***
Полночи Дик провел в безуспешных попытках заснуть. Незапертая дверь действовала на нервы. Юноша то ненадолго задремывал, то резко просыпался от стука дождя по стеклу, странных шорохов и скрипов, а пару раз ему показалось, что в комнату кто-то вошел и стоит у изножья кровати, готовый напасть. В конце концов, Дикон смог провалиться в беспокойный сон. Ему приснился отец. Они вдвоем стояли на стене Надорского замка и смотрели, как внизу собирается огромная толпа северян с факелами. Огни заполонили двор, подъемный мост, тянулись вниз по дороге к замку до самого леса. — Посмотри, это огни восстания. Я призвал своих людей, и они пришли, — сказал отец. — Мы с тобой их Повелители. Мы в ответе за них. — Они никогда не признают своим Повелителем такого как я! — воскликнул Дик. Эгмонт Окделл посмотрел на сына и тепло улыбнулся. — Мы не выбираем то, какие мы, Дикон. Но мы можем выбрать, как нам поступить, — сказал он, прежде чем шагнуть между зубцами каменной стены. — Отец, не надо! — закричал Дик и проснулся. В дверь стучали. Юноша поторопился умыться и одеться и выскочил из комнаты, только чтобы испытать очередное потрясение. За дверью кельи стояли два близнеца-здоровяка, мигом напомнившие Дику Мейса. Дикон испуганно шарахнулся в сторону. — Я делаю извинение, — доброжелательно улыбнулся один из братьев. Дик, приходя в себя, протянул руку и представился. Близнецы — Йоганн и Норберт Катершванцы — вели себя вполне мило, даже если учесть, что Норберт сдавил его руку словно клещами, а дружеское похлопывание по плечу в исполнении Йоганна заставило сложиться пополам. — Я есть извиняюсь, — выдохнул Йоганн, — мы, барон Катершванц, есть очень сильные. Мы забываем, что не все есть такие. Юноша с облегчением перевел дух — напугавшее его сходство постепенно рассеивалось. В отличие от Катершванцев, Мейс никогда не забывал о собственной силе, а с Диконом вообще ужасно осторожничал. К тому же, черты лица, глаза и волосы у братцев были совсем другими. Из-за угла вынырнул слуга и пригласил следовать за ним. Дик попытался было запоминать дорогу, но быстро сдался — бесконечная череда унылых коридоров никак не откладывалась в памяти. Трое унаров вошли в огромный зал, где их уже ждали остальные «жеребята». Ричард узнал только наследника герцогов Приддов — и успел ему слегка позавидовать. Молодой человек являл собой образчик безупречного самоконтроля. Появившийся с помпой Арамона произвел перекличку, и тут же начались неприятности. Капитан решил, что подопечные подождут с завтраком и немедленно отправил их в фехтовальный зал. Конечно, для Дикона это было сущей чепухой — судя по недовольным лицам других воспитанников, у него даже было преимущество. Фехтование без завтрака в Надоре было обычной практикой. Настоящие неприятности начались, когда Дика поставили в пару с недокэналлийцем Бласко и юноша сделал первый выпад. — Так-так, похоже, унар Ричард считает, что кое-как махать шпагой в направлении противника — значит уметь фехтовать, — немедленно придрался Арамона. Дика предупреждали, что так будет, но юноше все равно стало обидно. Выпад вышел хорошо! Другие унары молча пялились на зрелище, а Эстебан и Северин переглядывались и ухмылялись. — Если нормальный выпад вам не по силам, будете закалять руку. На десять шагов в сторону, унар Ричард, и со шпагой навытяжку. Так и стойте до конца занятия. Арамона самодовольно поглядел на юношу, и Дик, рассердившись, упрямо вскинул голову тем самым непокорным жестом, который так выводил из себя эрэа Мирабеллу и отца Маттео. Он знал, что все его мысли и чувства отражены на лице — пусть полюбуется. Окделлы не сдаются! Самодовольство на физиономии Арамоны сменилось раздражением, он отвернулся и вызвал на середину зала Валентина и Северина. Дик выиграл первое сражение этой маленькой войны.***
Потянулись холодные и однообразные дни в Лаик. Дикон обнаружил, что осваивается в «загоне» на удивление быстро. Унарам воспрещалось разговаривать между собой вплоть до первого отпуска за пределы поместья — но Дик привык к одиночеству, его бы куда больше смутили эти самые разговоры. А придирки Арамоны и злобные выходки Эстебана и его прихвостней не шли ни в какое сравнение с тем, что ему уже пришлось пережить. В общем и целом, жизнь Дикона изменилась… к лучшему. На занятиях было безумно интересно, а магистр описательных наук Жерар Шабли открыл для юноши новый и прекрасный мир искусства слова. От Веннена и Дидериха Дик был в таком же восторге, как от старинных легенд, за чтением которых они с Мейсом когда-то коротали часы. Он отдавался любимому занятию без остатка, погружаясь в книгу до тех пор, пока и он сам, и окружающие люди не переставали существовать. Пожалуй, в такие минуты впервые за долгое время герцог Окделл бывал по-настоящему счастлив. Однако отдушина, которой стали для Ричарда пьесы и сонеты, в конечном итоге стала причиной очередной неприятности. Большую часть времени в «загоне» Дикон вел себя отстраненно. Однокорытники ухитрялись переговариваться, несмотря на все запреты, но было с самого начала ясно, что молодым дворянам из «нужных» семей все сойдет с рук. Может быть, добрякам Катершванцам и было обидно, что Дик больше не ищет их общества, кто знает. Юношу и так недолюбливали: Арамона и большинство менторов явно задались целью пробиться сквозь не свойственное Окделлам терпение и отрешенность. Дика обвиняли в тугоумии и отсутствии манер, в неуклюжести и неопрятном виде, издевались над его манерой речи и почерком. В ответ на это Дикон все больше уходил в себя и в книги. Не замечать язвительные шутки Эстебана было проще, поскольку они сводились к разного рода завуалированным насмешкам над фамильным гербом и честью Окделлов да каверзам вроде переломанных перьев и опрокинутых чернильниц. Досадно, но не слишком изобретательно. Менторы обычно проходились по поводу «неопрятности унара Ричарда» (даже если видели, что всему виной унар Эстебан), но новые принадлежности предоставляли. Катастрофа разразилась в конце осени, на исходе второго месяца обучения. Дикон и остальные унары расположились в аудитории и ждали появления господина Шабли. Эстебан, Северин, Франсуа и Макиано перешептывались, поглядывая на Ричарда, но юноша читал и ничего не замечал. Альберто и Паоло дерзко перебрасывались записками, на что слуги не обращали ровно никакого внимания. Окажись на их месте Ричард или Валентин, сидящий у окна, — немедленно доставили бы пред светлы очи капитана Арамоны. Но сейчас Дику не было дела до человеческой подлости и несправедливости. Его мысли витали далеко… Все-таки, иногда Веннен так глубоко трогал душу, что дыхание перехватывало. Дик перелистывал томик сонетов, и, ближе к концу, наткнулся на следующие строки:Признаюсь я, что двое мы с тобой, Хотя в любви мы существо одно. Я не хочу, чтоб мой порок любой На честь твою ложился, как пятно. Пусть нас в любви одна связует нить, Но в жизни горечь разная у нас. Она любовь не может изменить, Но у любви крадет за часом час. Как осужденный, права я лишен Тебя при всех открыто узнавать, И ты принять не можешь мой поклон, Чтоб не легла на честь твою печать. Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю. Что весь я твой и честь твою делю!
Горло сдавил болезненный спазм, руки похолодели и начали дрожать. Сонет казался до боли знакомым, и стихи могли быть как обращением к эрэа, так и… «Не может быть», — подумал Дик и рванул ворот рубашки. Аудитория поплыла перед глазами. — «Невозможно». Самуэль Веннен не мог быть так же ненормален! Внезапно все поле зрения Дика заполонило черно-белое, и юноша почувствовал, как книгу выдирают у него из рук. Эстебан! Однокорытник нагло усмехнулся, пробежал глазами по строчкам и бросил на Дикона взгляд, полный злорадного торжества. Его улыбка сделалась сальной. Страх сковал Дика по рукам и ногам. Надо было вскочить и выхватить у Эстебана несчастный том, а он оцепенел и не мог пошевелиться… Помощь пришла, откуда не ждали. Черноглазый Арно молча подошел к Эстебану, ловко захлопнул книгу у него перед носом и протянул Ричарду. Где-то с минуту однокорытники пялились друг на друга с неприязнью, затем Эстебану надоело играть в гляделки и он, раздраженно дернув плечом и еще раз поглядев на Дикона с насмешкой, сел на свое место. — Спасибо, — одними губами сказал Ричард Арно. Тот ободряюще улыбнулся. После произошедшего Дик снова начал шарахаться от каждой тени. Вдобавок, теперь ему казалось, что Эстебан видит его насквозь. Его глумливые ухмылки и развязные намеки становилось невозможно выносить. «Я знаю твою тайну, и ты теперь у меня попляшешь!» — так и кричало его поведение. Эстебан завел привычку садиться напротив Ричарда в трапезной и прожигать юношу пристальным взглядом, от которого бедняге Дику кусок в горло не лез. Через некоторое время однокорытники начали замечать неладное. Арно и Катершванцы поглядывали на него с беспокойством, и Дик десять тысяч раз проклял свою неспособность держать лицо. Отсутствие у Окделла самообладания только играет на руку Эстебану! Даже Валентин Придд, с которым Ричард однажды сел рядом во время обеда, заметил бледность Дика и еле слышно прошелестел: — Вам нехорошо, унар Ричард? Дикон чуть не выронил столовый прибор от неожиданности: Валентин был очень осторожен и ни с кем не заговаривал. Насколько плохо он, должно быть, выглядит со стороны, если вынудил Спрута раскрыть рот! На душе стало мерзко. — Все в порядке, — прошептал Дик себе под нос. Придд изобразил миниатюрный кивок и отвернулся. Конечно, Дикон был благодарен Валентину за беспокойство, но то, что он начал привлекать всеобщее внимание, было очень плохо. Юноша чувствовал, как медленно, но верно приближается нервный срыв. Все могло закончиться тем, что его позорно вышлют обратно в Надор «из-за слабого здоровья». Он не может этого допустить. Тем вечером Дикон долго не мог заснуть и ходил по келье из угла в угол — три шага к окну, поворот, три шага к двери. Но что же делать, Повелитель Скал так и не придумал. А наутро в поместье объявился Суза-Муза, и ситуация резко изменилась.***
С появлением графа Медузы проблемы начались не только у Дика, но и у всех остальных. Свин ходил злющий, хуже Закатной Твари. Унарам же проделки таинственного графа доставляли немало веселья: все ломали голову, кто осмелился объявить Арамоне войну. Эстебан ради такого случая поутих, зато бравый капитан начал по вечерам пить сверх всякой меры, а днем, мучаясь похмельем, бродить по Лаик и срываться на ком придется. Чаще всего попадал под раздачу герцог Окделл. Казалось бы, наследник Приддов тоже должен был стать мишенью для насмешек и гнева Арамоны. Но Валентин умел сливаться с окружающей обстановкой, а Дик, сам того не желая, часто попадал в центр всеобщего внимания и прямо-таки притягивал неприятности: то засмотрится на то место в фехтовальном зале, где раньше красовался портрет начальства, то примет недостаточно смиренный вид во время молебна в трапезной. Последней каплей едва не стала просьба «рассказать о надорском мятеже». Ричард не помнил, был ли хоть когда-нибудь в жизни настолько зол. Да как эти олларские подпевалы смеют порочить память отца! Можно подумать, люди просто так пошли за герцогом Эгмонтом! А кэналлийцы? Разумеется, уж они-то довольны своим ненаглядным Повелителем и династией Олларов, осыпавшей их подачками. А из Эпинэ и Окделла, да и из Придды тоже, еще до восстания тянули соки! Как же хотелось врезать капитану Свину по толстой надменной роже! Положение спасли расколотый бюст Иссэрциала и закашлявшийся Шабли. — Унар Ричард… Проводите меня на воздух… Дик, стараясь размеренно дышать, подвел ментора к распахнутому окну. Ворвавшийся в аудиторию ветер опалил лицо зимним холодом, остужая голову. Порыв ярости схлынул, и Дикон в очередной раз подумал, насколько все вокруг погрязло в лицемерии и лжи.***
Вечером того же дня проделки озорного графа Медузы решили спихнуть на Ричарда Окделла. Охваченный страхом и неверием, юноша стоял и смотрел на товарищей по «загону». Больше они никогда не увидятся. «Я не поеду домой», — решил Дик. — «Умру, но не поеду». По дороге можно будет сбежать воевать в Торку. Или прикинуться простолюдином, уйти куда глаза глядят, как в пьесе Дидериха. А потом, если он докажет, что чего-то стоит, — вернуться и занять место среди Людей Чести… Задней мыслью Дикон понимал, что его мечты — пустой плод воображения, порожденный горьким одиночеством. Скорее, он сгинет в первой же подворотне или наложит на себя руки. Юноша был даже рад, что его напряжение уже нашло выход в общем припадке истерического хохота. Если бы не это, его бы «накрыло» прямо сейчас. — Хроссе потекс вешаль я, — гулким эхом разнеслось по трапезной. — Мы. Это есть наш глюпый шутка в традиция дикая Торка… Йоганн и Норберт! И Альберто с Паоло тоже вступились! Несколько часов назад Дик всей душой ненавидел кэналлийцев, а теперь был готов на все, лишь бы гнев Арамоны не обрушился на неожиданных защитников. — Господин капитан совершенно прав, это сделал я! — воскликнул Дик. Арно… Очередной сознавшийся. Их заперли в Старой галерее.***
События развивались стремительно. Не успел Дик свыкнуться с мыслью, что внезапно у него появились друзья, как его сначала втянули в перепалку, потом пожаловал граф Медуза с роскошным ужином, а после прозвонил колокол. Замершие в страхе унары наблюдали за шествием призраков. Зеленые огоньки мерцали в темноте. А замыкали процессию Эгмонт Окделл и сам Дик! Не помня себя от горя, Ричард рванулся во тьму и закричал. — Ричард, куда? — вцепился Паоло. — А ну, стой, квальдэто цэра! Дик продолжил отчаянно вырываться. Во сне отец отвернулся и спрыгнул со стены вниз, а сейчас даже не оборачивается… Почему он всегда уходит, не простившись? — Ричард, приди в себя! Призраки исчезли. Все было кончено. — Что с тобой такое? — спросил кэналлиец. — Жить надоело? — Надоело! — обессиленно буркнул Дик и не своим голосом признался: — Последним шел мой отец… — Тебе просто показалось, — успокаивал Паоло. — Ну же, пойдем, выпьешь хорошего вина… Паоло оттащил полуживого Дика к камину, где сгрудились остальные. — Рихард, надо зажигать четыре свечи! — сказал Йоганн. — Открывай вино, Дикон, — поторопил Арно. Юноша, проклиная предательскую дрожь в руках, взялся за бутыль. На помощь пришел Паоло и тут же порезался. Дикон старался гнать от себя дурные мысли, но во всем произошедшем ему упорно чудилось нечто зловещее. Способен ли Четверной заговор уберечь от беды? Катершванцы оправились быстро и стали уминать пироги с мясом. Дик, Берто и Паоло больше пили, чем ели, а Арно явно тянуло поболтать. После того как молодые люди обсудили увиденное — Дик съежился под сочувственными взглядами, герцога Эгмонта видел только он — Арно тихонько ткнул Ричарда в бок. — Слушай, — сказал он шепотом, чтобы не потревожить клевавших носом диких баронов, — какого Леворукого… Что это было у вас с Эстебаном несколько недель назад? Вид у тебя был, как будто ты помирать собрался. — Я не хотел бы об этом говорить, — отрезал Дикон. — Ладно, — ухмыльнулся Арно. — Храни свои тайны, Окделл! Но раз уж он способен настолько тебя достать, думаю, нам стоит держаться вместе. — Согласен, — ответил Дик с благодарностью. Ночное пиршество прервал отец Герман. Обычно очень сдержанный, священник был явно не в духе и с фанатизмом допытывался, что они видели. Все шестеро юношей как один молчали. Паоло сумел замести следы «ужина» и по дороге в комнаты пару раз удержать пьяного Ричарда от падения. Ключ повернулся в замке, и продрогший Дик принялся разоблачаться. По словам олларианца, завтра их ожидал разговор. Юноша священнику не доверял и точно не собирался ничего рассказывать, особенно об отце. Несмотря на выпитое вино, спать расхотелось — вместо этого на Дикона вновь навалились невеселые мысли. Почему отец не захотел обернуться? Не услышал? Обвиняет ли он своего непутевого отпрыска? В первую ночь в этой комнате, отец приснился Дику добрым и понимающим. Однако то и правда был всего лишь его сон, а призраков в галерее видели еще пять юных дворян. Ричард плотнее закутался в шерстяное одеяло. Хотелось позорно разрыдаться, но юноша стиснул зубы и не издал ни звука. Момент упущен, Эгмонт Окделл ушел — скорее всего, навсегда, и этого уже не изменишь. — Ричард, ты спишь? — Паоло?! Дик натянул одеяло повыше, вспомнив, что полностью обнажен. Странно, он не слышал, чтобы отпирали дверь, а Паоло каким-то образом сумел просочиться в комнату. Кэналлиец вел себя непонятно, говорил невразумительные вещи и почти не напоминал того юношу, с которым Дикон совсем недавно пил вино из одной бутылки. — Скажи, куда ты уезжаешь и почему? — допытывался Дик. В ответ Паоло загадочно улыбнулся и продолжил говорить странности о четверых. — Что это значит? В дверях появился отец Герман. — Не надо ничего объяснять. — Священник явно торопился. Дик в изумлении наблюдал, как Паоло склоняет голову, прощаясь. Почему Герман не дал им договорить? Ричарда охватила знакомая тревога — он вдруг подумал, что видит кэналлийца в последний раз. Олларианец пропустил Паоло вперед, но сам не сразу последовал за ним. — Прощайте, тан Окделл. — Негромко произнес клирик. — Постарайтесь понять, что нет ничего тише крика и туманней очевидности. Если вы это уразумеете, возможно, вам удастся спасти хоть что-то. Или спастись самому. Нет ничего тише крика и туманней очевидности… Дикон подумал, что как раз это он понимает прекрасно. Вот только как с помощью этого знания можно кого-то спасти?! Хлопнула дверь. Герман и Паоло ушли, значит, новых разъяснений он не услышит. Надо попробовать расспросить священника завтра. Свеча погасла, и юношу окутала неуютная темнота. Он старался заснуть, но сон не шел, а мрак вдруг всколыхнуло яркой вспышкой… Опять видение?! Дик уже ни в чем не был уверен. Наутро у него болела голова. «Наверное, с похмелья», — подумал Дик. Занятия отменили, так что приходилось мучиться взаперти и отгонять дурные мысли о ночных визитерах. Если верить ощущениям, то Ричард мог бы поклясться: истекающее кровью сердце было так же реально, как призраки монахов и рыцарей. Интересно, кто-нибудь еще его видел? За обедом место Паоло сиротливо пустовало. Отец Герман так и не вернулся.***
Реджинальд Ларак ждал Ричарда у моста, и по лицу кузена сразу же становилось ясно: «не знает». Располневший до неузнаваемости Наль радостно улыбался. Дядюшка Эйвон сам не посчитал нужным рассказывать сыну о всяких мерзостях, или его попросила матушка? По дороге к особняку эра Августа родственник огорошил юношу новостями: — Представляешь, Айрис мне написала! — Да?! — разволновался Дик. — Как она? — Пишет, что все хорошо, но ты и сам все сейчас поймешь, — успокоил кузен. — В конверте было вот это. Адресовано тебе, так что я не стал читать. — Наль небрежным жестом протянул ему послание. Сердце Дика радостно затрепыхалось. Айрис! Умница-сестренка, верно, исхитрилась втиснуть сложенный втрое листок между страниц письма, когда запечатывала конверт. Дикон поторопился развернуть записку и уставился на несколько неаккуратных, в спешке написанных строк. «Дорогой брат, — писала сестра, — дела в Надоре идут неплохо. Дейзи просила передать, что ваш общий знакомый желает тебе доброго здоровья и не держит зла. Прости за краткость, я постараюсь написать тебе позже, когда ты переберешься в столицу. Эдит и Дейдри передают привет. С любовью, Айрис». У Дикона защипало в носу. Бедные девочки! Айрис прекрасно знает, что он не сможет ответить, но все равно рискнула и прислала весточку. Упоминание «общего знакомого» вконец выбило юношу из колеи. Он знал, что не заслуживает такой доброты, и сам себе никогда не простит случившегося, и все-таки тяжкий груз вины и скорби сделался чуточку легче. — Напишешь что-нибудь в ответ? — спросил Наль. — Я могу переслать его Айрис, если хочешь. — Нет, спасибо. Я сам напишу ей после дня святого Фабиана, — Дикон старался умерить нахлынувшее волнение. Кузен и так разглядывал его с явным любопытством. — Поехали скорее, нас ведь ждут. Кансилльер выглядел болезненно, но разговор вышел обнадеживающий. Двое друзей отца готовы принять его присягу и матушка согласна! Еще бы, она не смогла отказать, когда Ричарда Окделла пригласили в Лаик, а эр Август — уважаемый человек и друг семьи. Дикон поймал себя на том, что почти доволен жизнью. Кансилльер и Люди Чести дали понять, что полагаются на него, служба у Ариго наверняка окажется не так уж плоха, а письмецо Айри, надежно спрятанное за пазухой, бальзамом пролилось на старые раны. Сегодня хотелось верить, что все будет хорошо, и Дик верил.***
Общаться с друзьями было непривычно. Сказывалось постоянное напряжение — Ричард тяжело сходился с людьми, с трудом преодолевая робость и недоверие. С близнецами было легко, зато беззлобные поддразнивания Арно часто казались издевками, а споры о политике с Альберто то и дело грозили закончиться дуэлью. Дик еще помнил, что отвечали унары на злополучный вопрос о надорском восстании. Какое наглое вранье вбивают им в головы! Отец никогда бы не продался Гайифе и Дриксен! Время близилось ко дню святого Фабиана. Весной в окрестностях Лаик распогодилось, так что унары выбирались на прогулки в старый парк. Осенью Дику казалось, что здесь ужасно мрачно, но яркий солнечный свет все делал краше, а самое главное, господина Арамону тут было не встретить. Примерно за неделю до выпуска Дикон и Альберто в очередной раз повздорили. — У Дорака есть голова на плечах, и он знает, что будет лучше для Талига. Перепалки на эту тему уже оскомину набили, но Ричард не был бы Повелителем Скал, если бы твердо и незыблемо не стоял на своем. — Если Дорак так умен, — возразил он, — почему вокруг так много недовольных? — Не вижу недовольных, кроме Людей Чести, — едко отозвался Альберто. — А пытаться возродить «славное прошлое» четырехсотлетней давности — глупо и бесполезно. Ричард, которому наступили на любимую мозоль, немедленно разгорячился. — Вот как?! Скажи мне, что не бесполезно. — Ну хватит вам, зануды! — вклинился подоспевший Арно. — Вы же сейчас подеретесь. Я намерен не допустить смертоубийства! Дикон, — одной рукой Арно обхватил Ричарда за плечи и дружески встряхнул, — достаточно проповедей. Вот как с тобой можно разговаривать? Эстебан, и тот стал больше похож на человека. Вы не поверите, он рассказывает, что был у Марианны Капуль-Гизайль! На это Альберто вскинул брови и рассмеялся. — Ого! — Вот-вот, — продолжил Арно. — Говорят, она дорогая штучка… Учись веселиться, Дик, а то все ходишь серьезный такой… Дикон стряхнул руку однокорытника. Почему-то стало очень обидно. — Какой есть! А если вам так наскучило мое общество, предлагаю присоединиться к Эстебану и поболтать о куртизанках, — сказал Дик резким тоном и, развернувшись на каблуках, направился прочь. Берто и Арно так и остались стоять с разинутыми ртами. Солнечный денек больше не радовал. Дикон побрел мимо зарослей ведьминых слез вглубь парка, распинывая носками сапог изредка попадавшиеся на пути камешки. Почти у самого озера, под огромным раскидистым платаном притаилась одинокая кованая скамья. Там Арно его и нашел. — Ричард… — грустно сказал он, устраиваясь рядом. — Я не хочу разговаривать. — Ладно, — согласился Арно. — Тогда просто послушай. — Я и так знаю, что ты собираешься сказать. — Рассердился Дик. — Обязательно нужно меня переделать, да? Вам никогда не приходило в голову, что мне и так неплохо? — Вот только видно, что плохо. Бредишь своей дурацкой Честью, — невозмутимо отозвался однокорытник. — Разве тебе никто никогда не говорил, что нельзя всегда заботиться только о чужом благе? Нужно уметь думать и о себе хоть иногда. Понимаешь? Дик расстраивался, когда Арно начинал подобные разговоры. Во-первых, этим он напоминал ему Мейса. Во-вторых, Дикон прекрасно помнил, чем все закончилось в последний раз, когда он забыл о долге и думал только о себе. — Мне кажется, — не глядя на друга сказал Ричард, — не тебе решать, что мне нужно. В ответ Арно вздохнул и сочувственно похлопал его по плечу. — Не сердись, Дик. Мы с Берто не хотели тебя обидеть. — Я знаю, — юноше стало совестно. Повел себя как ребенок! Ничего, они с Альберто все время ссорились и снова мирились, до завтра обиды забудутся. Дикон задумчиво посмотрел на видневшееся вдалеке серое здание. — Пора возвращаться.***
Конечно, все складывалось слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Дикон таращился на крысу, а крыса таращилась в ответ. Как следует зажмурившись и представив себе ненавистную фигуру в черной сутане, юноша схватил со стола книгу Ожидания и запустил в омерзительного зверька. Тварь, вместо того чтобы спрятаться, решила напасть. Дик затряс прокушенной рукой и огляделся. Следовало бы прижечь рану — для этого вполне сгодятся нож для заточки перьев и свеча… «К кошкам», — решил Дик. — «Если повезет, умру от заражения крови до того как меня доставят в Надор». Юноша встал и прошелся по комнате, разминая затекшие плечи, — слишком долго сидел на одном месте. Именно так должны себя чувствовать приговоренные к казни — от глухого отчаяния хотелось выть. — Тебя отправят домой, — поведал ему кузен, когда они сидели в трактире. — Кардинал дал понять, что твое присутствие в Олларии нежелательно. Он приставит к тебе сопровождающих. Выходит, сбежать по дороге не удастся. Почему у Дорака не нашлось более важных дел и он устроил этот нелепый фарс? Так хотелось унизить хозяина опальной провинции? Браво, Ваше Высокопреосвященство! У вас получилось! — Что с тобой, Дикон? — спрашивал Наль. И умолял: — Только поклянись, что не станешь делать глупостей! О, он не станет делать глупости! То, что он задумал, называется не глупостью, а чистой воды самоубийством. Ричард беззвучно рассмеялся и поднял к глазам пострадавшую кисть. Если бы кто-то увидел его сейчас, решил бы, что молодой человек помешался. Крыса вцепилась в правую руку — жаль, замысел может не удаться. Хотя боль — это такая ерунда… «Пусть ничего не получится», — думал Дик, — «все равно Занха. Даже попытка карается смертью». Юноша посмотрел в окно, за которым потихоньку занимался рассвет. В ночь перед выпуском он не сомкнул глаз. Ну почему время пролетело так быстро? С тех пор как он вернулся из города прошло будто бы не больше минуты. — Рихард, что случалось, когда ты уехал? — допытывались сострадательные Катершванцы. — Ты стать совсем другой человек, несчастный. На все расспросы Дик молчал. В конце концов, братьям из Бергмарка пришлось уйти ни с чем. Светало. Пора было одеваться. Сегодня обучение закончится, и почти для всех унаров начнется жизнь, полная удивительных открытий и свершений. Почти. Послышался стук, затем дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался слуга со свертком. — Ваши личные вещи, — пояснил он и положил сверток на стол. — Остальное доставят по месту службы. Будьте готовы через полчаса. Дик вытряхнул содержимое кожаного мешочка на постель: фамильный кинжал, кольцо Окделлов с девизом и карасом, герцогская цепь, печать, родовой знак. Клинок святого Алана привычно лег в ладонь. Юноша сжал кулак — боли не было. Хотя рука уже довольно сильно распухла, все ощущения будто притупились. По месту службы. Смешно. Кардинал дал понять — служба сына мятежника никому не нужна. Вот так. Совершенно напрасно он вспоминал, как отец учил его: «Король может быть неправ, но Талигойя всегда права. У трона стоят не только мерзавцы». Через полчаса его и Катершванцев проводили вниз. Двадцать молодых дворян позавтракали в трапезной и вышли на двор, где их уже дожидались оседланные лошади. Чалый жеребчик Дика совсем потерялся на общем фоне. — По коням, господа унары! — скомандовал Арамона. Дик вместе со всеми вскочил в седло. Дорога в столицу прошла как в тумане. Когда впереди показались городские ворота, с юношей поравнялся Арно. — Дикон, что происходит? — обеспокоенно сверкнули черные глаза. — Близнецы сказали, ты со вчерашнего дня ведешь себя странно. Ричард молча продолжил скакать вперед. — Мы твои друзья, — не сдавался Арно. — Признавайся, что случилось! Друзья… Остались бы они его друзьями, если б знали… Нужно было ответить. Арно так просто не отстанет. Ричард ужасающе скривил губы в попытке изобразить улыбку. — Ничего не случилось. Так, всю ночь не мог заснуть. — Врешь, — Арно было не провести. — Хватит, Дик. Ты не умеешь лгать. Дикон досадливо поморщился. Почему нельзя оставить его в покое? Он терпел насмешки Эстебана, терпел издевательства Арамоны, все было зря — разве это уже не достаточное наказание? Нужно заставить его произнести это вслух? — Меня вышвырнут из Олларии, ясно?! Дорак запретил брать меня в оруженосцы, — выплюнул Дик. Его отрешенное спокойствие растаяло как дым. — Закатные Твари! — пробормотал Арно. — Дикон, это все чушь! Закон один для всех, и если кто-то захочет назвать твое имя, никто не сможет ему запретить. Унарская кавалькада неумолимо приближалась к центру города. На утренние улицы стекались толпы народа — людям было интересно посмотреть на отпрысков дворянских семей. Для бесед не оставалось времени. — Все будет хорошо, — Арно старался говорить уверенно. — Увидишь. Унары спешились, и Арамона скомандовал построение. Двадцать человек по струнке вытянулись перед крытой галереей, на которой расположились Лучшие Люди королевства. Ликтор начал оглашать список благородных дворян, предлагавших свои шпаги королю и Талигу. Дик, потупившись, стоял на плацу — квадраты мостовой сливались в сплошное пятно. Его то знобило, то бросало в жар. Проклятая крыса все же оказалась ядовитой. Юноша понимал, план мести с треском провалился. Раз ему не придется подняться на галерею, он не сможет предпринять попытку избавить государство от кардинала Сильвестра. Лучшие Люди называли имена однокорытников, одно за другим, а Ричард, четвертый в выпуске, стоял на плацу, измученный и никому не нужный, и солнце пекло ему голову. Йоганн поддался во время решающего поединка — и это тоже было зря… Сейчас в последний раз прозвучат фанфары, Фердинанд подпишет указ, и жизнь Дика Окделла закончится, не успев толком начаться. Соглядатаи кардинала, должно быть, уже готовы его сопровождать. «Все, что угодно», — взмолился юноша про себя, — «только не Надор». Кажется, кто-то наверху услышал его просьбу. — Ричард, герцог Окделл, — произнес незнакомый приятный голос. Даже не будь он так красив — все равно стал бы для Дика прекраснейшим звуком на свете. — Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу. Алва?! Человек, убивший отца? Ричард ушам не верил. Как же быть? Если он откажется — единственный шанс остаться в столице будет упущен, если согласится — предаст память Эгмонта, а что может сделать матушка, и подумать страшно. Остается только подняться по лестнице и осуществить задуманное накануне вечером покушение. Сумеет ли он ударить кардинала? Ноги сами сделали первый шаг вперед, к устланной алым ковром лестнице. Дику казалось, он ступает вверх по огромной луже крови. Алые цвета королевы были повсюду: перила лестницы и колонны украшали пурпурные ленты и пунцовые гвоздики. Только бы не споткнуться! Место Первого маршала Талига — рядом с королем, которому он служит. Ричард Окделл поднял голову, посмотрел в ярко-синие глаза удивительного оттенка и вздрогнул всем телом. Красота Рокэ Алвы ни для кого не была секретом, как и наследие святой Октавии, из поколения в поколение переходившее к некоторым ее потомкам, но такого юноша не ожидал. Ему показалось, что он умирает, и вокруг уже вовсю бушует Закатное пламя. — Герцог Окделл приносит присягу, — возвестил герольд. Все замерли в ожидании. С большим трудом Ричард заставил непослушное тело преклонить колено и побелевшими губами произнес: — Я, Ричард из рода Окделлов, благодарю Первого маршала за оказанную мне честь. — Собственный голос казался чужим. — Я клянусь исполнять его волю и служить ему и в его лице служить Талигу. Отныне бой герцога Алвы — мой бой, его честь — моя честь, его жизнь — моя жизнь. Да покарает меня Создатель, если я нарушу клятву. Да будет моя шпага сломана, а имя предано позору, если я предам своего господина. Обещаю следовать за ним и служить ему, пока он не отпустит меня… Эр протянул изящную кисть, источающую легкий запах морисских благовоний. Дикон торопливо прикоснулся к ней губами и поднялся. — Оставайтесь здесь, — последовал приказ. Юноша застыл за высоким креслом, судорожно вспоминая, как дышать. Судьба придумала куда более изощренное издевательство, чем любая из насмешек «навозников» или даже пыток в застенках Багерлее. Герцог Алва обладал глазами того же невозможно-сапфирового цвета, что и Мейсон, надорский слуга. Но во взгляде Мейса с первого дня читались сочувствие и бесконечное тепло, а маршал смотрел равнодушно-насмешливо, и это было невыносимо. А еще Дикон понял, что как бы далеко ни простиралась его ненависть к проклятому потомку предателя и убийце отца, он никогда не сможет поднять руку с кинжалом на обладателя этих глаз.