нашли? - спросил Грейвс у Дювалье чуть громче, чем следовало - оттого, что старался перекрыть голосом шепот в своей голове. - В этом случае я бы так спокойно об этом не говорил. Минут сорок назад выяснилось, что он отправился в главный офис редакции и созвал брифинг. Не знаю, какие у него планы, он убит горем, ему шестьдесят… и то, что с ним происходит, пережить непросто. Но вам и госпоже прокурору не помешает об этом знать, верно? - Да. Спасибо, что проинформировали. Начальник штаба кивнул ему со слегка покровительственной улыбкой: право на нее давал ему запах спиртного, все еще шедший от одежды Грейвса. И его больной, усталый вид. “Он был бледен, - вспомнились Грейвсу слова Роберта Шоу, сказанные о сыне, но справедливые теперь и для следователя по его делу. - Он последнее время часто бывал бледен, если не сказать постоянно”. Как старик перенесет вторую смерть? - подумалось ему. - Чем сможет себя поддерживать, когда поймет, что не нашел ответов в секте и не найдет их нигде? Грейвс этого не знал. И не был уверен, что узнает. Дом Лэнгдона он постарался осмотреть как можно тщательнее. Ему давали дорогу полицейские фотографы, вяло кивали судебные медики, в его сторону почти не смотрели следователи, выгребающие бумаги из письменного стола, изучающие книжные полки. Странно, что маленькая хибарка без рабочего кабинета смогла вдруг вместить столько народа. Стойка с пластинками по-прежнему лежала на полу, сломавшаяся во время падения. Дверь в ванную была открыта, о том, что закрывать ее не следует - все должно остаться как в момент трагедии! - оповещал желтый флажок на полу. Пахло размороженным холодильником - влажно и сладковато. В доме страшно дуло. Грейвс понял это, когда листок с текстом рок-баллады и аппликатурой аккордов слетел со стола и приземлился у его ног - ни дать ни взять бумажный самолетик. Он поднял его, прочел название песни - “Отель Калифорния” - и вернул лист следователям. Сниженная чувствительность, которой наградил его Белый колдун, давала о себе знать: он понял, что в доме разбиты все окна, а не одно - кухонное - только в этот момент. И зябко поежился, точно помнил, как это - мерзнуть от сквозняка. На самом деле ему просто стало не по себе. Лужу крови на полу кухни и еще одно кровавое пятно на плитке искусственного камня, которой строители облицевали стену, уже отфотографировали, так что Грейвсу никто не помешал осмотреть тут все. Он сделал вид, что его особенно заинтересовали пулевые отверстия - по иронии судьбы очень похожие на те, что оставили выстрелы охранников Лонга в Капитолии Луизианы. Потом поднялся и выглянул через раму. Под окном уже изрядно потоптались копы - прежде в траве не было ни следов, ни пластиковых номерков, оповещающих об уликах. Что, интересно, они там нашли? Окровавленный осколок стекла, которым Лэнгдон полосовал своего убийцу, может быть? “Ты не избавился от осколка?” - с неудовольствием спросил Белый колдун. “Избавился. Но я не помню, сколько ударов он нанес. Может, сперва воспользовался другим куском стекла”. “Бред. Он бы не успел. Нам совершенно не о чем беспокоиться”. “Как пожелаешь”. Грейвс отвечал теперь устало и покорно. Он действительно больше не мог ничего противопоставить Колдуну. И, кажется, больше не хотел. Соседний коттедж выглядел непривычно живым. Первый раз выглянув в ночь несколько часов назад, Грейвс увидел на его месте сплошную черноту, даже фонарь на дворе не горел, как у других жителей “Авалона”, даже бедные рождественские гирлянды не перемигивались. Теперь же там то и дело с хлопаньем открывались и закрывались двери, толклись люди в синих комбинезонах, щелкали вспышки. - Дювалье! - бросил Грейвс, даже не обернувшись - он и без того был уверен, что обозленный лейтенант бродит за ним по пятам, как тень. - Что нашли у соседей? Из-за чего весь сыр бор? - Я уже пояснял вам, сэр, - сказал Дювалье сквозь зубы. - Еще в машине. Когда нечто, - он так и сказал, “нечто”, - начало бить окна, жители этого дома и двух соседних выглянули на шум. Дальше читайте показания. Я все равно не сочиню лучше, чем они. Все сходятся в одном: видели сгусток черного тумана, дыма с огненными всполохами и вроде бы молниями внутри. Огромное облако. - С улицы в этот момент донесся женский голос, с причитанием выдохнувший “Огромное облако!” - вышло, точно слова Дювалье повторило рыдающее эхо. - Потом этот сгусток - или облако - рванулся прямо вверх. На несколько секунд закрыл звезды... “Как в истории Моники Чилкот, верно, дружок?” - ...и наваждение рассеялось. Мы все тут проверили. Не взрыв газа. Не детонация самопального устройства. Никаких следов. Вообще никаких. Психологи работают с семьями свидетелей, однако версия групповой галлюцинации пока тоже не проходит… Чертовщина, сэр, - Дювалье пожал плечами, как бы ставя точку в своей речи. Но все-таки добавил: - Или погодная аномалия, для пресс-конференции мы выбрали эту версию. - Чудно, - равнодушно бросил Грейвс. - Но почему там такое столпотворение? Не из-за разбитых же окон. - Не из-за них. Но это вам лучше увидеть своими глазами. “Да… В этот раз проштрафился не ты, - вздохнул Белый колдун. - Но откуда же мне было знать, что после моего ухода сюда заявится Тварь - да еще и начнет колотить окна? Кстати, не могу понять, что ей было нужно… Тупая девчонка!” По тону его голоса было понятно, что ему плевать на Тварь и на ее резоны, он просто очень зол. Но когда Грейвс вышел из дома на пронизывающий зимний ветер, огляделся, а затем ступил на асфальт и прогулялся между домами, Колдун выдохнул уже не раздраженно, а с восхищением: “И это все сделала одно единственное дитя? Потрясающе!” Да, глядя на погром, трудно было не испытать потрясения, особенно если помнишь, каким тут все было в начале ночи. Кругом валялись осколки стекол и щепки выбитых рам, крыша дома Лэнгдона была повреждена в двух местах, а у соседей сворочены те самые пресловутые антенны, высотой и формой которых дома кичились друг перед другом, словно соперничающие за мамину любовь близнецы. Стекла отсутствовали в четырех домах по одной линии и в двух по противоположной. Форма осколков, верней, мелкой стеклянной крошки, говорила о том, что выбил их скорее хлопок спрессованного звука, чем направленный удар. И только окно кухни Лэнгдона разбилось от выстрела. Именно поэтому там все было испещрено разметкой и затоптано ботинками полицейских. Что ж, Грейвс не мог не признать, что это хорошая работа - быстрая и оперативная. - Пули… Их нашли? - рассеянно спросил он у Дювалье. Вопрос был важный, вот только занимало Грейвса совсем другое: почему же все-таки столько народу толпится у соседнего дома и еще у двух по противоположной линии? Он по-привычке сощурился, поправил воротник и направился туда, не заботясь, пойдет ли Дювалье следом. Тот пошел. Может, у него было задание не выпускать маршала из виду? - Ту, что вытащили из стены, отдали баллистам. Две другие остались в теле, их изучат, как только достанут. - Выстрелов могло быть больше. - В том-то и дело, сэр! Мы не знаем, сколько раз в него стреляли. Никто ничего не слышал. Ни единая живая душа. Никто не проснулся от выстрелов, криков, шума. Только когда начали вылетать стекла… Но Грейвс уже не слушал его. Внимание привлек другой голос. - Нет. Нет, это не вуду. Я не эксперт, но я из Лакора и знакома с веве. Это не веве. Взгляните на символы: веве всегда напоминают архаичный орнамент. В центре обычно крест, его окружают языческие значки - плодородие, огонь, вода… Тут использовали письменность. Посмотрите, это же буквы какого-то древнего алфавита. И нет, ни один броган не будет применять мел, чтобы начертить символ. Пепел, уголь, мука с жиром, но не мел. Пожалуйста, дайте свет. Вот так. Смотрите, это напоминает амулет Гран Бва, но ветка и гроздь ягод подобраны хаотично, из того, что оставивший это над порогом нашел поблизости. Ни вуду, ни худу так не работает. Если бы броган или бокор захотел проклясть именно вас, мэм, он подготовился бы заранее. Нужно показать символы и ветки антропологам. Потому что я не знаю, что это означает и зачем сделано. Но в одном я уверена: никакого отношения к тем, кто практикует вуду, это не имеет! Высокая женщина в синем комбинезоне, громко и довольно безрезультатно успокаивающая закутанную в плед хозяйку соседского дома, обернулась на звук шагов Грейвса и Дювалье. В это время фотограф решил еще разок снять странный символ, начерченный мелом в правом углу двери, и веточку кипариса, связанную жгутом из травы с веточкой бузины, рядом с символом. Вспышка осветила лицо говорившей, выбелила его, как пудра. У нее были глубоко посаженные темные глаза, короткие вьющиеся волосы, уложенные чуточку неопрятно. Скорбный рот терпеливого, но очень несчастного ребенка. Шеврон полиции Луизианы на груди. Дювалье многозначительно кивнул ей, прежде чем уйти, и женщина вдруг азартно бросилась вперед. Схватила Грейвса за запястье и куда-то повлекла. Ее рука показалась тому очень сухой, а пальцы были тонкие и цепкие. - Грейвс? Вы Грейвс? - спросила она лихорадочно, когда они оказались вне поле зрения пострадавших и копов, оглянулась по сторонам. - Я Гольдштейн. - Тина? Что вы здесь… Онемевший от удивления Колдун даже не сумел как-то это прокомментировать, только лающе закашлялся. - Хорошо, что вы в порядке. Знаете, после вашего звонка мне стало не по себе. И я решила, что раз я в деле… - Вы не в деле! - Я знаю семью Бэрбоун! И я могу… - Тина, что вы делаете на месте убийства? Тина Гольдштейн, высокая, тонкая, решительная и растерянная, пару раз моргнула вместо ответа и подергала себя за цепочку на шее. - Я подделала предписание об участии в расследовании, - наконец сказала она с оттенком вины - но без чувства вины, если такое вообще возможно сочетать в одной фразе. - Точнее, дала Абернати подписать не тот бланк. Он подписал, он вообще становится очень рассеянным к вечеру. Вы обещали мне билеты на матч. Я болею за “Бульдогов”. - Учились в Техническом? - спросил Грейвс, потому что не представлял, что еще в такой ситуации можно спросить. Не кричать же на нее. - Так заметно? - Я все еще не понимаю, как вы… - Сэр, - она уставилась на него исподлобья, готовая к наказанию, но не желающая признавать свою ошибку. Так смотрят маленькие партизанки, когда их приговаривают к расстрелу, и лидеры женских правозащитных организаций. - Вы сказали мне, что задаете себе тот же вопрос: нужно ли помогать, когда кто-то очень нуждается в вашей помощи, но не просит о ней… или просит, но вас гложет сомнение. Так вот. Я его для себя решила. Поэтому я здесь. - И вас как-то пропустили на место происшествия! - Грейвс закатил глаза, точно был нервной дамочкой на грани срыва. Тина поняла по этой гримасе, что он поддается, и расслабилась, перестала походить на партизанку у расстрельной стены. - Это было несложно. Я сказала, что приехала по вашей просьбе. - Тина! - Нервная гримаса грозила стать неподдельной. “Избавься от нее”, - мягко попросил Белый колдун. Выглядел он сейчас наверняка так же, как Грейвс. Да еще и с грохотом уронил что-нибудь, уже там, в реальности, в доме на Беннигтон-авеню. “Как? Чтобы вскрылось ее мошенничество? Перед приездом ФБР и маршалов? Чтобы меня отозвала Пиквери?” “Избавься, как только сможешь, зомби. Любым способом. Она говорила, что сирота. Никто не поднимет шум, если она пропадет”. Внутренний Грейвс сник и вновь опустил голову. Он понял приказ. Как же прав был автор той странной конспирологической статьи. Если долго заставлять человека переносить то, что он не может перенести, человек, чтобы спасти свою личность, разделит ее на части. Альфа, бета, гамма. А потом отыщет самый удаленный, самый темный уголок, и cпрячет там осколки себя прежнего. Осколки. Грейвсу помогли именно они. Ну или сознание того, что ему, по большому счету, нечего терять. Он абсолютно не понимал, как это работает. Но ему удалось оставить Грейвсу в виндзорском кресле свое полное равнодушие к происходящему, свою покорную усталость. Он не лгал, когда думал, что устал чувствовать - так и было; это знал он, знал это и Колдун. Но крупицы своей жажды выжить и нежелания причинять кому-то - больше никому! - страдание и боль он сумел сохранить. Запомнил, где они. Они валялись на полу, похожие на колесики и пружинки, выпавшие из разбитых часов и раскатившиеся по полу. И Грейвс-гамма, еще один Грейвс, скрючившийся в темноте тайника собственной души, каким-то чудом мысленно собрал их обратно. Это была, наверное, идиотская техника. Наверное, у людей с настоящим диссоциативным расстройством все происходит не так… Но Грейвс мысленно поставил покалеченные, разваливающиеся и молчащие часы обратно на консольный столик. Ему почему-то показалось, что Колдун не создавал эту реплику гостиной в его голове с нуля, а воспользовался его и своими воспоминаниями. И в его воспоминаниях часы вполне могли еще существовать. Не было ничего удивительного, что они появились в их общей пыточной. Внутренний Грейвс, Грейвс-бета, все еще мучился от боли в глазах, едва различал предметы. Но все же увидел часы боковым зрением. Это было легкое дуновение ветерка. Дыхание луизианского лета. Запах содовой, ее едва ощутимые на губах пузырьки. Его единственный шанс. Он заплакал бы от облегчения, если бы смог. Но он даже внутри - не мог, и поэтому не выдал их глупую уловку Колдуну. Хоть где-то выморочное чародейство того пришлось ко двору. А тот, что снаружи, заставил себя успокоиться. Посмотрел в ореховые глаза Тины Гольдштейн. - Ладно. Вы и правда можете мне пригодиться. Переодевайтесь - и едемте в управление, представлю вас как свою помощницу, чтобы не было вопросов. - Спасибо, мистер Грейвс, сэр! - она едва не подпрыгнула на месте как девчонка. - Не благодарите, я дам вам самую неприятную работу, какую только найду. - Спасибо, сэр, - сказала она тише и с искренним чувством. Этим она почему-то больно напомнила Криденса. Разве что за руку не схватила. И хорошо, что не схватила, это было бы слишком для него. - Персиваль, вы забыли? Мы же с вами друзья. Кстати, Тина. Ваша лекция о веве. Откуда такие познания? Я думал, вас интересуют только компьютеры. - “Что, так заметно-два” - Она изобразила пальцами кавычки, намекая, наверное, на двойку, которой обозначают сиквел нашумевшего фильма на афишах. Ей не приходилось приноравливать свой шаг к шагу Грейвса. При желании она со своими длиннющими ногами могла легко его обогнать. - Заметно. Во время нашего телефонного разговора вы назвали не меньше двух моделей. - Я просто… Когда у тебя есть гараж, паяльник, свободное время и проверенный приятель-путешественник, который может привезти настоящий “НЕК” из Японии или клон “Спектрума” откуда-нибудь из Восточной Европы… Ох. Вы спрашивали о вуду, - она остановилась, достала сигареты. - Позволите? - Курите. Тина затянулась, выпустила ноздрями длинные струйки дыма. - Все просто. Моя сестра, она немножко этим увлекается. Ну как “увлекается”, - Тина издала короткий неискренний смешок. - Как увлекаются вышивкой или кулинарией. А я просто умею слушать. Грейвс довел ее до полицейского фургона, который стоял на отшибе. В нем можно было переодеться из комбинезона обратно в форму или гражданское. Тина выбросила сигарету в траву. - Но моих знаний не хватило, чтобы понять, как символы на дверях связаны с убийством. И что значат ветки. Ветки. Грейвс не понял сперва, что она говорит о хвойной и лиственной веточках у дверей. И едва сумел сдержать дрожь. - Сколько их? Символы отличаются? - Я зарисовала их для вас. Ну и для себя, конечно, - Тина достала из кармана блокнот, почти такой же, как у самого Грейвса, оперлась на бок фургона, чтобы было удобнее листать. Показала Грейвсу рисунки. - Три комбинации символов, по одной на каждую дверь. Это определенно письменность. Но странная. Никогда не видела ничего подобного. А я живу с оккультисткой. - Вербис дьябло? “Да нет же, нет! - возмутился Белый колдун. - Перси, ты дремучий дуралей! Не стыдно было хвастаться знанием ирландских поверий? Да и девчонка не лучше! Вербис дьябло суть искаженный арамейский - а я всей душой ненавижу арамейский! Это бретонский вариант кельтского огамического письма. Заклятье тишины. Прекрасное заклятье. Они действительно ничего не помнят о выстрелах и тебе. Но тварь… - он задумчиво подышал себе на пальцы, а потом потер ладони, словно сильно мерз. - Тварь слишком могучая, она разбудила их и все разрушила. Какая же в ней скрыта сила, Перси! Как это прекрасно!” Тина искоса посмотрела на Грейвса, задумчиво сжала губы. - Дьявольскому языку учат в частных школах? - Что, так заметно? - сострил Грейвс и улыбнулся ей краем рта. - Ваш костюм стоит больше, чем новая машинка “Эпл”. И Дювалье сказал, вы шеф ОРС. Без частной школы за плечами такого к вашему возрасту не добиться. - Простите, что расспрашивал вас, не назвавшись полным званием, Тина. - Ничего. Я бы сдрейфила, услышь тогда, кто вы. И уж конечно, не поехала бы в Батон-Руж. “Позволь сказать ей. Прошу. Умоляю. Это важно. Хватит смертей”. “Говори, - милостиво и важно разрешил Колдун, - Но не вздумай сдать ей мальчишку!” - Тина… О том, чем занимается ваша сестра, известно в Лакоре? - Ну конечно… Что? - она нахмурилась, развернулась к нему. - Позвоните ей и скажите, чтобы была осторожней. У меня есть кое-какая информация. В Батон-Руж тем, кто называет себя ведьмами и колдунами, будет опасно нынешним утром… и, может быть, еще пару дней. Не факт, что возмущение докатится до Лакора и до Бей-Лейк, но я бы не исключал… Тина какое-то время смотрела на Грейвса прямо, испытывающе, чуть напуганно, не замечая, что треплет и вот-вот порвет страничку блокнота. Грейвс забрал его у нее из рук, и она тотчас же полезла за сигаретами. Ей с ощутимым трудом удалось заставить пальцы ничего не комкать. - Хорошо, - сказала она, закуривая, - что я всего лишь перепаиваю микросхемы. - Кое-для кого это и есть настоящая магия. - Гольдштейн, ты будешь сдавать форму или нет? - раздался рядом недовольный голос Дювалье. Тина забрала блокнот и тут же заторопилась в фургон. - Мы закончили, сэр. Едете с нами в управление? Грейвс кивнул, по-прежнему обращая на Дювалье не больше внимания, чем на тускнеющие в утренней дымке фонари. Вспомнил, что должен, наверное, дрожать, хотя и не чувствовал холода, и повыше поднял воротник. В траве у обочины догорала тонкая сигаретка Тины. Он так ясно видел ее… Так ясно. Слишком знакомые, ставшие уже почти родными электронные часы на шкафе-сейфе показали тридцать семь минут шестого, когда они закончили с отчетом для суперинтенданта - в этот раз пришлось подчиниться формальностям. Несмотря на недовольные взгляды Дювалье и прочих копов с другой стороны стекла, Грейвс сидел на столе, а Тина курила, стряхивая пепел в кружку. Она умела печатать со страшной скоростью, не выпуская сигарету из пальцев или просто ненадолго откладывая ее в сторону. Рапорт был готов и размножен в считанные полчаса. Теперь следовало отпустить ее отдохнуть, но Грейвс помнил, что обещал ей самую неприятную часть работы. - Позже, когда откроются учреждения, - сказал он, сунув Тине под нос листки из блокнота с выписанными вчера адресами и телефонами городских служб, - прозвоните их все, а потом объедете. Соберите данные о странных происшествиях за последние два с половиной-три года. Я поработал пока только с архивом полиции штата. Нужно больше информации. - Насколько странными должны быть происшествия? - Без форменного комбинезона Тина выглядела еще более худой, ломкой - и будто бы бесполой из-за своих безразмерных джинсов и клетчатой ковбойки. Или скорее даже слишком эфемерной для привычной, глядящей с экранов и глянцевых страниц женственности: как девушки ревущих двадцатых. - Похожими на то, что вы видели в день смерти Бэрбоуна, - не стал юлить перед ней Грейвс. - Вы… Здесь все настолько..? - Здесь все настолько. Поможете мне, Тина? - Хорошо. Мне надо будет увидеть детей. Хочу на них посмотреть. Грейвс только печально качнул головой. - Не знаю, обрадует ли это вас. Старший мальчик, должно быть, сильно вырос по сравнению с тем, каким вы его помните. В остальном все как раньше. Для них ничего не изменилось. Я бы посоветовал вам держаться подальше. - Но приказывать не станете? - Нет. Грейвс прошелся по переговорке, опустил жалюзи и сходил в комнату отдыха за подушкой и пледом. - Устраивайтесь тут, Тина. Вам нужно отдохнуть. У вас есть часа три - не так уж мало. - А вы? - Сдам рапорт. И позвоню государственному прокурору, если она не сделает этого раньше. Судя по всему, у нее будет что мне сказать. - Что же здесь творится? - спросила Тина растерянно. Она забросила ноги на сдвинутые стулья, прикрыла колени пледом - и вид у нее стал как у провинившейся школьницы. Но судя по тому, что она вытворяла, когда считала, что права, вид этот был обманчив. - Помните ураган “Айзек”? - сказал Грейвс. Взялся за шнур выключателя, но повременил тянуть его вниз. - Сейчас мы с вами как будто в его центре, в оке бури. Но скоро начнется шторм. Вы позвонили сестре? - Сразу как приехала. - Отлично. Спокойной ночи. Или доброго утра. И… Тина. Не курите так много. - Вам плохо от… Вместо ответа Грейвс приложил палец к губам. Жест “Это совершенно не важно” и “Не стоит беспокойства, правда”. Тина поняла, затихла. Он погасил свет, понаблюдал, как она возится в полумраке, пытаясь улечься поудобнее, и прикрыл за собой стеклянную дверь. Когда навстречу ему застучала каблуками злобная от недосыпа секретарша, он с любопытством глянул на часы. Шесть. И семь - в Вашингтоне. Пиквери, как он и предполагал, не пожертвовала утренней пробежкой ради общения по телефону. Она справедливо полагала, что есть вещи, которым должно оставаться незыблемыми - как Монумент и памятник Линкольну. Грейвс до недавнего времени был абсолютно с ней согласен. - Маршал, я вас ищу, звонок из... - Идемте, скорее. Госпожа прокурор поздоровалась с ним холодно, формально. Сообщила, что его выходной не нанимались обеспечивать налогоплательщики и что он может стоить Грейвсу должности. Потом вздохнула, помолчала, не ожидая, должно быть, извинений, но допуская, что они могут последовать. Грейвс не извинился. И они оба посчитали, что с него достаточно признания вины. - Я получила последние известия, хоть и не от вас. Что вы можете сказать о состоянии Роберта Шоу, Персиваль? - Он сломлен, подавлен. Намерен бороться с ветряными мельницами. Созвал брифинг. Запускает в печать новую передовицу, не иначе. - И о чем она будет, как вы считаете? - О колдовстве. Это то, что его поразило. То, что заставило развернуть машину на пути в морг. - Есть какие-нибудь предпосылки к тому, чтобы он… не будем ходить вокруг да около… настолько повредился рассудком? - Более чем достаточно. Смерть его младшего сына выглядит странной даже для Луизианы. - Вы так спокойно об этом говорите, Грейвс. - А если бы волновался и стенал, это что-то бы изменило? - Кроме волнения и стонов вам, что, нечего мне предложить? Черт возьми, вы мой уполномоченный! Знаете, что печатает Шоу? Обращение этой сумасшедшей кликуши Бэрбоун! И вы должны были узнать об этом раньше меня. Но вы расслаблялись. Не думайте, что я когда-нибудь вам это забуду. - Мисс Пиквери, я могу… - Не так. Вы должны. Вы немедленно поедете к Шоу и остановите это светопреставление. Статья не должна выйти. Если она все же появится в печати, сожгите все номера. Считайте это своим крещением огнем. Не буду объяснять вам политическую ситуацию. Просто поймите - после гибели секретаря штата статья, которая заклеймит его отца как безумца, появиться не должна! Сейчас не то время, Персиваль. И Батон-Руж - не место для демаршей, особенно такого толка. Демократическое крыло и так сильно пострадало за последнее время от религиозных консерваторов Рейгана. Не хватало нам еще охоты на ведьм! - Я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, - сказал Грейвс наверное излишне спокойно, отрешенно. Госпожа прокурор на том конце провода молчала чуть дольше, чем следовало после пламенной речи, осмысливая его тон. Слишком похоже на “Я обязательно вернусь” от уезжающего в горячую точку солдата и “Все будет хорошо”, когда это произносит раковый больной. Грейвс и сам это почувствовал. Поэтому поспешил добавить: - Не ждите многого. Люди в таком горе редко ведут себя разумно и хотят следовать чьим-то требованиям. - Я отправила вас сюда… - Как знатока специфики, я помню. Но чужаком меня здесь называют чаще, чем маршалом. - В итоге мне придется приехать лично. - Нет, мисс Пиквери, поверьте, сейчас этого делать точно не стоит, - сказал он с почти отеческой заботой, хотя они были ровесниками. И понадеялся, что она воспримет это как месть: за то, что все это время обращалась с ним как с умной собакой. Так, кажется, и вышло. - Пожалуй, вы правы, - ответила госпожа прокурор с легким холодком - дуновение северного ветра среди удушающей жары. И быстро попрощалась с ним, сославшись на дела. Грейвс не был уверен, что когда-нибудь еще услышит ее голос. Так что еще пару мгновений сидел с прижатой к уху телефонной трубкой, изучая шуршащую тишину за мембраной. Начинался день субботний. И его надежды дожить до дня воскресного становились все призрачней, выцветали, как утренние звезды, как рисунок мелом под зимним дождем. “Что мне делать теперь?” - впервые обратился он к Колдуну, спокойный и покорный. Тот отложил в сторону орбитокласт, которым чистил у себя под ногтями. Улыбнулся чуть кривовато. Грейвсу на миг показалось, что под усами, на кромке прихотливо изогнутой губы у него пятнышко крови. Но Колдун тут же вытер рот манжетом рубашки Грейвса. “Старайся не вызывать подозрений, играй до конца роль федерального маршала. Ни о чем не беспокойся. Если мальчик принесет книгу раньше, чем ты вернешься домой, я позабочусь, чтобы открыть ему двери”. Часы на консольном столе молчали. Как хорошо, что они молчали, что ничего не привлекало внимание Колдуна. “Я так и сделаю”, - ответил Грейвс бесцветно. Начальник штаба суперинтенданта предложил подбросить его домой - отдохнуть перед похоронами, на которые он сам тоже должен был поехать вместе со своим боссом из уважения к Шоу. Грейвс отказался, сославшись на срочное поручение Пиквери. Спросил, есть ли возможность взять еще одну служебную машину, чтобы не возвращаться за предыдущей. Возможность была. Черный “БМВ” выглядел маневреннее и злее серебристого “Мерседес-Бенц”, который совсем недавно прислали за ним в аэропорт Райана. Бока не были выпачканы грязью, а обивку водительского кресла еще ни разу не заливала кровь. Грейвс неподвижно посидел за рулем, пока для него открывали гараж. Смотрел прямо перед собой, и золотистый луч рассвета, ширясь, полз сперва по салону, а потом и по его плечу, рукам, лицу. Бил по высохшим глазам, тщетно пытаясь выжать из них слезу. Обещал погожее утро, блики на стеклах, зеленое Рождество. Вот только место, которое собирался посетить Грейвс, лучше сочеталось с непогодой и дождем. Где еще было искать Роберта Шоу, как не на кладбище? Ведь сегодня земля должна была принять в свои объятия не одного, а сразу двух его сыновей. Человек слабее, возможно, отложил бы похороны. Или остался в своем опустевшем доме, не в силах переступить порог. Но Грейвс вспомнил прямую спину Роберта среди кремовых занавесей - капитан горящей “Касабианки”! И решил, что тот отправится на кладбище к назначенному времени. Обновленный выпуск “Батон-Руж Стейт” наверняка уже в грузовиках доставки. Старому магнату больше нечего делать в офисе или в типографии. Ему и на земле больше нечего делать, но он еще поживет! Такие как он, не сворачивают с раз выбранного пути, и, даже ошибаясь, продолжают идти на одном упрямстве - пока не упадут. Поэтому церемонию не передвинут. И Роберт будет там. В честь похорон Генри и Лэнгдона южная зима издевательски вытащила из своей шляпы фокусника самый яркий и праздничный день. И теперь разбрасывала горсти солнечных бликов, как разбрасывают на Марди Гра нитки бус. Грейвс не выдержал этого безумного великолепия и опустил защитный козырек. Он с удовольствием опустил бы его и надо всем миром. Юг был чертовски несправедлив к тем, кто пытался от него спастись, пусть даже и под землей. Юг никого и никогда не отпускал, не посмеявшись напоследок. У ворот Национального кладбища группками теснились нахохлившиеся люди, похожие на грачей. Хмурые мужчины в дорогих костюмах, женщины в шляпках с опущенными вуалями. Не все они прибыли на похороны молодых Шоу, были и другие траурные церемонии. Но большая часть все-таки пришла ради Роберта и его детей. Грейвс оставил машину в отдалении и присоединился к черной толпе. Ждать пришлось недолго, минут пятнадцать. Медленно, плавно, неумолимо, как течет Река, прибыл кортеж - и все двинулись вглубь зеленеющего газонами и белеющего памятниками поля Плакемине. Грейвс не приближался к группе родственников и друзей, которые сопровождал празднично блестящие гробы под национальными флагами, шел поодаль. Щурился от солнца. Слишком белые перчатки военных и полицейских, белые донца фуражек, сияющие пуговицы и пряжки слепили глаза, заставляя вновь почувствовать на висках липкие пальцы подступающей мигрени. Грейвс подозревал, что его нечувствительность к боли - морок, обман. Убери стену, которую Колдун возвел между телом и сознанием - сполна ощутишь, насколько ты уже прогнил изнутри под его заклятием. И это - всего четыре бесконечных, невыносимых долбанных дня. Что же чувствовал Генри Шоу, который был собственностью Колдуна целую неделю и до самого конца думал, что спасется? Или уже не верил в это? Как не верил в это Грейвс. Если он так же сильно устал быть марионеткой, и… - тут Грейвс прикрыл глаза, чтобы не выпустить мысль за пределы темной и тесной каморки внутреннего пленного - ...знал что-то о книге. Что-то такое, из-за чего мог пожелать себе даже смерти, лишь бы ее не отдавать. То он мог хотеть умереть. Грейвс едва не споткнулся, так поразила его эта мысль. Все это время он оценивал действия Генри точно со стороны. Проводил, конечно, параллель с собой, но очень поверхностно. А ведь они были в одинаковой ситуации, одинаково сломлены, больны, напуганы. Колдун, конечно, описывал Генри трусом, которого заботила лишь целость собственной шкурки. Но ведь Колдун не забирался к нему под череп. Нет, определенно нет, если только в саду Генри не было зарыто несколько милых скелетов. Выходило, что Грейвс сделал одну из самых нелепых ученических ошибок: доверился единственному мнению - мнению Колдуна. А свои внутренние голоса заглушил. Голоса же подсказывали ему, что Генри времен Брауна вовсе не был трусом. Педантом - да. Трусом - нет. Где еще он мог ошибиться? Раз уж он такой простофиля, то мог ошибиться в чем-то еще. Может, стоило дать шанс не только Генри, но и Трейси Лакруа? Предположить, что старуха сумела перенести допрос, не выболтав главное? И рассказала Генри что-то о книге, утаив это от Колдуна? Еще одна ошибка могла состоять в том, что и Грейвс, и Колдун полагали: Тварь убила Генри Шоу из гнева, животной жажды смерти, а потом унесла книгу, поскольку могла. Но если дело было не в гневе и не в ярости? Если умереть даже вот так, страшно, одиноко, посреди пустынной трассы, в свете фар своего покореженного автомобиля, было лучше, чем… чем… И Тварь каким-то образом услышала это и поняла... Внутри себя, в запертой, темной, больше похожей на гроб комнате, полной запахов мертвой земли, воска и сгнивших цветов, Грейвс-гамма лихорадочно спрятал найденную шестеренку в разбитые часы. Он торопился, у него тряслись руки, и неуклюжая конструкция готова была развалиться под пальцами. Но он успел - и Колдун снова не заметил, что с часами что-то не так. Время он сверял по своим, наручным. Грейвсу пока везло. Чтобы не думать о гамме, запахах и часах, он принялся изучать похоронную процессию. На старого магната было жалко смотреть, и Грейвс почти не смотрел. Но все-таки отмечал, изредка бросая взгляд на фигуру Шоу между телохранителями и высокопоставленными приглашенными, какая у него плывущая, неверная походка - будто он в предобморочном состоянии. Какое испитое лицо. Сколько усилий нужно ему, чтобы держаться прямо. Всю церемонию он простоял с именно таким лицом: человека, потерявшего все. Лишь единожды, уже после того, как наклонился последний раз, бросил пару горстей земли и отошел от могил, он посмотрел на Грейвса. И тот прочитал угрюмую решимость фанатика в линии его поджатой нижней губы. Думать, что Роберт Шоу сломан, было очередной ошибкой. Он поддался сладкой проповеди Мэри Лу, которая по иронии судьбы двадцать лет прожила при сахарном заводе, окончательно превратив голос в патоку. Но вынес из ее речей что-то еще, кроме “Их смерти - не ваша вина”. Идею спасения, должно быть. Он всерьез собирался что-то защищать. Он пугал Грейвса этим. Проникновенная речь была прочитана, флаги сложены треугольниками и переданы отцу, полицейские в парадной форме и с сияющими значками отдали последние почести детективу Шоу, гробы медленно, торжественно опустили вниз, в ямы, и на их крышки упали комья влажной от дождей земли. Официальная церемония была окончена, и приглашенные начали потихоньку разбредаться, молчаливые и строгие. Кто-то остановился поговорить со священником. Кто-то отошел в сторону в поисках другого - родного - надгробия. Грейвс тоже мог это сделать. Неподалеку похоронили отца. Но вместо этого он направился к неподвижному Роберту Шоу, застывшему у свежих ран земли, которые, как пластырем, прикрыли искусственным газоном. И газоном, как и пластырем при настолько глубоких ранениях, тут было не помочь. Только сейчас он заметил, что, кроме него, на кладбище есть еще незваные гости. Прежде разглядеть их мешала толпа. И то, как неприметно эти люди были одеты: в серое, даже если цвета, по сути, были другие, и закрытое, застегнутое на все пуговицы. Ни дюйма лишней кожи. Ни глотка свежего воздуха. “Возрадуйся, брат мой во Христе, хоть ты и принадлежал к церкви, которую я знать не желаю, - мысленно сказал Грейвс Лэнгдону Шоу. - Она все-таки пришла на твою могилу. Может быть, она и правда любила тебя”. Он мельком глянул на Мэри Лу, на решительную и счастливую Частити рядом с ней - рука в руке. Поискал взглядом знакомую черноволосую макушку. Не нашел. Решил, что Криденс остался присматривать за Модести или настраивает аппаратуру для выступления матери у Капитолия, которое последует всенепременно, - и больше туда не смотрел. - Мистер Шоу, - произнес он, замерев на полшага позади. Опустился на одно колено, коснулся ладонью дерна, прикрывающего надгробную насыпь Генри. “Очень по-рыцарски, - не удержался от замечания доселе молчавший Колдун. - Умеешь ты иногда делать очаровательные жесты, хоть в целом дурень дурнем”. Грейвс не ответил, поскольку вопроса Колдун не задал. Взгляды замерших за памятниками людей в сером жгли ему спину. На какой-то момент ему показалось, что они все знают. Про смерть Лэнгдона, про то, что Грейвс - послушный миньон Колдуна, про Тварь, про черную книгу. И готовы вот-вот выступить из-за могил, броситься на него. Он рассмеялся своей глупости. Даже когда он шагал среди них, они ничего не распознали. А Мэри Лу и вовсе… Но эту мысль пришлось оборвать. - Маршал, - сказал Роберт, не повернув головы, не двинув ни мускулом. И к обращению по имени переходить он тоже не спешил. Возможно потому, что знал, зачем Грейвс здесь, и не собирался смешивать политику и личное. Грейвс понял это его желание и о личном не заговорил. Принес официальные соболезнования - от своего имени и от лица госпожи прокурора. Встал рядом с Робертом и долго смотрел перед собой, пытаясь понять, что тот видит, о чем думает. - Что мне толку от вашего сожаления, маршал? И от участия вашей начальницы? - бросил Роберт, когда Грейвс уже начал думать, что о его присутствии забыли. - Вы приехали расследовать одну смерть, а теперь в моем доме - вторая, и никто не может назвать мне убийц. - Служба и полиция делают все возможное. Скоро сюда прибудет еще и ФБР. Объединив усилия, мы… - Пустое, - Роберт махнул рукой и медленно повернулся спиной к своим могилам, - Разве вы еще не поняли? Никого не найдут. - Мистер Шоу. Роберт! - Грейвс коснулся рукава его плаща, стараясь успокоить старика, но тот сбросил руку. - Меня хотят убедить, что вторая смерть - убийство на почве наркомании. Что Лэнг на чем-то сидел. Может, и так. Я упустил своего сына, потерял его. Моя большая вина. Но погиб он не по этой причине. Не потому что кололся! И Генри умер не из-за своих политических взглядов и того, что кому-то перешел дорогу! - Вы что-то знаете? - Нет, он, конечно, не знал, но следовало изображать умную ищейку, играть свою роль до конца. Пальцы Грейвса вновь сомкнулись на локте Шоу, сжались крепче. Тот остановился, резко, с опасной для своего возраста энергией развернулся к нему. - Знаю. Я - знаю. Те люди, что приходили ко мне в день смерти Генри, были правы. И если бы я послушал их тогда, если бы только дал себе труд услышать их доводы, Лэнг был бы жив! Потому что мы действительно прокляты. Я был так глупо снисходителен, когда рассказывал вам о последних событиях. Природные аномалии, старые коммуникации, Манчак, Поншатрен! А на деле - рок. И нет никакой надежды уйти от проклятия. Но защититься, защититься мы все же сумеем. Если, как вы там говорите, объединим усилия. Его взгляд скользнул по ряду серых могильных памятников, за которыми стояли серые люди. Дети и взрослые, старички, домохозяйки, безработные с окраин. Их было довольно много, больше, чем Грейвс ожидал увидеть. Строгие лица, стальные глаза, прически волосок к волоску. Не было заметно, что они боятся или робеют. скорее, они предвкушали. Если бы кто-то из них облизнулся, Грейвс закричал бы от ужаса. Слишком это было похоже на сонмище деликатных падальщиков. Или стайных хищников, ждущих, пока добыча ослабеет. Но возможно, это у Грейвса просто при виде знакомых лиц демонстрантов сдавали нервы. Не обращая внимания на Грейвса и не заботясь, что тот все еще стискивает его предплечье, Роберт Шоу зашагал к Мэри Лу и Частити. Он шел к ним так, словно эти женщины были ему дороже погибших сыновей. Словно он собирался заключить обеих в объятия. - Преподобная. - Мистер Шоу. Мэри Лу чуть наклонила голову, а Грейвса окинула тяжелым взглядом миссионерки, бьющейся над упорствующим в ереси. Он был ей неприятен с самого начала. А теперь она вообще считала его сосудом греха. Еще бы. Ведь Модести рассказала ей о разговоре в роще (как давно это было!), да и смятую листовку в церкви бросил тоже он - почти наверняка. - Благодарю, что вы пришли, несмотря на наши прежние разногласия, - медленно проговорил Шоу. А затем обратился к Частити: - Ты ведь захватила газеты, милая? Девушка перекинула вперед сумку на длинном ремне, которая до этого висела на бедре, и достала экземпляр “Батон-Руж Стейт”. Улыбка у нее при этом была чуть безумная. Передала газету Роберту, опустила глаза - и пошла вслед за матерью, такая маленькая и худая в своем черном платье. Обе они остановились у могильных насыпей. За ними никто не последовал. Прощание с Лэнгдоном, наверное, было для Мэри Лу слишком личным. И несмотря на то, что умение устраивать представления было у нее в крови, она не созвала своих летучих обезьян на пир. Пир обязательно будет, решил про себя Грейвс. Просто еще не сейчас. Не сейчас. - Вот, - сказал Роберт. Развернул газету - респектабельное издание нордического формата, которое так приятно было держать в руках после обеда - и поднял ее к лицу Грейвса. - Это я должен был напечатать с самого начала. “Сплотимся против зла!” - гласил заголовок статьи-фонаря на передовице. - Роберт, это безумие! - Грейвс почти вырвал газету у него из рук - и несколько молчаливых летучих обезьян слегка качнулись ближе, чтобы защитить своего: Роберт ведь уже был для них своим. - Что вы себе… - Вы не понимаете разве, что в городе начнутся протесты и суды Линча над теми, кто практикует колдовство? Мы в Луизиане! Такое ни в коем случае нельзя допускать. Хотите развязать охоту на ведьм? - Я хочу, чтобы люди знали, от чего защищаться. - Они узнают, кого линчевать! Роберт, опомнитесь, у меня приказ госпожи Пиквери ни за что не дать вам размножить эту бессмыслицу. - Ну, с этим вы опоздали. - Отозвать тираж еще не поздно. Роберт! Подумайте о своей репутации. О репутации партии. - Репутация? - он вскрикнул так громко, что пасущиеся неподалеку телохранители подвинулись поближе к боссу. Ожидающие же Мэри Лу летучие обезьянки не сделали ни единого шага и не изменились в лицах. - Какое мне дело до чьей-либо репутации? Лэнг и Генри мертвы! Город во власти ужаса! И я как журналист обязан говорить об этом, а не молчать, потому что репутация и потому что вашей черномазой хозяйке это не понравится! “У меня другой хозяин, - чуть не сказал ему Грейвс. - И он белейший из белых, но что с того?” - Сейчас не время для волнений любого рода, - пробормотал он вместо этого, скручивая трубкой “Батон-Руж Стейт”. - Вы в горе, сэр, вам больно, и вы поддались напрасной панике. Вам просто нужно отдохнуть и подумать… - Не надо считать, что я в истерике и не отдаю себе отчет в том, что делаю, - прошипел Роберт, наклонившись к Грейвсу так низко, что тот был вынужден выставить перед собой газету как оружие. - Оглянитесь. Здесь люди - обычные люди, до которых вы, маршал, не снисходите, - он отпрянул от Грейвса и обвел повелительным жестом молчаливые серые группы. - Они пришли, потому что погиб Лэнг. И потому что его смерть - последняя капля. Я был слеп и глух, мне потребовалось, чтобы сын мой умер, но я все-таки их услышал. И я теперь на их стороне. А вы… Вы чужой этому городу человек. Не пытайтесь меня успокаивать или тем более ставить условия. У вас не выйдет. - Если хотите поставить Лэнгдону роскошный памятник, закажите его в “Мендельсон и Хотч”. Не надо впутывать в это фундаменталистов, не надо созывать толпу! “Молчать! Молчать, Перси, идиот!” Лицо Роберта перекосило так, что на мгновение почудилось - инсульт. Он покачнулся на носках и даже поднял руку, но не ударил Грейвса. Удержался. А ведь если бы показалась кровь, показалась и тут же исчезла, эти милые летучие обезьянки, женщины, старушки, дети, растерзали бы Грейвса живьем. Он ведь был сверхъестественной тварью - именно тем, чего они так боялись. - Вы! - прохрипел Роберт Шоу, из бледного став багровым. - Вы! Не смейте! “Кошмарный идиот… Разве я приказывал устроить драку? Нам нужно лишь чтобы тебя не трогали, пока мальчишка не притащит книгу, и ни в чем не заподозрили!” Вслед за змеиным шипением над ухом Грейвса стегнула по глазам ослепительно-белая молния, и он на секунду полностью потерял контроль над телом. Свой голос он узнал не сразу, таким чужим, шелестящим, раздражающим тот был. - Приношу свои извинения, - Грейвс двигал губами, но на деле это были слова Колдуна: тот вновь занял свое место чревовещателя подле ростовой куклы. - Я скажу госпоже прокурору, что мне не удалось вас переубедить. - Ваша госпожа прокурор понятия не имеет, что такое Юг, - отмахнулся Роберт. Он все еще не успокоился, рука подрагивала. - Чтобы вам было, что ей доложить, предлагаю прогуляться со мной и с ними до старого Капитолия. Вы поймете. Если не ситуацию, то хотя бы их. Нас, - тут же поправился он. - Наконец поймете нас. “Уверен, что читал о подобном когда-то… - задумчиво проговорил Грейвс, сидящий в своей внутренней зашторенной и плохо освещенной гостиной - такой, какой она увиделась ему при первом знакомстве с методами Колдуна. - Обезумевший отец, потерявший сперва любимого, а потом нелюбимого сыновей, и не слушающий никаких доводов. Он потом сгорел”. “Опять твои фантастические романы? - возмутился Колдун. - Бросай читать всякую дрянь, Перси. И, заклинаю тебя, внимательно следи за фанатичкой и ее девками. Нам никто не должен помешать. Никто. Понял меня, ты?” Шагающий к воротам Национального кладбища Персиваль Грейвс кивнул - будто бы своим мыслям. А тот, что был внутри, послушно ответил: - Да. Трудно разобрать что-то в толпе, когда ты находишься прямо в ее эпицентре: в оке бури. А за несколько футов от тебя ветер вырывает с корнем столбы электропередач и подхватывает скрежещущие автомобили. Толпа - та же стихия, особенно если люди решительны, напуганы и у них есть общая идея. Простая, жестокая, старая как мир: тем, кто нам не нравится, тут не место. Может, так было и в Салеме? Может, и Мол Дайер загнали в ледяной лес такие же фанатики? Грейвс пытался осматриваться, но быстро понял, что ничего не разглядит среди спин, голов и плеч. Только привлечет к себе лишнее внимание, которое ни ему, ни Колдуну сейчас не нужно. Поэтому он просто шагал в толпе подле Роберта Шоу, и пытался понять - как вышло, что всего несколько дней назад он был по другую сторону, на другом берегу, и от демонстрантов его отделяло автомобильное стекло, казавшееся простецу Перси таким надежным. Сейчас ничего не казалось Персивалю Грейвсу надежным. Ни в чем не было спасения. Оставалось только следовать течению и верить: в тот момент, когда он в очередной раз окажется перед выбором, сил будет достаточно, чтобы сделать верный. Ветреная, точно красивая окторонка, южная зима поманила - и обманула. Яркий и солнечный день после ланча поблек, выцвел. Собрались облака. С реки потянуло сыростью. Небо стало свинцовым и тяжелым, опустилось на мачту Капитолия Лонга, на стеклянную башенку-маяк. А старый Капитолий, выглядящий одновременно как поместье в колониальном стиле и готический замок, потонул в тенях. Флаги по сторонам ведущей к нему лестницы в три пролета хлопали неистово. К вечеру, как предрек голос в толпе, мог разразиться шторм. Предполагалось, что Грейвс только пройдется с Робертом от кладбища и до парка-музея Капитолия, где соберется костяк демонстрации. Потом - сможет вернуться к машине, оставленной на Конвеншн-стрит, уехать в департамент и настрочить Пиквери подробный отчет обо всем происходящем. Грейвс не сомневался, что так и поступит. Он просто не мог предугадать, сколько людей вольется в шествие, как только они минуют остановку грейхаундов и свернут на длинную одноэтажную Вистерия-стрит. Были еще Олеандер-стрит, Тьюлип-стрит и Миртл-авеню. Бог весть, почему для марша выбрали именно первую. Узкую улицу запрудили машины добропорядочных граждан, которые решили провести дома субботний полдень. Из-за мимопроходящих то и дело срабатывали сигнализации - и машины начинали испуганно кричать, как стадные животные, собравшиеся на водопой. Предупреждали друг друга об опасности. Из очаровательных домов, розовых, голубых, цвета взбитых сливок, цвета песка на закате, высовывались обыватели. Мало кто рисковал спуститься с крыльца и отключить орущую противоугонку - ведь тогда пришлось бы оказаться в опасной близости от неуклонно идущих вперед людей. В основном, все запирали двери с характерным хлопком и пугливым дребезжанием колокольчиков. Кто-то опускал жалюзи или даже запахивал ставни. Но пару раз Грейвс разглядел, как выглянувшие наружу жители милых коттеджей ненадолго уходили в глубину гостиной, а затем возвращались, щелкали замком и присоединялись к толпе. Эти, по мнению Грейвса, были самыми страшными. Их гнала вперед не нищета и не скука, у них было что-то вроде истины. Идеалов. Представления о том, как правильно. Эти, думал он, и устроят суды Линча, когда настанет время для масок и факелов. Эти и будут зачинщиками беспорядков. А потом вернутся в свои респектабельные дома с ощущением выполненного гражданского долга - и на них никто и никогда не найдет управы. В маленьком парке Экспрессуэй, разбитом только затем, чтобы скрашивать однообразный ландшафт при дорожной развязке (стекающая с моста Уилкинсона федеральная трасса 10 здесь делилась на множество рукавов окружного назначения) ждали еще люди. Парк выглядел вялым, неживым, его бессмысленное бытие можно было сравнить разве что с судорогами гальванизированной лягушки. Несколько чахлых деревьев. Пара лавочек. Баскетбольная площадка. Фонтан. И серые лица серых горожан, которые тут столпились. У этих были с собой растяжки и плакаты. Частично - самодельные, а частично - из типографии. И второе означало, что готовится большая война. Грейвс попытался прикинуть, сколько народу уже собралось на митинг. Похоже, никак не меньше трех тысяч - население небольшого пригорода. А после того, как позади осталось здание католической церкви святого Франциска Ксаверия, со стоянки в толпу влилось еще человек двести. Учение Мэри Лу было внеконфессиональным. Она звала бороться с колдунами и баптистов, и католиков, и лютеран, и аммонитов. Она верно выбрала день и час. И, опасливо оглядываясь через плечо, Грейвс понимал, что покинуть строй уже не сможет: слишком неуклонно и слишком истово люди двигались вперед. К Говернор-стрит и Луизиана-авеню, чтобы маршем пройти мимо высотки-маяка и памятника над могилой Лонга, обогнуть Капитолийское озеро и встать лагерем у ступеней старого Капитолия. Да, это была война. И едва ли сама Мэри Лу понимала, насколько всесокрушающая. В какой-то момент Грейвс потерял из виду Роберта Шоу и теперь пытался разглядеть его, не привлекая лишнего внимания. Роберт переговаривался с Мэри Лу ярдах в двадцати впереди. Им не приходилось ничего кричать друг другу - толпа фундаменталистов и сочувствующих двигалась почти без единого звука, только шарканье тысяч ног примешивалось к гулу автомобилей и шуму центра города. Да еще отдаленно ворчала Река. Катила волны вперед и вперед. Рядом с Мэри Лу, гордо подняв голову, шла Частити - маленький солдат большой армии, которому наконец дали приказ и назвали цель. А вот Модести и Криденса поблизости не было. Грейвс не мог ускориться, не мог остановиться, даже выбраться из толпы на обочину у него никак не получалось. Так что ему оставалось лишь попусту волноваться и строить догадки о том, что случилось с братом и сестрой. Заперла ли их Мэри Лу за неведомые прегрешения. Отправила ли готовить все необходимое для проповеди с капитолийских ступеней. Вместе ли они. По отдельности ли. Держит ли Модести брата за руку так, как она держала его в запущенной дубовой аллее при Бербэнке. И помогает ли это еще. Чтобы не слишком беспокоиться, Грейвс начал слушать тихие разговоры в толпе. Обсуждали ведьм, брухо, броганов, сантеро - всю эту языческую погань. Что с ними делать, как прижать их к ногтю? Кто-то предложил требовать отречения и крестить всех в водах Миссисиппи. - Надежно, конечно, но можно и заиграться, - ответили ему. - У нас на севере так утопили женщину. Знахарку, полукровку-чокто. Сильная была. Ее гнали по лесу с собаками. А когда поймали, заставили крестится. Она до последнего сопротивлялась, не хотела. Священник несколько минут держал ее под водой. Когда достали, она уже не дышала. - Ну а как иначе? Грейвс сжал кулаки. Нет, слушать не выходило. Поэтому он просто продвигался вперед, оберегая себя от случайных прикосновений. Ногти впивались в ладони, но отрезвляющая боль не приходила, поэтому он силой заставил себя разжать пальцы. Что толку, если на руках останутся отметины? Это как с утюгом - бессмысленная попытка себе навредить. - И что же, никого по этому поводу не арестовали? И суда не было? - Ах, они, оказывается, продолжали! - Ну, может, и был, это же сколько лет назад случилось! Но там вроде вмешался мистер Бэрбоун, покойный супруг нашей преподобной. Дело было как раз у нас в Бей-Лейк. Как-то все свернули, замяли. - Ворожеи не оставляй в живых, так говорят. - Говорят. А душа индейской ведьмы так и не упокоилась, она ведь не приняла Господа в сердце, не отреклась. Так что продолжает бродить вокруг озера, по тростниковым полям. Белая то ли женщина, то ли птица. Ее там видят иногда. - Жуть какая. - Не то слово. Следовало бы добавить еще: ”Вода глубока”, - фраза стала бы логичным завершением беседы. Но никто почему-то этого не сказал. “Колдун, - окликнул Грейвс своего добровольного соседа по черепной коробке. - Мне нужно немного теории”. “Великий Белый колдун. Немного уважения к старшим тебе нужно! - проворчал тот недовольно. - Прежде тебя не слишком-то интересовали мои методы, зомби”. “Уверен, ты сможешь ответить. Когда, - он подчеркнул голосом это “когда, а не “если”, - мы найдем книгу, ты исчезнешь, а я останусь тут со всеми здешними проблемами. Мне нужно знать, что такое Тварь. И можно ли спасти девочку, которую она убивает”. Грейвс специально сказал “девочка”, чтобы не возникло никакой двусмысленности, никакого простора для толкования. “О. Да. Это, конечно, твоя забота, а не моя. Тварь прекрасна, разрушительна, но возиться с ней… Уволь”. “Эта одержимость… Она обратима?” “Никогда о таком не слышал. Девочки подыхают слишком маленькими, чтобы кто-то вообще заметил проблему и стал с ней работать. Но если брать сам принцип появления Твари… Давай обратимся к популярному учению моего земляка, уж о нем-то ты точно слышал, в отличии от бретонского огама… Классический психоанализ дает ответы на все, в том числе и на вопросы, связанные с колдовством. Ведь одарен ты магически или нет, психика у тебя остается самой обычной, человеческой. Депривация ведет к фрустрации, фрустрация - к агрессии, против себя и против других, агрессия - к тревоге, а тревога порождает защитный механизм, Тварь. Это шанс приспособиться, в противном случае - эгодистония, от которой по мнению светил спасет электрошок и лоботомия трансорбитариа. Помочь замученному фрустрацией человеку можно только одним способом - дать ему то, что ему нужно, позволить ему принять свою особенность… Сказать: я ведьма - и такова моя природа. Признать Тварь за часть себя и позволить ей вернуться под власть рассудка, как возвращаются беглые шавки волчьей породы к любящему хозяину. Это непросто, это долго, ребенок просто не выживет, Перси, умрет от истощения, пока до его тупеньких мозгов все это дойдет. Но в целом, в теории, если уж о ней говорить, такое, наверное, возможно”. “Но без направляющей руки…” “Ничего не выйдет”. “А ты не станешь”. “Разумеется. Я жалостливый, добросердечный человек, но я не идиот, чтобы вешать на себя такой балласт”. Белые стены, подкрашенные заходящим солнцем, встали над толпой, осенили ее своим средневековым великолепием. Будто и не в Луизиане дело было, а в самом Ватикане. Внутри, над центральной замковой лестницей, включили свет, и всеми красками заиграл большой неоготический витраж. К продуваемой всеми ветрами площадке у Капитолия, где выставили колонки, микрофоны, где трепетали флаги и белые пелены кафедры, вели ступени с именами штатов на каждой. Двух или трех, присоединенных позже, чем Капитолий был построен, на лестнице недоставало. По ступеням поднялись лишь Мэри Лу, Частити, Роберт Шоу и несколько мужчин - охранники и добровольные помощники преподобной. С шеи Частити свешивался фотоаппарат. На галстуке Шоу, когда он повернулся к толпе, блеснул новый значок, не иначе как с символикой “Второй смерти”. Подготовка, оказывается, была проведена даже серьезнее, чем Грейвс предполагал. Хотя… У Мэри Лу ведь было два полных года. Мимо него, лавируя среди взрослых, проскользнула тоненькая негритянская девочка с двумя хвостиками, жесткими, как хворост. Обернулась, посмотрела в глаза и вручила программку с тезисами ораторов. На груди у нее тоже был значок. Мэри Лу и правда шла воевать. И несмотря на то, что Грейвс всегда ее не любил, он не мог не признать, что уважает в ней хорошего стратега. С капитолийской высоты раздались щелчки микрофона. Толпа примолкла. - Братья и сестры, - разнесся над тысячами голов прекрасный певческий голос. Фраза оборвалась помехами. Звук некоторое время настраивали. Колонки шипели. Люди молчали. - Братья и сестры! - победительно прокатилось вновь. Началось. Судя по тезисам, Мэри Лу планировала прочитать двадцатиминутную проповедь и озвучить свою программу, так похожую на предвыборную, что Грейвс даже неверяще протер глаза. Потом выступал Роберт Шоу. Потом два незнакомых Грейвсу священника. После этого митингующие могли цивилизованно разойтись. А могли отправиться громить дома гадалок, дурно зарекомендовавшие себя притоны, маленькие храмы местных сантеро. Так или иначе, к этому времени стоило бы оказаться подальше от даунтауна. Грейвс вновь принялся шарить глазами по толпе, ища пути к отступлению. - ...Мы долго терпели безбожие, беззаконие, но больше мы терпеть не станем. Пришло время наставить на путь истинный заблудшие души. Вернуть их к свету и к Спасению. А тех, кто отринет милость и благодать, ждет смерть вторая. - Смерть вторая, - вполголоса повторили соседи Грейвса слева и справа, и каждый третий среди трех тысяч. Над зеленым капитолийским газон пронесся шелест, похожий на ропот поднимающейся бури. Грейвс вздрогнул и снова сжал кулаки спрятанных в карманы рук. Бронзовеющее солнце вынырнула из дымки облаков и облило алым мерлоны крепостной стены. Будто кровью помазало. - Вы скажете, у нас свободная страна. Да, это так. Однако есть вещи, которые недопустимы для американского народа. В Америке всегда любили Господа. Ее основали подвижники, ее населили добрые христиане… “Бандиты, убийцы, прочие отбросы, - проворковал Колдун. - Но добрые христиане, кто бы спорил!” Он заметно повеселел от речей Мэри Лу, приободрился. Они его забавляли. “Послушай… - осторожно продолжил Грейвс прерванный разговор. - Но что если одержимая Тварью заглянет в твою книгу? Сможет она там найти…” “Слишком много теории на сегодня! - моментально рассвирепел Колдун, будто и не иронизировал над Мэри Лу с высокомерной улыбкой несколько секунд назад. - Я ведь предупреждал: не надо таких вопросов. Думаешь, мне приятно делать тебе больно? Но ты же сам меня вынуждаешь”. Однако, помимо пыток, он любил поговорить. Поэтому не удержался от комментария, когда закончил: “В книге она ничего не разберет. Там нет готовых рецептов, это не какой-нибудь диснеевский сборник заклинаний. Но если… - он задумался, потер у себя под губой, - если речь идет в целом о признании дара. О том, что ты уже на пути к вере в свои силы, раз пытаешься что-то понять в каракулях старухи Санит… То да. Книга может помочь. Ну и как часть обучения колдовству она, пожалуй, неплоха”. - Мы должны сделать все, чтобы грешники, язычники, еретики больше не навлекали Божий гнев на наши головы! - неистовствовала Мэри Лу; пелены бились от ветра, как будто у преподобной выросли крылья. - Мы должны сплотиться! Солнце гладило ее по щеке, прощаясь до завтра, как послушное дитя. Зажигало глаза колдовским огнем. Толпа внимала. Соседи Грейвса, пожилая пара фермеров, явно не из Батон-Руж, а из какого-нибудь прихода неподалеку, и вовсе затаили дыхание, ловили каждое слово. Женщина, лет шестидесяти пяти, в простом поношенном платье, шевелила губами - молилась? повторяла? Грейвс задержал на них взгляд буквально на пару секунд. Он все еще пытался отыскать в толпе Криденса или Модести, но уже понимал, что не найдет. “Ты действительно добросердечный человек, - прошептал внутри него Грейвс-гамма, ни к кому особо не обращаясь. Зажал в кулаке очередную шестеренку. - Несмотря на свое лицемерие, ты правда немножко жалеешь пострадавшего ребенка. И даже повозился бы с ним, если бы у тебя было время, потому что ты уже слегка влюблен в Тварь. Как жаль… - тут он сжал руку покрепче, чтобы острые зубцы впились в ладонь, потому что подумал об идентификации с агрессором и о стокгольмском синдроме, - как жаль, что тебя придется убить. Когда я узнаю, как”. Наверное, заклинание Колдуна работало в обе стороны. Иначе как объяснить, что Грейвс теперь знал о нем намного больше. Не все, нет. Но - больше. И так отупел от усталости, что перестал бояться его. Только поэтому он спросил, тщательно сформулировав фразу про себя, в отяжелевшей, неподъемной голове: “Кстати, ты не говорил, как стал Великим Белым колдуном… Родился таким? Квисац Хадераком…” “Ты меня поражаешь, Перси. Что с тобой такое? Что за вопросы? - Удар по глазам, ленивый, незлой. - Родился! Ха! Убил предыдущего, вот как”. “Спасибо… - пробормотал гамма в своей каморке-гробе. - Спасибо”. Роберт Шоу говорил что-то, простирал руку к толпе, но Грейвс его не слышал, не понимал. Слова прокатывались над его головой, как волны и бури в известном библейском изречении. Не трогали, не колебали тихих черных слоев воды при самом дне. Грейвс ненадого запрокинул голову, чтобы полюбоваться рябыми, темнеющими к ночи облаками, и ему показалось, они похожи на волны - если смотреть на волны из глубины. Место Роберта занял пастор из церкви Ксаверия. Этот говорил долго, с неприятным придыханием астматика и чревоугодника одновременно. У Капитолия становилось все прохладнее, тянуло сыростью с озера, с реки, и митингующие потихоньку начинали разбредаться, хотя большая часть еще слушала проповедь с напряженным вниманием - такого не добьешься в храме. - Эй, мистер федеральный маршал, сэр, - окликнули Грейвса. Он как раз выбирался из толпы, по сторонам не смотрел, и поэтому обращение по званию стало для него неожиданностью. Грейвс обернулся. Ему махнула незнакомая мулатка, в которой он только через несколько секунд узнал ту красивую полицейскую с кофе. Вместо черной формы на ней было строгое однотонное платье, шляпка с вуалью, грубые туфли на низком каблуке. Наряд для матроны, не для успешной служащей. Вот отчего он сразу не понял, кто она. - Да, офицер? - Грейвс сделал шаг в обратном направлении. У девушки было злое и сосредоточенное лицо. Она едва сдерживала ярость. Верная летучая обезьянка, ненавидящая ведьм за то, что те когда-то ей помогли. - Отлично, что вы пришли послушать проповедников, - сказала она агрессивно. - Но вам бы стоило побольше заниматься своими делами, а не нашими. Мне сообщили, агенты уже на месте. Можете подъехать в департамент и познакомиться. - Да, конечно. Спасибо… э-э. - И еще, - она не назвалась. Не сочла нужным. Задрала голову, посмотрела ему в лицо и показала зубы, абсолютно потеряв сходство с Пиквери, и приобретя - с настоящей обезьянкой, - получше следите впредь за своими помощниками, сэ-эр. Мне тут сказали, что ваша безумная баба ударила преподобную. В лицо, представляете? Как только та вернулась в церковь за детьми. Никто пока не в курсе, я от тетки узнала, она в приют часто ходит помогать. Удачно, что мне пришло в голову звякнуть ей из автомата и поинтересоваться, как дела. Десять минут назад. Если она не путает, то все случилось десять минут назад. В ваших интересах, чтобы преподобная не вызвала полицию, верно? Тогда разберитесь. У них нет телефона. Пройдет какое-то время... Колдун еще не успел еще ничего сказать по этому поводу, когда Грейвс развернулся и побежал ко въезду на Конвеншн-стрит. Закат лился с неба через несколько прорех в облаках, с реки наползали смрадный ветер и ночь, брошенные программки взлетали из-под ботинок, как птицы. Грейвс не задыхался, не спотыкался, отлично видел в сумерках, и машину обнаружил почти сразу - ее не успели покалечить или облить краской, демонстранты вообще пока еще не громили машины. Но как знать, что будет ночью. “Нет, ну скажи мне, она идиотка? - бормотал Белый колдун, его голос был похож на звук со старой кассеты, которую повредил магнитофон. - Что она вообще забыла в церкви, а? Почему ты не избавился от нее? Хочу видеть ее с заклеенными изолентой ртом, и не меньше метра воды поверх. Не позволь им поднять шум, зомби. Дай мальчику еще время на спокойные поиски. Реши все, пока не стало поздно”. Шестеренка выпала из ослабевших пальцев гаммы. Нет, никакого стокгольмского синдрома не было и в помине. Правда и выхода не было тоже. Грейвс успел выучить все повороты и подъемы трассы за “Кайзер Алюминиум”, поэтому гнал как одержимый. Колдуну пришлось довольно жестко напомнить ему, что в дорожной полиции работают не одни бездельники и дармоеды. Не оставалось ничего кроме как сбросить скорость, но все же Грейвс выжимал из БМВ все что мог на пустынных участках. Может, ему, напротив, следовало опоздать. Приказ “избавься от нее” ведь был недвусмысленным. Но он не собирался оставлять Тину Мэри Лу. Хватит с преподобной побед на сегодня. “Что это на нее нашло? Что это на нее нашло, как ты думаешь? - бормотал Белый Колдун, бродя у Грейвса за спиной. - Ты же отправил ее заниматься делом. Ты же достаточно загрузил ее, чтобы она не мешала”. “Она хотела посмотреть на детей. Должно быть, увидела что-то и не выдержала…” “Будем надеяться, что твое появление даст мальчику возможность смыться и найти уже наконец книгу”. “Он сам не свой от нетерпения, - сказал себе Грейвс в комнатке-гробе. - Он слишком торопится, потому что… что?” Ответа он не знал. Но спешка, это было известно ему на собственном опыте, всегда ведет к неаккуратности, к брешам в планах. Может, что-то удастся из этого извлечь? Может, еще есть надежда? Ночь не торопилась укрывать Оак-Хилл и Бербэнк. Волокла свою тяжкую тушу с востока, с Реки, простирала длинные щупальца облаков к рощам и холмам, но не в силах была пока заполнить собой весь мир. Мешало зарево заката, бросающее на дымное небо последние отсветы. Трепещущий в зеркале заднего вида пейзаж казался инопланетным: высокие конструкции завода, напоследок блещущие металлом, низкие деревья, плоская полузатопленная пустошь, отсюда выглядящая даже будто бы вогнутой, вьющаяся по холмам дорога. В сумерках все немного другое, уже не твое, даже если ты провел здесь полжизни. Все кажется умирающим. Впрочем, примыкающая к заводу пойма действительно умирала: на памяти Грейвса вода никогда еще не отжирала так много суши и не подбиралась так близко к Ривер-роуд. Время больших разливов еще еще не настало: дожди начинали лить бесперебойно лишь после Рождества. Нет, не в дождях было дело. Просто “Большой отец” захватывал землю. Год за годом, дюйм за дюймом. Для местных это не было так очевидно, они привыкли к подъемам воды, не замечали. Если, конечно, не работали в речной полиции или не жили рыбной ловлей. А вот Грейвсу разница сразу бросилась в глаза. Глядя на то, как врезаются в болотистые луга длинные лезвия заводей - и в них отражается небо, он вспомнил, что большая часть штата лежит ниже уровня моря… и что когда-нибудь здесь все покроет вода. Потом он сказал себе, что именно этим и пугала легковерных Мэри Лу, встряхнулся - и низко нагнулся над рулем, чтобы следить только за разделительной полосой в свете фар, не отвлекаться на пейзажи. В какой-то момент из-за поворота перед ним, воя, выскочил громадный джип, похожий на поднятого охотниками зверя, ударил в лицо белым огнем фар, едва не задел бортом и скрылся в сумерках так же стремительно, как появился. “Шайсскерль! Хорензон! - выругался Колдун, а потом закашлялся снова. - Следи за дорогой внимательнее, Перси”. Он положил Грейвсу-бете руки на предплечья, потер несколько раз, точно тот замерз, или его просто хотелось приласкать, подбодрить. Прижался прохладной щекой к его щеке. “Не хотелось бы, чтобы ты окончил свои дни в придорожной канаве, откуда я тебя и вытащил. Хватит с меня и одного сдохшего зомби”. Не сказать, чтобы это успокаивало. Поселок притих, затаился, готовясь к наступлению ночи. Грейвс не заметил ни одной компании на заднем дворе, не почувствовал запаха мяса на гриле. Кто знает, конечно, какие нравы царили в Бербэнке. Может, после заката следовало запирать все двери и молиться. Но Грейвс был почти уверен, что все дело в демонстрации у Капитолия, на которую на грейхаундах, на рейсовых автобусах, на личных авто съехались активисты со всей округи. Они, разумеется, не успели еще вернуться. Поэтому Бербэнк выглядел таким пустынным. И Бог весть, не лучше ли, чтобы таким он и оставался. Что будет, когда они вернутся? Думать об этом он не хотел. БМВ, куда более управляемый и маневренный, чем Мерседес, пронесся под ветвями глициний, а те гладили его по крыше, точно любящие руки. Затем круто развернулся и въехал на засыпанную колотыми ракушками площадку - что-то вроде бесплатной стоянки при церкви. Теперь не было нужды прятать машину и бросать ее подальше. Счет шел на секунды. Грейвс потратил минут пятнадцать на то, чтобы добраться до “Второй смерти”, но ему казалось - все полчаса. На площадке, помимо его машины, стоял старенький Вольво и неразгруженный дизельный “Форд” - в кузове из-под брезента выпирала какая-то аппаратура. Видимо, то, что уже не пригодилось бы на митинге. Или то, что даже монтировать там не стали. Форд никто не сторожил. Около церкви вообще не было ни единой живой души. Это показалось Грейвсу странным. Не то чтобы здесь вообще бывало многолюдно, но ведь сегодняшнее выступление определенно поставило Мэри Лу на одну ступеньку с Робертом Шоу, Билли Ли Татлом и другими влиятельными деятелями Батон-Руж. Она должна была принимать восторги и овации, а вместо этого вернулась в свою церковь и заперлась… Поступок, отдающий какой-то из христианских добродетелей, вот только в то, что в Мэри Лу есть христианские добродетели, Грейвс не верил. Скорее уж, она была вынуждена. Может, чего-то боялась? Или просто выжидала? Он выбрался из машины, хлопнул дверцей. Звук показался слишком громким в настороженной тишине, Грейвс даже вздрогнул. Церковь выглядела милой и мирной, со всеми этими глициниями и кипарисами, беленым заборчиком, широким крыльцом. Но до чего же жутким казалось ее молчание. Длинное окошко в зале для проповедей светилось тепло, радушно, однако ни музыки, ни шагов, ни голосов Грейвс изнутри не услышал. Он приблизился сперва к окну, но стекло, разумеется, было матовым. Пришлось идти на крыльцо. И тут Колдун первый раз на его памяти выругался по-английски. “Твою-то мать, - сказал он отчетливо. И повторил без выражения: - Твою-то мать!” Грейвс понял. В прошлый раз он не смог пробыть в этой церкви дольше пяти минут. И вряд ли сможет снова. А с Мэри Лу станется обо всем догадаться, если его начнет рвать кровью. И тогда… кто знает, как она поступит тогда. “Подними венок, - приказал Колдун. - На двери”. Грейвс осторожно взялся за колкие черные ветки, перевитые синими лентами, приподнял… Сжал губы. Ну конечно. Конечно, его обморок в церкви не был случайностью. И не был вмешательством святого духа этого места, его добрых сил. Не то чтобы Грейвс в эти добрые силы верил. Но оставалась надежда, почти детская, что церковные стены что-то да значат и как-то отгоняют беду. А теперь не было и ее. Под венком, а прежде под плакатом “Ворожеи не оставляй в живых!” прятался вычерченный прямо в краске символ: что-то вроде паутинки или кошачьей колыбели - тонкая, прихотливая вязь глубоких царапин, крошечная фигурка у кромки. “Это называется “Человек в лабиринте”, индейская магия, - фыркнул Колдун беззлобно, даже немного горделиво: радовался, что сумел обнаружить знак и что знает его тайный смысл. - Защита от врагов, извне и изнутри. Сверхъестественное существо не пересечет порога, а если пересечет, начнет издыхать, как ты. Ну а тот, кто захочет использовать чары под крышей защищенного дома, потерпит неудачу”. “Довольно изобретательно”. “Старая сука боится того, что использует! Вот и поначертила лабиринтов. Их должно быть не менее трех. Давай-ка поищем их и нейтрализуем. Быстро-быстро, топ-топ”. Подчиняясь этому требовательному “топ-топ” в своей голове, Грейвс вытащил нож. Оглянулся настороженно, но прохожих поблизости не было, машины не шумели, все вообще словно бы вымерло, только стрекотали ночные цикады, да гудели кипарисы. Он зажмурился на мгновение - казалось бы, с чего, боль должна была перестать его пугать, но она пугала. Полоснул по руке. Почувствовал только холод металла и движение лезвия в тканях. Обмакнул палец в рану и быстро нарисовал поверх лабиринта символы, которых не знал. Может, бретонские. Может, скандинавские. Грубые. Похожие на удары мечом. “Вот так, - промурлыкал Колдун. - Вот так мы боремся с ведьмами!” Разрез на ладони зажил, когда Грейвс нашел следующий лабиринт, так что руку пришлось распарывать снова. В этот раз символ начертили высоко, к нему нужно было тянуться, даже встать на носки. Третий оказался на таком же уровне. Мысленно Грейвс-бета похвалил Мэри Лу за изобретательность: то, что располагается выше роста среднего мужчины, вряд ли смогут заметить и подробно разглядеть. Вспомнил он и о Частити с перочинным ножом. Грейвс-гамма уже знал, что дело не в Частити и не в Мэри Лу. Преподобная могла приказать расписать стены церкви тонкими линиями лабиринтов. Но узоры наносила не она. И не ее дочь. Закончив с колдовскими знаками - кровью на дешевенькой краске, Грейвс быстрым шагом вернулся на крыльцо. Бросил взгляд на руку - порезы остались, и довольно глубокие, но уже не кровоточили. Дернул дверь на себя. Та поддалась легко - ее не заперли, просто прикрыли. Внутри было сумрачно, тихо. Вся кафедральная часть и хоры утопали в тени. И первое, что заметил Грейвс, был взгляд оттуда. Короткий, настороженный, полный недетской ненависти и недетской тоски. Модести. Девочка сидела на ступеньках солеи, обнимала коленки. Было заметно, что она не нужна здесь, что ей наверняка было велено уйти, но она не ушла, просто отступила в темноту. Прежде Грейвс не замечал, насколько сильно контрастирует с детским платьицем и двумя косичками упрямое выражение ее глаз. Модести только посмотрела, но не двинулась с места и никак не прореагировала на его появление. Зато со скамьи рывком поднялась Мэри Лу. Она не переоделась после митинга, только сняла шляпку, но выглядела вовсе не так грозно, как на площадке у Капитолия, под хлопающими флагами и знаменитыми витражами. Полумрак бросил тени на ее щеки, выделил морщинки, мешки под глазами - и проповедница вдруг показалась Грейвсу усталой и разочарованной женщиной, живущей на пределе своих сил - и уже недостаточно хорошо понимающей, зачем. Так раненое животное несет река, так обессилившую птицу еще какое-то время влечет вперед ветром, хотя милосерднее было бы бросить ее на землю и дать умереть. Грейвсу выпал уникальный случай увидеть, как ее безмятежное лицо отражает сразу несколько эмоций. Обернувшись на звук открывшейся двери, она не сумела спрятать радость и некоторое злорадство. - А вот наконец и добровольная охрана порядка, - начала она. Потом узнала федерального маршала, и это ее разозлило. Однако она смирила себя и заставила губы улыбнуться, хотя глаза остались жестокими. - Мистер Грейвс. Вы успели раньше, чем добровольцы. Это хорошо. Мисс Гольдштейн была одной из тех, кто помогал нам во время урагана “Айзек”. Я не хотела бы скандала. Она коснулась щеки - подчеркнула, о каком скандале речь. Легкая краснота еще не сошла. Тина ударила не до крови, но сильно. Тина… Она выглядела как провинившийся ребенок. Слишком много сравнений с ребенком, но как иначе описать, какой сжавшейся была ее фигурка, какими изломанными - четкие линии губ и бровей, когда повернула к Грейвсу свое трагическое лицо. Наедине с Мэри Лу - если не считать молчаливо глядящей с солеи Модести и маленького солдата Частити у стены - она провела не больше получаса. Но и этого хватило, чтобы Тина, смелая, решительная, совестливая Тина принялась сомневаться в том, что натворила. И начала чувствовать вину. Обычно люди бледнеют в пугающей ситуации. Тина же показалась Грейвсу смуглее, чем он ее помнил. Кожа словно приобрела пергаментный оттенок. Ей, понял он, пришлось нелегко. А сейчас станет еще хуже. - Что здесь произошло? - спросил он громко. Слишком громко: в церкви была хорошая акустика, звук раскатился по ней пригоршней алебастровых шариков для марблс. - Персиваль! - Тина вскочила, неосознанно обхватила себя руками. - Она слишком много себе позволяет. Я видела, как она избивала ребенка. Это недопустимо. Его присутствие словно придало ей сил, голос окреп, стал звонче. - Недопустимо ваше вмешательство в частную жизнь. И уж тем более нападение на меня, - веско сказала Мэри Лу. Подобрала полы жакета, как если бы это была шаль, и опустилась на скамью, слишком гордая, чтобы стоять, когда ее пытаются обвинять Бог весть в чем. - Тина… У вас есть свидетели? - Та пожилая чернокожая… - Мина Латур, - пояснила Мэри Лу. - Одна из волонтеров приюта Джайлса Бэрбоуна. Вроде бы только обозначила род деятельности летучей обезьянки… Но это было сказано таким тоном, так покровительственно, с легкой усмешкой, что в Тине словно что-то сломалось - и она без сил ухватилась за скамью. Ну разумеется, Мина Латур, единственная свидетельница, не станет ничего подтверждать, если Мэри Лу не велит ей обратное. Они тут все повязаны, все заодно. - Персиваль! Поверьте мне. Я не сумасшедшая. У меня нет к ней личных счетов! Она била мальчика ремнем. Ремнем, черт побери! - Замолчите! - раздраженно вскрикнула Частити, шатнулась к Тине, сжав кулачки. - Не смейте произносить… Но Мэри Лу остановила ее мягким и властным движением руки: “Ничего, дитя мое, ничего”. А потом задумчиво тронула подбородок. - Может, лучше спросим у него? У не… Только тут Грейвс понял, почему все они, три женщины и девочка на ступеньках, сидели и ждали добровольцев в этих живописных позах - будто перед глазами несуществующей публики разыгрывалась немая сцена комедии положений. И почему Тина не встала и не ушла. Она не могла. Ее надежно охраняли. Ее стерег тот самый человек, за которого она заступилась. Грейвс почему-то не увидел Криденса сразу, как вошел, хотя тот находился ближе в двери, чем Тина, Частити и Мэри Лу. Он сидел, сгорбившись, на одной из скамей, у самого прохода, и слабый свет единственной электрической лампы не мог разогнать сумрак над ним. Грейвс заметил, что его блейзер надет явно в спешке, морщит и выглядит совсем не так аккуратно и чинно, как прежде. А рубашка застегнута не на те пуговицы: воротник торчит несуразно. На Грейвса он не посмотрел. Только ниже нагнулся к коленям. Судя по метнувшемуся к его скрюченной фигуре взгляду Тины, Грейвс угадал: стоило ей только заявить “Я не собираюсь оставаться здесь. Немедленно еду в участок, чтобы сообщить обо всем куда следует.” и направиться к двери, как Криденс поднимался с места и преграждал ей дорогу. Бледный, сутулый, с отрешенным лицом. Аллегория покорности и предательства. Похоже, им с Грейвсом было бы что друг другу порассказать и про предательство, и про покорность. Если бы они, конечно, могли об этом поговорить. - Криденс, - позвала Мэри Лу. И вот на звук ее голоса он потянулся всем телом, точно его дернули за ниточку. Затем опомнился, вскочил. - Да, мама. Она чуть поморщилась, но тут же вернула лицу благостное, всепрощающее выражение. Сахар и патока так долго были основой ее жизни, что въелись под кожу. - Скажи, тебе есть о чем заявить в полицию? Произошло что-то такое, о чем ты хотел бы рассказать? - Криденс, не позволяй ей, - выкрикнула Тина. Вцепилась пальцами в свое предплечье, словно это могло помочь. - Нет, ничего такого. - Криденс, она била тебя! Лицо Криденса, наверное, было страшным в этот момент. Грейвс не видел его - только согнутую, дрожащую спину, но и этого ему хватило. В роще старых дубов между Бербэнком и Оак-Хилл Плейс Криденс тоже лгал в глаза, вернее, не говорил всей правды, выгораживая мать или себя. Но это и вполовину не было для него так мучительно. Даже Модести подалась вперед, чтобы следить за ним. Даже Частити приоткрыла рот, отчего выражение ее мордашки стало не жестоким, а уязвимым, детским. Ситуация вырвалась из-под контроля. Признай Криденс, что побои имели место, отправься на экспертизу, подпиши нужные бумаги, и власти Мэри Лу над ними всеми пришел бы конец. Отчего же он медлил? И почему Мэри Лу была так величаво спокойна в этот момент? Грейвсу показалось даже, что на ее лице мелькнула улыбка. - Ничего не было, - выдавил Криденс медленно и скрипуче. - Я ни о чем не собираюсь заявлять. Вы должны уйти, мисс Гольдштейн. - Криденс, да послушай же! - Тина не готова была сдаться. Она бросилась к нему, схватила за воротник так крепко и с такой силой, что он не сумел вырваться, беспомощно уронил руки - и вышло, что она держит его за загривок, как щенка. - Персиваль, у него там настоящие раны, от этого ремня! Если сделать освидетельствование… - Ну уж нет, мисс Гольдштейн! Мэри Лу решительно поднялась и в пару крупных шагов оказалась рядом. Сняла руку Тины с шеи сына и даже словно бы заслонила того собой. - У нас, кажется, еще не издали закон о насильной экспертизе несовершеннолетних. Вы должны получить либо мое согласие, либо его. Своего я вам не даю. - Персиваль! - Она права, это уже перебор, Тина. - Что? Как вы… Как вы можете… Вы же сами… - Тина! - он крепко взял ее за плечо. - С настоящего момента вы под арестом. Не знаю, что насчет проникновения на частную территорию, но хулиганское нападение вы точно совершили. Тина Гольдштейн смотрела на него расширившимися от обиды и непонимания глазами. Не хотела верить, должно быть, что он это всерьез. А он был чертовски серьезен. И чертовски зол. Вернее, играл все это по указке Колдуна. - Идемте. Придется проехать в участок. Их нужно оставить в покое. Вы тут уже достаточно дел натворили. Тина повиновалась, слабая, растерянная, но не потерявшая до конца веры в свою правоту. Пошла впереди, вырвав у него свою руку. Дверь открыла грубым пинком, как ученица, которую несправедливо выставили из класса. И вывалилась в ночь. Грейвс обернулся напоследок. Криденс сидел на скамье, прикрыв затылок руками, и, кажется плакал. Мэри Лу стояла над ним, смотрела. Потом, почувствовав взгляд Грейвса, подняла голову и коротко велела: - Дети. Идите спать. Глаза у нее были стального цвета. И такой же теплоты. В них отражались огоньки свечей, но вода была слишком глубока, и пламя ее не согревало. “Ловко ты со всем разобрался, - восхищенно промурлыкал Колдун. - Девчонка ни о чем не догадывается и поедет с тобой как миленькая. А у парня будет время на поиски. Отлично. Жаль только, что у тебя при себе нет наручников - чтобы наша козочка не убежала”. “Это автомобиль из полицейского гаража, - хмыкнул Грейвс-бета, пока Грейвс-альфа садился в машину рядом с упрямо молчащей Тиной, пристегивался и блокировал двери. - Если проверить бардачок, там многое можно обнаружить”. И действительно, наручники были там. Так что Тину ждал сюрприз. Грейвс велел ей вытянуть руки и застегнул браслеты. Она спала с лица. - То есть про арест - это вы серьезно? Она еще не знала, насколько. Даже не догадывалась. Грейвс коротко кивнул. И завел мотор. - Послушайте, я понимаю, вы не хотите конфликта сейчас. Вам и без этого сложно. Но должен же быть способ помочь этим детям. Я даже не представляла, насколько все… Знаете, бывают трудные подростки, невнимательные родители, я часто с этим сталкиваюсь по работе. Одни могут быть жестоки с другими, могут делать друг другу больно. Пить, распускать руки, сбегать из дома. Я не говорю, что с этим нужно мириться. Нельзя. Но это выглядит иначе. Понимаете? Никто не обставляет это как казнь! Никто не делает это с таким лицом… будто… будто совершает благое дело. Я помню этого мальчика по Бей-Лейк. Он и тогда был забитый, растерянный и злой одновременно. Когда ты не можешь направить свой гнев на того, кто с тобой жесток, ты обращаешь его на того, кто тебе помогает. Пожалуй, тогда я осталась в стороне еще и поэтому. Конечно, я боялась стронуть лежачий камень. Проще закрыть глаза и сказать себе: “Проблемы нет”, чем по-настоящему вмешаться. Но еще я испугалась его. То, как он смотрел… Ветер, хлещет ливень, у него кровь. И этот его взгляд, когда он говорит: “Не отдавайте меня обратно, не отдавайте меня ей”. От таких воспоминаний очень хочется избавиться. Потому что начинаешь думать: родитель, каким бы он ни был плохим, обычно прав. Он знает своего ребенка. Его лучшие и худшие стороны. Он разберется, а ты только навредишь. И закрадывается сомнение: может, ребенок в самом деле настолько плох… О, когда на тебя смотрят так, а шторм все усиливается, чего только себе не вообразишь. Я трусливая, Персиваль. Мне говорят: “Ты смелая, Тина, ты в одиночку арестовала того громилу с бензоколонки, ты выходила на лодке в бурю”. Но я трусливая, я даже хуже, чем трусиха. Я бросила раненого подростка в беде, потому что мне показалось: его мать права. Он само зло. Она права, а я не справлюсь с этой ношей. Но, знаете, это в кино бывают адские детки с тяжелым взглядом. А в жизни есть только люди, обычные люди, которых много мучили. Это не значит, что я не читала учебников по судебной психиатрии, не слышала о Ночном Сталкере, о прочих этих ублюдках, которых теперь так много. Но если бы вы были со мной в церкви в тот момент. И увидели то, что я увидела… Тина откинулась назад на сидении, стукнула по коленям скованными руками. - Все эти мои страхи, все это “А вдруг он действительно плохой” - они оттого, что меня никогда по-настоящему не били. Приют не в счет. Что такое линейкой по пальцам и наверх без сладкого? Мелочь. Ерунда. Сегодня я увидела, как это - по-настоящему. Это когда тебя настолько сломали и вывернули, что ты не можешь сказать “Нет”. Только подставляешь спину, стоя на коленях. Я совсем не сержусь, что Криденс не выпускал меня потом. Я бы хотела, чтобы и он себя за это когда-нибудь простил. Персиваль, вам надо вернуться к ним и разобраться. Даже если я буду необходимой жертвой для вашего начальства, вернитесь и разберитесь со всем этим, прошу вас. Вы добрый, ответственный человек. Вы не сможете отвернуться. Не повторите мою ошибку. “Да заткнется она когда-нибудь?! - страдальчески вскрикнул Белый колдун. - Если бы я хотел слушать монологи, я бы пошел в театр! Надеюсь, мы скоро доедем до места, и ты ее прикончишь. А пока сделаем вот так. Выход из образа, конечно, но лучше выход из образа, чем эти слюни!” И он потянулся (а на самом деле - рука Грейвса потянулась) к клавишам автомагнитолы. Эта рука включила режим ФМ, пару раз перещелкнула кнопку выбора частот, выкрутила громкость - и салон потонул в бодрых звуках бессмысленной попсовой песенки. Тина взглянула удивленно. Закрыла рот на незавершенной фразе и не проронила больше ни звука. Желание исповедаться оставило ее. Теперь молчание Грейвса уже не провоцировало на откровенность, а настораживало, и она смотрела на него искоса, со странным заискивающим вниманием. Еще не подозревала, но уже не верила. И пыталась убедить себя, что ошибается. Они выкатились на окраину Беррбэнка, промчались мимо “Аллигатор Хилтон”. У бара курили байкеры, стояли их мотоциклы - и это зрелище хоть немного развеяло тягостное впечатление от безлюдных улиц. Отблески веселенькой подсветки (голубой, оранжевый, белый неон) пробежали по щеке Тины, как будто погладили напоследок. А через полмили, на змеящемся в холмах участке трассы, прямо под колеса бросилось какое-то окруженное мошкарой животное, и Грейвс чуть не ударил по тормозам. Обошлось. Залитый ярким светом призрак замер, вильнул, подбросив зад, и скрылся в кустах. Грейвса поразило, что передвигалось странное существо на двух ногах. Только потом он понял, что это птица - ибис, некрупная цапля. Но какое-то время он все равно дрожал где-то внутри и вспоминал торчащий, будто гребень у рептилии, хохолок и всю эту скрюченную, нелепую фигурку. Птица, судя по всему, умирала. И насекомые ели ее живьем. Пораженная появлением адского уродца Тина ушла в себя, смотрела на дорогу, но ничего перед собой не видела. И не сразу поняла, что они свернули с федерального шоссе и едут по узкой тропке, на которой двум крупногабаритным автомобилям не удалось бы друг с другом разминуться. Где-то здесь, поблизости, совсем недавно шныряли полицейские с фонарями, ругались и мокли под дождем дорожники, потому что проклятый прокуроршин пес из Арлингтона выгнал их среди ночи осматривать какие-то ветки. Но они ушли, оставив по себе лишь комья грязи на асфальте и залитые водой колеи там, где автомобили съезжали с трассы и начинали двигаться через заросли. - Эта дорога не ведет в Батон-Руж, - наконец сказала Тина. Ее голос повис в салоне, как будто воздух стал густым, плотным, и слова покачивались, не тая, на волнах веселых танцевальных мелодий. Грейвс не ответил ей. Какой смысл? Эта дорога действительно не вела в Батон-Руж. И уже никогда не приведет Тину туда. Асфальтированный участок на спуске оказался разрушен, видимо, дождями. Совсем недавно тут проложил свое русло разлившийся ручей. БМВ ухнул в воду по ось передних колес - и одновременно потонул в тумане. Фары вдруг перестали с ним справляться, и это неприятно напомнило ту сырую ночь, когда Колдун пришел за Грейвсом и дал ему вдохнуть порошок. Лобовое стекло покрылось микроскопическими капельками. Пришлось включить очистители. Когда они мерно, с легкими скрипом начали двигаться по дуге, слева направо, справа налево, Тина очнулась. Стукнула локтями по бедрам, бросила быстрый взгляд на заблокированную пассажирскую дверцу. Потом резко потянулась к тумблеру магнитолы, отключила звук - и машину окружила скребущая, шепчущая тишина. - Что происходит? Куда мы едем, Персиваль? Правильнее было спросить “Куда вы меня везете?”, но она должно быть, чувствовала, что задавать такой вопрос глупо - на него не требуется ответа. “Куда вы меня везете” спрашивают, когда бесполезно кричать “На помощь”. Он это знал. И она это знала. Поэтому была едва ли не рада, когда он промолчал. Под колесами плескалась вода. Ограждение смыло лет сто, должно быть, назад, а может, его и вовсе никогда не существовало. Грейвс заметил темное пятно просеки среди зарослей и направил машину туда. Та рванулась в лес, как сильный зверь, ищущий укрытия. Тина отпрянула к боковому стеклу, готовясь к драке, пнула Грейвса в колено, но что она могла против зомби Колдуна? Когда автомобиль замер среди аппетитно чавкнувшей грязи, Грейвс выдрал из фиксатора ее ремень безопасности, схватил Тину за локти и потащил наружу через водительское кресло. Она сопротивлялась отчаянно, пиналась, кусалась, пыталась расцарапать ему шею или хоть как-то задержаться в салоне, все сразу, но бесполезно: Грейвс перехватил ее за волосы, за воротник ковбойки и так, лицом вниз, стащил с сидения на землю. Хотя какую землю? Это было болото. Грейвс утопал в размокшей почве по ранты ботинок. Тина успела подставить руки, но и только. Вскочить, броситься Грейвсу под ноги, повалить его и бежать? Она смогла бы проделать все это, если бы ее схватил обычный мужчина его комплекции, не зомби. Правда и в этом случае она вряд ли бы убежала далеко. Он поднял ее так же, за воротник, и на миг увидел в рассеянном свете фар, бестолково высвечивающих кусты, ее белое лицо: испачканное болотной грязью, отчаянное, молодое. Судьба, словно в насмешку, повторяла первый эпизод их знакомства - личного, не по телефону - когда Тину выхватила вспышка. Пленный Грейвс в этот миг скорчился и заскулил, закрыв голову руками. Подумал, что очень легко может сойти тут с ума от беспомощности и страха. Но сразу же развеселился, осознав, что его существование - само по себе уже безумие. Так что терять ему нечего. Нужно только дождаться… Дождаться - и действовать. Если хватит сил. Грейвс никогда не был решительным человеком. И Колдун, после стольких-то допросов, отлично это знал. Именно поэтому Грейвс надеялся его обмануть. Но не сейчас. Нет, еще не сейчас. Грейвс велел пленному держаться и ударил Тину по щеке, а потом развернул ее к зарослям и потащил за собой. Тина прыгала через кочки и корни, спотыкалась, пыталась кричать, но голос срывался. Так что после нескольких неудачных попыток она перестала - и только хрипло, со всхлипами дышала. “В лесу свидетелей будет меньше, чем у реки, - сказал тем временем Грейвс-бета. Погладил шершавые от царапин подлокотники виндзорского кресла. Содранные, искрошенные ногти в иллюзии не отрастали. Возможно, он просто слишком часто калечил здесь руки. - Знаю, ты хотел реку. Но там нас могут заметить. К тому же я хочу вернуться в дом как можно скорее. Криденс, если ему повезет, придет именно туда”. “Делай как знаешь. Способ не важен. Важно, чтобы она заткнулась, - Колдун положил руки ему на плечи и похлопал, подбадривая. - Действуй, зомби. Ты хороший мальчик”. Грейвсу не требовался фонарь, он хорошо видел в темноте, но фонарь, тем не менее, лежал у него в кармане. Он даже хлопнул себя по бедру, чтобы проверить это. Он очень надеялся, что гамма знает, что делает. Что там, на какой-то своей неведомой юнгианской глубине, он что-то предвидел, что-то предугадал - потому что когда ты заперт в узком гробу среди бескрайнего нигде и гниющих цветов, тебе ничего не остается, кроме как черпать силы из себя самого. Из своей боли, из своих могил, своих мертвецов. Грейвс никогда раньше даже не задумывался о том, как работает его интуиция. Оказалось, никаких волнующих озарений свыше, никаких подсказок мирового разума. Внутри него всегда была заполненная сгнившими цветами бездна, и там прятались решения. Нужно было только суметь почувствовать их под ногами. Ему вдруг захотелось спросить у гаммы: “Эй, парень, когда ты понял, что сходишь с ума? После того как начал разговаривать сам с собой в отцовском доме, или раньше?” Но ответ был ему не важен. Если безумие могло хоть кого-то спасти, что толку переживать, что никогда не был здоров? Или был, но слишком давно. В отличие от фонаря, пистолет вот-вот должен был ему потребоваться. Так что, не выпуская плеча Тины, он достал его из-за пояса. Тяжесть металла, обычно дарившая уверенность, сейчас неприятно ошеломила. Тина, почувствовав на миг ослабевшую хватку, рванулась в сторону, и он вынужден был дернуть ее назад и ударить в живот рукоятью пистолета. - Не на… до, - Тина согнулась от боли. Сделала шаг вперед по инерции, чуть не упала. Прохрипела едва слышно: - За что? - Шагай, - Грейвс снова поднял ее на ноги, подтолкнул вперед, уперев дуло чуть выше лопаток. Почувствовал, какая у Тины костлявая и напряженная спина. Даже бедный черный венок на церковной двери был, кажется, не настолько хрупким. - Какого черта? - выплюнула Тина. И тут же закричала на весь лес, уже не для того, чтобы ее услышали, а просто от отчаяния: - Какого черта это вы?! Грейвсу все-таки пришлось зажать ей рот ладонью и тащить так, упирающуюся, мычащую, тяжелую. “Здесь, - сказал в его голове Белый колдун, и Грейвсу показалось, что голос его прозвучал не в заставленной мебелью гостиной, а по меньшей мере под церковными сводами: так раскатился он по углам, такие в нем зазвенели обертона. - Ты завел ее далеко в лес. Никого на несколько километров окрест. Делай свое дело”. “Как прикажешь”, - ответил Грейвс. Поудобнее перехватил Тину под грудью, чтобы выстрелить ей в висок, и тут, словно услышав это рабское “Как прикажешь”, Тина ударила его локтем в солнечное сплетение, а затылком - в подбородок, с силой толкнула назад и побежала. “Стреляй! - завизжал Колдун. Грейвс спустил затвор, грохнуло, пуля ушла выше мелькающей среди деревьев ковбойки. - Стреляй снова!” Ни второй, ни третий выстрел не зацепили цель; Тина слишком хотела спастись и не зря, должно быть, тратила время на курсах выживания. Наручники мешали ей, а вот длинные ноги - помогали, она лихо перепрыгивала кочки и бурелом. Грейвс крепко сжал прорезиненную рукоять вспотевшей ладонью и бросился за ней вслед. В какой-то момент спина Тины возникла ярдах в пяти впереди - она замешкалась. Этого хватило, чтобы выбросить вперед руку и снова нажать на спусковой крючок, но Тину вело чутье: она кинулась на землю, перекатилась, рванула в сторону. Ни крика, ни попытки позвать на помощь. Она осознавала, что ее спасет только скорость - и везение. Если под ногами возникнет корень, разверзнется болото, если она запутается в траве или шнурках кроссовок, если хоть на мгновение остановится перевести дыхание - она погибла. Но ей везло. Грейвс гнал ее, как оленя. Сил у него было в достатке. Даже в молодости, когда он увлекался чуть ли не всеми доступными престижному студенту видами спорта, он не чувствовал себя в настолько хорошей форме. Тине было не выкарабкаться. Рано или поздно она ослабеет, поскользнется, подвернет лодыжку. И Грейвс, бодрый, сильный, свежий, просто настигнет ее и выстрелит ей в лоб. А может, задушит, чтобы даже пули не досталось криминалистам, когда они найдут обезображенное тело. “Гамма, - чуть было не закричал он, - если ты знаешь, как ей помочь, делай это сейчас!” Тина вильнула еще раз, пытаясь затеряться среди деревьев. Тяжелых, искривленных, будто калеки, пригнувшихся к земле под тяжестью мха. Грейвс понял вдруг, что узнает их. Еще совсем недавно он сам брел среди этих деревьев, выслеживая Тварь - которую он тогда еще не называл Тварью. И его старые кроссовки для бега утопали в смрадной грязи. Да, это действительно было то самое место, их с Тварью звериная тропа. И бурелом впереди оказался тем самым буреломом: Грейвс отлично помнил, как потерял здесь дорогу и смог сориентироваться, только выбравшись к этим перекрещенным гротескным распятием стволам. А чуть дальше на него из кустов вылетела белая птица. Хорошо бы, не та же самая, что мелькнула недавно в свете фар. “Тина! Стойте, Тина! - нежно позвал внутри Белый колдун. - Давай заставим ее остановиться, Перси. Давай заставим поверить тебе. Она все равно умрет. Но так ей покажется, что у нее появился шанс. Мы, люди, очень любим обольщаться несбыточным. Давай, подмани ее. Подмани ее, как лань в королевском парке”. Громкое “Тина! Стойте, Тина!” разорвало паникующую тишину. В голосе Грейвса стараниями Колдуна была забота, была мольба. Услышь Грейвс такое за своей спиной, остановился бы. Но Тину его призыв не обманул. Она поднырнула под обомшелым корнем, исчезла среди переломанных, как щепки, стволов - и Грейвс потерял ее из виду. “Ничего. Мы найдем ее. По дыханию, по стуку сердца”, - пообещал ему Колдун. Потеря его не особенно взволновала. Грейвс был его гончей, и он обязан был загнать добычу, чего бы ему это не стоило. Грейвс перепрыгнул тот корень, под которым Тина проскользнула на четвереньках, замер, пружиня подошвами на пористой от торфа почве. Огляделся. И едва не выругался вслух. Похоже, в пылу погони они оказались не где-нибудь, а в самом сердце древней дубовой аллеи Оак-Хилл Плейс, в самом - сказал бы он - истоке, будь она рекой. Оказывается, во время своего разговора с Модести и Криденсом и потом, ночью, он видел только самое ее начало, малую часть прежнего аристократического великолепия. Дубы поднимались на холм, как войско, и дикой волной замирали у сереющих во тьме колоннад, остатков стен, веранд и лестниц, запятнанных черным плющом. Забытый плантаторский особняк, вот что их породило. Тины все еще не было видно, но Грейвс, как ему и пообещали, слышал впереди ее далекое прерывистое дыхание. Чувствовал запах пота, смешанный с запахом ужаса. Он, как собака, шел по следу, и след этот вел не к развалинам хозяйского дома, а куда-то в сторону. К постройкам для слуг или, возможно, к рабским баракам. Грейвс припустился бегом, легко обходя топкие места, где среди чахлой травы проступали антрацитовые лужицы. Ходили разговоры, что Луизиана проседает все ниже и ниже уровня моря, потому что в соседнем Техасе с безумным размахом добывают нефть. Грейвс не верил в эти басни, но лужицы казались слишком густыми, чтобы быть лишь поднявшейся сквозь торф болотной водой. Впрочем, какая разница. Пусть бы даже полштата провалилось в ад, Грейвса это не заботило больше. Краем глаза он успел заметить, что и развалины поместья были обитаемы. Старое дерево сгнившего портика оказалось исчерчено именами и ругательствами так, что не разобрать отдельных слов. Кое-где виднелись следы поджогов. А вот окурков, пивных банок, презервативов - спутников всех без исключения мест подростковых сборищ - он в руинах не заметил. Старое жилище неизвестных рабовладельцев прибрали к рукам крайне целомудренные люди, неравнодушные к огню и к острым предметам. Грейвс был уверен, что сможет назвать их поименно. “Ну же, Тина, не прячьтесь! - начал очередной сеанс чревовещания Белый колдун. - Я все равно вас вижу”. - Ну же, Тина, не прячьтесь... Колдун не лгал: след Тины был ясен, прян и свеж. Она затаилась неподалеку. Она больше не могла бежать. Наручники стерли кожу, и в воздухе пахло теперь не только ее потом и ее сигаретами, но и кровью. - Я все равно вас вижу. Грейвс обогнул просевший под собственным весом почти до земли архитрав колоннады, продрался сквозь кустарник (лоскут фланели на ветке сказал ему, что он на правильном пути), перепрыгнул через лужу - и оказался у низкого барака. Не барака даже, землянки, похожей сразу на бомбоубежище и на склад боеприпасов. Чем бы оно ни было прежде, сейчас от здания остались только толстые стены и скелет некогда прочной крыши, низкой и горбатой. Лежа внутри, через эту крышу, наверное, можно было смотреть на звезды. Если бы кто-то из обитателей заброшенного поместья умел утешаться пустыми мечтами, конечно. Тина, похоже, спряталась именно здесь. “Из таких бункеров, - подумал Грейвс, - обычно делают только один выход. Она может поджидать меня внутри с камнем. С заржавленным железным прутом. Но она будет ждать человека. А за ней придет зомби, которого камнем не убить. И эта нора станет ее могилой”. - Тина! Тина! Кис-кис-кис, - весело позвал он, вернее, это была речь Колдуна, интонации Колдуна, лишь вибрации связок принадлежали Грейвсу. Из низкой двери с провалившейся внутрь аркой запахло сыростью и землей. - Ну же, Тина. Ко мне. Грейвс наклонился и немного боком вдвинулся в темноту, прижав к бедру руку с пистолетом. Сперва ничего не происходило, Тина даже не дышала, никак не выдавала своего присутствия, только сердце колотилось, будто у птицы. Грейвс слышал его, как слышат шум крови в собственной голове. Потом его что-то мягко погладило по лицу. Раздался мелодичный звон. Грейвс растерялся. В старом склепе, бункере, в этом странном здании, явно выстроенном позже, чем все поместье, и неведомо зачем, его могло ждать что угодно. Выстрел, удар по затылку, вьетнамская растяжка. Но не целый рой ловушек для снов, плавно покачивающихся на карнизах, свисающих с балок на разной высоте, трепещущих от ветра и звенящих дешевенькими бусинами. И не гирлянды птичьих черепков на длинных нитях. И не колдовские символы черным аэрографом на сером бетоне. Огромные, в человеческий рост, “люди в лабиринте” взирали на него с каждой из трех видимых ему стен. Были и другие грубые рисунки, поменьше, уже не черной, а красной краской, они заполняли все пространство между большими неправильными кругами “лабиринтов”. А поверх красных линий что-то еще начертили маркером, выбили примитивным инструментом вроде долота или отвертки. Сколько же сил должно было уйти на то, чтобы создать это гротескное святилище! Сколько души нужно было в это вложить! Грейвс понял, что у него подкашиваются ноги. Прямо над головой, подмигивая сквозь прорехи крыши, качался небосвод. И самая крупная индейская ловушка совершала условленное число оборотов, точно восточный дервиш. Гипнотизировала, усыпляла. В голове стало холодно и пусто, будто… Он мог думать лишь о размороженном холодильнике Лэнгдона с ампулами для изготовления спидбола... Будто в нем. Да, в нем. Никакого смеха под черепом. Никакого пленного в черном кресле. Пус-то-та. Мы у-ха. Мы у-ме-ха. Тина выскочила из тени в этот самый момент. Схватила Грейвса за руку, чтобы вывернуть ее, отобрать пистолет, но этого не потребовалось - он сам разжал пальцы. Она ахнула, но тут же крепко сжала губы и, не поддавшись внезапно жалости, свалила его навзничь профессиональным ударом в висок. Грейвс рухнул на притоптанную чьими-то ногами землю, как в перину. Наверное, у него шла кровь. Но он уже ничего этого не чувствовал. Последнее, что он запомнил: бледное, сосредоточенное лицо Тины, которая забирала у него пистолет и шарила по карманам в поисках ключей от наручников. Наткнувшись на фонарь, она улыбнулась. А Грейвс попытался улыбнуться ей в ответ. Это отняло у него последние силы. И он позволил себе отдаться глубокой-глубокой воде забытья, а потом плавно пойти ко дну.