Мир Трех Твердынь

Est Ero-mann' vho Kavlanir-re Asatar svamaht est un a dhalamn' traleoo sad esseleb Ilfia' hatrin jot Gor-sirr. A retal Ilfe fagan hah onetlar Savan. Reral. Он шел по бесконечному цветочному лугу, вдыхая запах ярко-алых маков. Плавными движениями рук он гладил цветы, четко очерчивая огромные лепестки пальцами. Босые стопы его утопали в короткой мягкой траве, листья щекотали голени. На его лице застыла далекая, мечтательно-расслабленная улыбка, глаза были полуприкрыты, а уши свободно свисали по сторонам головы, ловя легчайшие порывы ветра. Благосклонным взглядом лучистых пурпурных глаз он ласкал неровный горизонт, плескавшийся в синеве. Легким круговым движением пальцев он воссоздал прямо из воздуха невесомую чашу с жидкостью внутри, остро пахнущей травами. Он мягко принял чашу у воздуха, и она обрела вес, цвет. Отвар также обрел и вкус...режущий, терпкий, пряный вкус, оставляющий на удивление приятное послевкусие. Его руки продолжали гладить маки, а ноги ступать по нежному покрову, но глаза закатились, закрылись в блаженной неге. Когда легкая дрожь, оставленная напитком, усилилась, он понял, что что-то не так. Открыл глаза. То был холодный ветер, что выл в подворотне и бился о тонкую одежду, пробирая до самых кишок. Он поежился, дрожа всем телом и кутаясь в ткань, не дававшую спасения. Вздохнул. Резкий свет фонаря, качающегося от порывов ветра, создавал причудливую игру света и темени на неровных каменных стенах домов, дарил обманчивые ощущения. Один глаз его был настроен на свет, но другой воспринимал темень, потому предметы двоились под его взглядом, а голова его кружилась. Он, кряхтя, поднялся с твердой земли и посмотрел в небо, зеленеющее меж острыми шпилями домов. Горел вечер. Светило — Феникс, как его называли остарцы, впрочем, ему-то было без разницы — все еще величественно парило в вышине, раскинув пожарные крылья. Однако изумрудный цвет, перемежаясь с изысканными тонами оливкового также трепетал на его крыльях и скользил по лениво плывущим облакам. Завораживающее и странное зрелище. Алый и изумрудный — враждующие цвета, ведущие бесконечную войну, и, тем не менее, смотри-ка, их все же можно встретить вместе! Он фыркнул в ответ на свои сумасбродные мысли. Конечно же нет, это всего лишь природа. — Эй ты! Он повернул голову — плавно, не торопясь. В проеме меж домов застыла чья-то размытая и темная фигура, свет и темень, обнявшись, не давали ее разглядеть. — Да, господин, Вам что-то нужно? Вопрос. Звучный вопрос, сорвавшийся с языка, и мягкий, спокойный голос. Фигура в проеме, казалось, приостановилась и недоуменно, болезненно-осипшим голосом выдала: — Ты че тут сидишь, жопу морозишь?.. Айда к нам, посидим с мужиками, ты нам за бухлишко заплатишь. А? Молчание. — Ты чего молчишь, мужик? Язык сожрал чоли? Молчание. — Э... Ну как знашь. И, бурча что-то о некультурности и неблагодарности все тем же пропитым голосом, фигура скрылась за углом. Он поежился. "Вот ведь несет идиотов нелегкая". Лопатками прислонился к ледяной стене, запахнулся в плащ, полы которого игриво теребили ветра. Нет, и эта заря, и эти ветра, и этот холод были не по нему. Медитация окончена. Пора убираться. Медленными, нарочито плавными движениями он двинулся наружу, уходя из полутени фонаря и позволяя зеленоватому свету коснуться его волос. Витые непослушные локоны на миг протестующе вспыхнули нежно-розовым, но вскоре покорились, превратившись в темно-каштановые в неровном вечернем освещении. Наконец он мог видеть окружение более четко и детально — неожиданно для него самого, статичные объекты он видел лучше динамичных! Повертев головой в разные стороны, понял, что видит лишь на 180`, и то с большими неудобствами. Фыркнул, пытаясь отбросить в сторону ненужные мысли.