Убийство не по плану

      Минувшую ночь я спала спокойно и никакие дурные сны не мучили, проснулась же отдохнувшей и со свежей головой, с чётким осознанием, что буду делать, и не давило чувство липкого страха за будущее, как было вчера — склянка с ядом по-прежнему надёжно спрятана в моём кошеле и дожидается часа, когда её пустят в дело. Полная надежд отвести от дорогих мне людей и от себя самой опасность в лице Иеронимы, позавтракала испечёнными Леонардой гренками и с помощью Хатун привела себя в порядок — волосы были уложены в корону из кос, платье надела бледно-сиреневое и расшитое узорами в виде райских птиц серебряными нитями. Если намереваюсь сама пригласить врага на своё поле боя, надо быть во всеоружии. Что принесло мне облегчение, так это то, что никому из близких — ни отцу, ни Леонарде — не пришло в голову попрекать меня тем, что я вытворила вчера — в горячке злости нагрубила отцу и сбежала из дома. Слишком жестоко с моей стороны получилось — так обойтись с человеком, который растил меня в любви и счастье семнадцать лет моей жизни. Зря в тот вечер сгоряча выкрикнула ему в лицо, что ненавижу его наравне с мужем. Нет, мужа ненавижу по-прежнему, так что попадись он мне сейчас — охотно сделаю себя вдовой посредством запуска в голову Филиппа табуретки, но вот на отца зло держать не получается никак, даже при всём желании. Он больше нуждается в моей поддержке, чем в проклятиях. Раз у отца нет сил защитить наш хрупкий мир, висящий сейчас на волоске, они найдутся у меня, чтобы защитить не только себя, но и отца с Леонардой и Хатун, им отдам всю свою нежность — ненужную моему супругу, который пренебрёг мной. Да и что толку теперь махать кулаками после драки? Необходимо сделать всё, чтобы отвести от себя и дорогих мне людей эту невзгоду. Примерно ближе к десяти утра нам нанёс визит Деметриос Ласкарис в компании Эстебана. Вдвоём им удалось сманить моего отца, обрадованного появлением синьора Ласкариса в нашем доме, на прогулку по Фьезоле. Ещё вчера я сговорилась с Деметриосом, чтобы он выманил из дома моего отца, чтобы на момент прихода Иеронимы родитель мой с донной Пацци не пересёкся. К осуществлению своего плана приступила сразу же — тем более, что на сытый желудок думается гораздо лучше. Над посланием для моей «дорогой и любимой» тётушки Иеронимы особо долго не раздумывала, перо бежало само извивами строки. Конечно, в письме для Иеронимы мне пришлось немало покривить душой: «Моя дорогая и любезная тётя Иеронима! Должна тебе сказать, что стала случайной свидетельницей твоего вчерашнего разговора с моим отцом и хочу сказать, что мой отец поступил недальновидно — отказав тебе и ведя себя с тобой столь неучтиво. Милая тётушка, приглашаю тебя сегодня обсудить то, что было вчера, и надеюсь, что вместе мы придём к благоразумному решению, надеюсь на нашу встречу. Приходи в палаццо Бельтрами, как получишь это письмо. Очень прошу тебя только об одном — чтобы никто не знал ни об этом письме, ни о том, кому ты собираешься нанести визит. Узнай об этом какими-нибудь путями мой отец, я не ручаюсь, что он погладит меня по головке за то, что я делаю за его спиной, но приходится — потому что отец поступает неблагоразумно, при всей моей любви к нему и уважении. Желаю тебе благополучия и процветания. С уважением, Фьора Бельтрами». Письмо для Иеронимы я поручила передать Паоло, не забыв взять с него обещание молчать об этом перед моим отцом. В гостиной велела подать для меня и ожидаемой мной, хоть и нисколько не приятной, гостьи кьянти и медовые булочки с маком. Время в ожидании тёти коротала за чтением «Декамерона». — Фьора, мне совершенно не нравится то, что ты замыслила! — возмущалась Леонарда, остервенело взбивая подушки в креслах и изредка поправляя очки на остром длинном носу. — Приглашать к нам эту одиозную женщину, да ещё за спиной твоего отца! — Донна Леонарда права, хозяйка, — поддержала мою гувернантку Хатун, ставя на столик поднос со стоящими на нём бутылкой кьянти и огромным блюдом с булочками. — Что бы ты ни замыслила, пригласив сюда донну Пацци, это очень плохая идея. — Хатун, Леонарда, я пытаюсь сделать хоть что-то, чтобы избежать грядущей катастрофы. И не собираюсь допускать, чтобы мой отец взваливал всё только на свои плечи, я — его дочь, и не оставлю отца одного разбираться с этой гадиной! — заявила я, расхаживая по комнате, чтобы унять волнение. Попыталась отвлечься чтением новеллы о Гризельде, но никак не могла от волнения сосредоточиться на чтении и в раздражении захлопнула книгу, положив её на столик. — Донна Фьора, донна Фьора! — в гостиную влетел Паоло, чем привлёк наше внимание. — Прибыла донна Пацци. — Прекрасно! — Леонарда уперла одну руку вбок и другой взяла за руку Хатун. — Я и Хатун будем на кухне. Видеть не хочу, как ты будешь подлизываться к этой кобре. — Пожилая дама сердито фыркнула и решительно направилась прочь из гостиной, уводя с собой вяло протестующую Хатун. — Придётся подлизываться, милая Леонарда, если хотим удержаться на плаву, — бросила я вслед наставнице. — Паоло, проводи донну Иерониму сюда, — велела я уже слуге. Поклонившись, Паоло отправился выполнять распоряжение. Оставшись одна, я вылила в один бокал весь бутылёк, убрав в кошель пустой сосуд, и долила до краёв кьянти, после чего налила напиток в свой бокал. Первые мгновения я засомневалась, не слишком ли много я влила яда в бокал Иеронимы, мало ли, вдруг почувствует запах или привкус… Но потом успокоилась — Деметриос испытывал этот яд на крысах. Много ли нужно убийственного зелья, чтобы отравить мелкого грызуна? Крыса, от которой нужно избавиться мне, куда более мерзкая и покрупнее будет. «Да и я недалеко от неё ушла, если так вдуматься, раз уж опустилась до отравительницы», — признала я с чувством внезапно нахлынувшего отвращения к себе, но пути обратно нет: или Иеронима, или я с отцом. Чтобы избавиться от нервозности, наполовину опустошила свой бокал. — Фьора Бельтрами! — послышался голос Иеронимы, а потом и она сама переступила порог гостиной, высоко неся свою голову, точно княгиня какая-то, будто всё здесь ей принадлежит, включая и меня. — Здравствуй, дорогая племянница, — исходил её тон омерзительной елейностью, — мне приятно, что хоть в твоей голове побольше благоразумия, нежели у моего кузена Франческо. — Добро пожаловать, Иеронима. Прошу, проходи и присаживайся, я велела испечь для нас вкусные булочки, — разыгрывала я из себя роль радушной хозяйки, приветливо улыбаясь Иерониме и указав рукой ей на кресло напротив моего. Сама не знаю, как смогла себя сдержать и не вцепиться в волосы Иерониме, и не приложить её побольнее первым, что под руку попадётся, когда она уничижительно отзывалась о моём отце. Я ласково улыбнулась Иерониме, устроившись в своём кресле, а в уме рисовала, как мои руки сжимаются на её шее. — Я пришла, как ты и просила, дорогая племянница, и о моём визите с письмом неизвестно никому. Так, значит, ты всё прекрасно слышала? — проворковала Иеронима, взяла свой бокал с подмешанным в кьянти ядом и сделала несколько жадных глотков. — Ах, что за дивный вкус! «Надеюсь, тебе напиток пришёлся по вкусу, мерзкая мразь! Потому что больше тебе после него ничем другим наслаждаться не придётся!» — держала я в уме. — Каждое слово, тётя, — в пару глотков я опустошила свой бокал кьянти и закусила булочкой, — потому смогла в полной мере оценить всё великодушие твоего предложения, тогда как отцу не хватило дальновидности на это. — Мысленно я попросила у отца прощения за свои последние слова. — Милая Фьоретта, я понимаю, что все годы твоего взросления мы не ладили, — Иеронима до половины выхлебала жидкость из своего бокала. «Да когда ж на тебя уже яд подействует, падаль ты такая? Да уж… есть божьи твари, Иеронима же просто тварь», — проносились в голове мысли, когда я смотрела на опустошившую бокал до дна Иерониму. — «А если Деметриос ошибся и вместо яда отдал мне нечто другое, или всё же это яд, но очень слабо действующий?» — вспышкой озарила сознание пугающая мысль. — Но твой разум всегда делал тебе честь. Уверена, мы с тобой будем жить в полном согласии и в мире. Обещаю тебе это, как твоя будущая свекровь, — последние свои слова Иеронима сопроводила слащавой улыбочкой, а от обилия патоки в её интонациях меня едва не затошнило. Я же осталась верна своей роли, продолжая мило улыбаться. — Вне всякого сомнения, дорогая тётя, — поведя плечами, я доела свою булку, краем глаза выжидающе смотря на Иерониму, ожидая — когда же она схватится за горло и начнёт хрипеть, упадёт на пол, принявшись кататься по ковру, рвать и скручиваться в бараний рог от адских болей в животе. По крайней мере, такое описание отравлений было в книжках, прочитанных мной. Ага, карман шире держи, дурочка наивная. Жива-здорова эта подлюга Иеронима, сидит себе довольная и разрумянившаяся от выпитого алкоголя в кресле и алчненькими глазками оглядывает убранство гостиной. — Фьора, что-то не так? — притворно-ласково спросила донна Пацци. — Тебе нездоровится? — Ежемесячные недомогания, — отделалась я первым же пришедшим в голову объяснением, раз уж она сама предположила, что мне нехорошо. — Ты извини меня, но я выйду ненадолго во дворик, немного душно в комнате! — И бегом бросилась из комнаты вон, обогнула галереи и нервной поступью прошествовала в сад внутреннего дворика. Сколько просидела на лавке в саду под раскидистыми кронами апельсиновых деревьев, подобрав под себя ноги и апатично глядя прямо перед собой, сказать бы не взялась, но из состояния некоего транса меня вывел какой-то пронзительный и в то же время жалобный крик. Резко вздрогнув от неожиданности, я соскочила с насиженного места и кинулась на источник звука, доносившегося как раз из гостиной, где я оставила свою тётку. Подгоняемая нетерпением и жгучим интересом, я ворвалась в комнату, но, что поразило, тёти Иеронимы не обнаружила! Зато из вороха одежд Иеронимы — тяжёлого бархатного платья, расшитого драгоценными камнями, и нижней рубашки из полупрозрачного шёлка — доносился горестный детский плач. — Матерь Божья, ударь меня молния на этом месте, — поражённо вырвалось у меня, когда я извлекла из кучи одежд маленькую девочку около полутора или двух лет на вид, заходящуюся в плаче всё сильнее. Вглядевшись в её круглое раскрасневшееся личико, обрамляемое мягкими вьющимися волосами золотисто-медового цвета, и опухшие чёрные глаза, украшенные густыми и длинными золотистыми ресницами, я ощутила себя так, словно кому-то пришла в голову фантазия от всей души огреть меня мешком муки по голове. «Уж очень малышка Иерониму напоминает, уж не она ли это… И тот бутылёк с рубиновой жидкостью, данный Деметриосом… Это может быть как-то взаимосвязано?» — эту мысль, как ни старалась, отогнать не получалось никак. Закутав малышку в нижнюю рубашку Иеронимы, бережно прижимала её к себе и укачивала, иногда чуть подбрасывая в воздух, но ребёнка это не успокаивало нисколько — плач девочки по-прежнему продолжал терзать её голосовые связки и мои уши. Ну и сильные же лёгкие у этой крикуньи. Двух минут не прошло, как на детские крики в гостиную прибежали Хатун и Леонарда, наперебой спрашивали меня, откуда в нашем доме ребёнок и куда девалась донна Иеронима. — А кто это у нас тут такой маленький, кто у нас такой хорошенький? — восторгалась Хатун, нежно трепля за щёчки замолчавшую кроху и пропуская меж пальцев её золотые кудряшки. — Тише, красавица моя, не плачь, — татарка попыталась забрать у меня из рук Иерониму, но сдавленно вскрикнула — эта маленькая бестия, как оказалось, неожиданно укусила её за палец своими маленькими молочными зубками, по новой зайдясь в плаче и обхватив меня ручками за шею. — Ай, мне же больно вообще-то, маленькая, — обиженно простонала Хатун, держа во рту укушенный палец. — Эй! Ты из диких краёв сбежала?! Ещё раз Хатун или кого-то другого укусишь — в углу у меня стоять будешь! — без единого намёка на то, что мои слова — пустая угроза, прикрикнула я на Иерониму. Возмутившись таким обхождением с её персоной, Иеронима обиженно засопела и зашлась в плаче с новыми силами. — Хозяйка, она же совсем маленькая и ещё не понимает, не надо на неё кричать, — вступилась Хатун за свою обидчицу. Донна Пацци, казалось, будто бы приободрённая покровительством татарки, заплакала гораздо громче и горше, уже играя на публику. — Фьора, откуда здесь взялась эта девочка и куда пропала донна Иеронима, ты мне ответишь, наконец? — сложив руки на груди, допытывалась Леонарда, не спуская с меня строгого и требовательного взгляда. — Одежда ведь донны Иеронимы здесь… — Милая Леонарда, понимаешь ли… эта девочка и есть донна Иеронима… — начала я объясняться, но запнулась, чувствуя себя немного неуютно под испытующим и пристальным взглядом гувернантки. — Вчера, когда я убежала, меня случайно встретил и привёл к себе Деметриос Ласкарис, мы с ним разговорились по душам, я рассказала ему о вчерашнем разговоре — когда Иеронима моего отца шантажировала… выпросила у синьора Ласкариса кое-какую настойку и этой же настойкой сегодня угостила тётю Иерониму — подмешала в кьянти… — Что?! Так ты отравительницей заделалась! Как Иеронима замараться решила, да, Фьора?! — в гневе кричала мне Леонарда, хватаясь за голову. — Я понимаю, мне и самой хотелось её придушить за вчерашнее, но яд… Фьора, яд — недостойное оружие! — пригрозила она мне указательным пальцем. Я же скрежетала зубами от злого бессилия и мерила шагами комнату, укачивая Иерониму — напуганную отповедью Леонарды на мою голову, и от этого рыдающую ещё сильнее. — В том-то и дело, Леонарда, что хотела отравить, а получилось вот что! Я никак не могла знать, что Иеронима помолодеет до возраста двухлетки, а не сдохнет в муках! — стремительно подойдя к Леонарде, я передала ей на руки Иерониму — что было не очень-то и просто, потому что маленькая донна Пацци истерила вовсю и буквально клещом цеплялась за меня с криками: «Мама, нет, мамочка! К тебе хочу!». «Матерь Божья, вот ведь дожилась — собственный враг мамой называет! Кто-нибудь, скажите, что это просто бредовый сон…» — стукнула я себя ладонью по лбу, точно желая выбить из головы эти мысли, даже ущипнула свою руку несколько раз — ан нет, всё происходящее не было пьяным бредом сумасшедшего, увы — реальностью. В голове не укладывалось, как могло так получиться, что Деметриос отдал мне яд, а Иеронима — выпив этот подмешанный в кьянти яд, превратилась в маленького ребёнка… — Фьора, даже ни со мной, ни с отцом не посоветовалась, — сетовала Леонарда, качая на руках немного утихомирившуюся Иерониму. — Донна Леонарда, хозяйка, — несмело влилась в наш диалог Хатун, — наверно, пока лучше прибрать одежду донны Иеронимы… — удовольствовавшись нашими кивками, Хатун подобрала с пола бархатное платье донны Пацци и ушла наверх. — Ох, заварила же ты кашу, Фьора. Могла ведь с отцом поговорить, со мной… Хорошо, что хоть отравительница из тебя не получилась… — Обвинительных и гневных оттенков в голосе Леонарды поубавилось, значит, моя наставница уже не так сильно на меня зла и понемногу примирилась с произошедшими над Иеронимой изменениями, да и с тем, что виной этим изменениям — настойка, которой я хотела отравить Иерониму. — Вот же дерьмо собачье! — в сердцах выругалась я, устроившись в кресле и схватившись за голову. — Дерьмо собачье, — повторила за мной Иеронима и вжала голову в плечи под посуровевшим взором Леонарды. — Ай-ай-ай, Иеронима, стыдно должно быть тебе — ругаться так, — решила Леонарда с ходу заняться воспитанием Иеронимы, — нельзя. Сквернословить очень плохо. Ну-ну. Воспитанные девочки такого себе не позволяют, ты же такая красивая маленькая дама… — мягко разговаривала она с малышкой, гладя по волосам. Широко улыбнувшись и вся зардевшись от похвалы её красоте, Иеронима гордо задрала свою золотоволосую головку. Сомнения в сторону, эта кроха самая что ни на есть настоящая Иеронима Пацци — даже после метаморфозы осталась верна своим привычкам и тщеславие её не делось никуда. — Мама, нельзя! Стыдно. Ну-ну! — подражая менторскому тону Леонарды, Иеронима даже пригрозила мне пальчиком, чем вызвала у меня подобие улыбки. — А я, значит, у тебя не удалась воспитанием, да, моя милая Леонарда? — пробурчала я с обиженным недовольством, обняв спинку кресла. — Фьора, в самом деле, давай ты не будешь придираться к словам, — Леонарда подошла к креслу напротив моего и устроилась в нём, усадив Иерониму к себе на колени. — Всего-то её развлекала, чтобы только она снова не подняла ор. — Знаешь, Леонарда, я до сих пор не могу отделаться от мыслей, что очутилась в каком-то абсурдном сне… Иеронима, ставшая ребёнком и зовущая меня мамой… Кому сказать, за умалишённую меня примут… — Ну, кто же виноват, что тебя потянуло на самодеятельность, последствием чего стало вот это вот всё?.. — беззлобно ответствовала пожилая дама, миролюбиво мне улыбнувшись. — Просто придуши меня, дорогая Леонарда, — встав с кресла, я прошлась по комнате, подошла к Леонарде и забрала у неё Иерониму, совершая прогулку по комнате уже с ребёнком на руках. — Леонарда, ведь надо во что-то её переодеть… Ты сильно далеко запрятала мою старую детскую одежду? — Твоя детская одежда? — Леонарда подскочила с кресла, как будто к ней вернулись ушедшие молодые годы. — Вроде бы не всё в приют отдали, да и убрала недалеко… Подожди! — Торопливой поступью Леонарда удалилась из гостиной. За время отсутствия Леонарды я думала, Иеронима снова начнёт являть мне всю силу своих голосовых связок и лёгких, издеваясь над моим слухом и кипящим от всего произошедшего мозгом, но малышка Пацци вела себя на удивление спокойно — просто сидела у меня на коленях, болтала босыми крепенькими ножками и играла с подвешенным на цепочку моим обручальным кольцом, иногда внимательно изучала узоры на моём платье и с неуклюжей нежностью гладила по щеке маленькой ладошкой, влепляя поцелуй в щёку, а я тихонько напевала ей пришедшие мне на ум народные песни. Отсутствовала Леонарда не очень-то и долго, вернувшись с ворохом моей детской одежды — рубашка, чулочки, серебристо-синее платье и даже туфельки под цвет одеянию прихватила. — Вот, голубка моя, смотри, что нашла! — Леонарда радостно потрясла всем этим перед моим лицом. Спустя несколько минут совместными усилиями я и Леонарда облачили Иерониму в чулки, рубашку и платье. Правда, когда надевали на Иерониму чулки и обували её, она немного возмущалась, но потом смирилась — только глядела своими чёрными глазами исподлобья на меня и Леонарду. — Иеронима, ты похожа на очень элегантную благородную даму, — увещевала её Леонарда, — конечно, одежда не новая, но сидит на тебе замечательно. — Наверно, меня с рождения кто-то проклял, Леонарда… от врагини избавиться — и то толком не смогла, да и не смогу… Одно дело — подлая шантажистка, угрожавшая мне и моему отцу, но совсем другое — маленький ребёнок, даже если этот ребёнок — Иеронима Пацци… что же я за неудачница такая… — опустившись на колени рядом с Иеронимой, я пригладила её растрёпанные волосы и не удержалась от того, чтобы не потрепать ласково по щекам. — Фьоретта, доченька! Донна Леонарда, я дома! — донёсся до нас бодрый, весёлый голос отца. — Синьор Ласкарис сегодня обедает с нами! Послышались звуки шагов двоих мужчин: неспешная поступь Деметриоса и решительная — отцовская. Вскоре и сами они переступили порог гостиной, поприветствовав нас. Возмущённо засопев, я покрепче прижала к себе Иерониму, от испуга при виде незнакомых (хотя, как посмотреть) ей мужчин уткнувшуюся личиком мне в платье, встала с кресла и приблизилась к отцу с Деметриосом — при этом хмуро прожигая взглядом греческого учёного. — Очаровательное дитя у вас на руках, донна Фьора, — отметил Деметриос, — ваша родственница? — О! Фьора, дорогая, — поразился отец, заметив ребёнка у меня на руках и всматриваясь в черты девочки сильно округлившимися глазами, — откуда в нашем доме эта кроха? Мою кузину Иерониму напоминает… уж не её ли это дочь?.. При образе жизни кузины — вполне возможно… — Ага, дочь донны Иеронимы, да, — проворчала Леонарда. — А вот и не угадал, отец, — возразила я с напускной беззаботностью, — малышка, которую ты видишь перед собой — Иеронима Пацци. А вот за то, что моя тётя Иеронима теперь стала двухлетним ребенком, стоит сказать огромное спасибо мессиру Ласкарису, да, синьор Деметриос? — обратилась я уже к личному врачу Лоренцо Великолепного, метнув на него рассерженный взгляд. — То есть как? Эта девочка — и моя кузина Иеронима? — отец не лишился сознания только благодаря тому, что Леонарда и Деметриос вовремя успели подхватить его под руки. — Быть того не может! — Очень даже может, отец! Я попросила синьора Ласкариса дать мне сильнодействующий яд для Иеронимы… сегодня пригласила её к нам в дом, пока ты отсутствовал… результат видишь перед собой. — Что?! — вскричал отец, вырвавшись от Леонарды и Деметриоса. — Мессир Ласкарис, как вы могли дать яд в руки моей дочери?! — Вам не стоило доводить свою дочь то той грани отчаяния, что она убегает в ночь из дома и выпрашивает яд для своей тётки, не чувствуя себя защищённой, — невозмутимо парировал Деметриос, потом чуть тише обратился ко мне: — прошу прощения, донна Фьора, это уже немалый промах с моей стороны. Так вышло, что я создал в ходе своих экспериментов омолаживающий эликсир. Думал, им заинтересуется мать Великолепного — синьора Лукреция. Но перепутал и вместо яда по недосмотру отдал вам этот самый эликсир! — воскликнул виновато Деметриос. — Право, мессир Ласкарис, не так уж вы и виноваты, что перепутали, — успокаивала я Деметриоса, гладя по головке и похлопывая по спине вновь начавшую капризничать Иерониму, — вы же хотели мне помочь… а можно как-то обратить действие эликсира, вернуть Иерониме её возраст и облик? — Увы, донна Фьора, но нет, — не стал обнадёживать меня Деметриос, — это не яд, противоядия к нему нет. Так что донне Иерониме доведётся снова пережить взросление. Зато теперь она для вас не представляет никакой опасности. Чем такая кроха навредит?.. — Пожилой человек почесал подбородок. — Да и не нужно ей возвращать истинный возраст и облик, поделом. Меньше подлостей с кознями чинить будет людям. — Всё это, конечно, хорошо, что теперь донна Иеронима ничем не сможет навредить, — вмешалась в мой разговор с Деметриосом Леонарда, — но вы не учли два огромных «но» — клан Пацци, который насторожит исчезновение донны Иеронимы, и то, как нам всем объяснить появление маленького ребёнка в палаццо Бельтрами… — Вот над этим я как раз и ломаю голову, дорогая Леонарда. Кое-какие мысли на эту тему есть… Девочку можно выдать за подкидыша или за осиротевшую дочь моих дальних родственников… — озадаченно вымолвил отец, пройдясь по гостиной. — А что, если представить всё так, будто Иеронима уехала поправить здоровье на воды? — внезапно осенила мою голову мысль, пока я сама пыталась высвободить прядь своих волос из кулачка Иеронимы, которым она её зажала, что удалось не без борьбы.

***

Идея моя пришлась по душе всем — Леонарде, отцу и Деметриосу, моей камеристке Хатун — которую мы подробно посвятили в историю перемен над Иеронимой, взяв с молоденькой татарки клятву, что она никому об этом не проболтается. Девушка со всей искренностью заверила нас всех, что эта тайна умрёт вместе с ней, изъявив также желание стать няней для малышки, как и Леонарда. В этот же день отец пригласил к нам синьора Лоренцо, который оказался тоже посвящён в эту невероятную историю превращения Иеронимы в маленького ребёнка. Не обошлось без того, чтоб мы потом всей нашей компанией не отпаивали вином и настойками валерианы синьора Медичи, сильно потрясённого тем, что ему открылось, но помочь нам он согласился охотно. Таким образом, Лоренцо Великолепному удалось представить всё так, будто бы Иеронима Пацци уехала поправить своё пошатнувшееся здоровье на лечебные воды в Лукку. Оставить жить Иерониму было решено в моём с отцом дворце Бельтрами, выдавая её за подкидыша — найденного на крыльце в корзине и завёрнутого в одеяльце. Конечно, Иеронима взрослая намеревалась погубить меня и моего отца, если только он не согласится на все её требования, но вот Иеронима маленькая… беспомощная и беззащитная кроха, которая полностью зависима от нас, окружающих её взрослых… Взрослую Иерониму я бы с огромной радостью придушила своими руками, но вот Иеронима-малышка… которая так доверчиво смотрит на меня своими чёрными глазами, обнимает ручками за шею и называет мамой… Сердце дрогнуло и больно сжалось при одной только мысли о том, чтобы сдать её в воспитательный дом. Было даже предложение от Леонарды, чтобы оставить Иерониму на попечение Деметриоса Ласкариса (если уж к такому последствию привел как раз его омолаживающий эликсир), но эту идею быстро отмели в сторону. Во-первых, Деметриос очень занят врачебной и научной деятельностью, что исключает наличие свободного времени, которое нужно ребёнку; Во-вторых, по недосмотру взрослых Иеронима вполне может съесть или выпить что-нибудь в лаборатории Деметриоса — что, в свою очередь, сильно рискует обернуться плачевными для девочки последствиями, и в лучшем случае это отравление, про худший и помыслить страшно. Мало ли, до каких его настоек и трав доберётся… Посему и решили единогласно, что Иеронима будет жить в палаццо Бельтрами. С того дня Иеронима Пацци «уехала лечиться на воды», а во дворце Бельтрами поселилась «найденная на крыльце» и взятая в дом «воспитанница» отца Флавия. До сей поры я думала, что материнство — усыпанная лепестками роз радужная тропинка, по обочинам которой растут цветы, но Иеронима своим примером показала мне, как же я ошибалась и какой была наивной дурочкой. Помню, все годы моего детства Леонарда сетовала, что я сущий чертёнок, ни минуты не могу спокойно усидеть на месте — будто кто шило в одно место воткнул, упрямая и неуправляемая, да и веду себя не так, как подобает паиньке-девочке из хорошей семьи. — А я ещё тебя называла несносным ребёнком, моя девочка, — жаловалась мне как-то Леонарда, отмывая стены от художеств Иеронимы — крошечная дама Пацци каким-то образом добралась до моих белил и помады с сурьмой, как выяснилось. — На твой счёт я была несправедлива. На фоне донны Иеронимы ты сама покладистость. Конечно, меня нельзя было назвать в детстве образцом послушания и кротости, но Иеронима явно превосходила меня по части игры на нервах старших — будучи куда более непоседливой, шаловливой и склонной ко всякого рода детским проказам. То эта маленькая и вредная особа залезет в миску, где Леонарда оставила подниматься тесто на пирог, и потом нам приходилось отмывать эту маленькую чертовку, то старый Ринальдо вытаскивает её едва ли не из-под самых копыт отцовского коня Зевса — когда Иеронима улизнула в конюшню из сада внутреннего дворика, где гуляла с Хатун… Бедную девушку едва удар не хватил, стоило ей на минутку отвернуться и вдруг обнаружить, что ребёнка нет рядом. Занималась я как-то рисованием и учила рисовать Иерониму, так потом пришлось воевать с девчушкой за краски — которые она норовила съесть. На одном из моих платьев, небрежно брошенного на кресле в моей комнате, Иеронима повыдёргивала едва ли не всю вышивку и отодрала искусственные цветы из ткани. Нет бы спокойно играть с куклами, сшитыми мной и Леонардой с Хатун специально для Иеронимы, и вырезанными из дерева отцом зверушками, так нет — занятия вредительством ведь куда более увлекательны. В один ясный и тёплый, безоблачный весенний день я и Хатун играли с Иеронимой в саду внутреннего дворика, Хатун плела для девочки венки из клевера и одуванчиков, а я читала вслух сонеты Петрарки — чтобы занять и развлечь Иерониму. Леонарда была с нами и развешивала на верёвке свежевыстиранные одежду и постельное бельё. Разумеется, Иерониме пришла в голову идея пораскидать то, что постирали с таким трудом, и забраться в огромный таз — зарываясь в то, что не успела раскидать по земле. Каждое кормление сиятельной персоны Иеронимы Пацци превращалось в сущий кошмар: мне, Леонарде и Хатун приходилось лезть из кожи вон так и этак, всячески упрашивать ребёнка поесть — припугивая, что она так и останется маленькой, если не будет хорошо питаться; обычно, когда её кормили кашами и супами, поили молоком, потом эти каши и супы с молоком были везде — на лице и одежде Иеронимы, на пытавшихся её накормить нас, на скатерти и на полу; с горем пополам Иеронима соглашалась есть фигурки животных из овощей и фруктов, приготовленные специально для неё Леонардой. Особым мучением были попытки уложить Иерониму спать — приходилось едва ли не с бубном танцевать перед ней, устраивать небольшие представления с её многочисленными тряпичными куклами, в ход шло чтение перед сном сказок и сонетов, и мало помогало то, что отец после недолгих уговоров соглашался поиграть с Иеронимой в рыцарей, катая её на шее и на спине — эта малая заноза как стояла чуть ли не на ушах, упорствуя в своём нежелании спать, так и продолжала, норовя вылезти из отведённой для неё моей детской кроватки. Кое-как мне удавалось утихомирить Иерониму, взяв её на руки и прогуливаясь с ней по комнате, укачивая и бережно прижимая к себе, напевая колыбельную, которую мне часто пела Леонарда: — Чудесных вещей мы накупим, гуляя По тихим предместьям в воскресный денёк. Ах, белая роза, малютка родная, Ах, белая роза, мой нежный цветок! Вчера мне пречистая дева предстала, — Стоит возле печки в плаще золотом И молвит мне: «Ты о ребёнке мечтала, — Я дочку тебе принесла под плащом». «Скорей, мы забыли купить покрывало, Беги за иголкой, за ниткой, холстом». Чудесных вещей мы накупим, гуляя По тихим предместьям в воскресный денёк. «Пречистая, вот колыбель, поджидая, Стоит в уголке за кроватью моей. Найдется ль у бога звезда золотая, Моей ненаглядной дочурки светлей?» «Хозяйка, что делать с холстом?» «Дорогая, садись, для малютки приданое шей!» Ах, белая роза, малютка родная, Ах, белая роза, мой нежный цветок! «Ты холст постирай». «Где же?» «В речке прохладной. Не пачкай, не порть, — сядь у печки с иглой И юбочку сделай да лифчик нарядный, А я на нем вышью цветок голубой». «О горе! Не стало твоей ненаглядной! Что делать?» «Мне саван готовь гробовой». Чудесных вещей мы накупим, гуляя По тихим предместьям в воскресный денёк. Ах, белая роза, малютка родная, Ах, белая роза, мой нежный цветок! Убаюканная моим голосом, Иеронима смыкала глаза и засыпала, склонив голову мне на плечо и тихонько посапывая, но стоило положить её в кроватку, как она просыпалась и начинала жалобно плакать, просясь на руки. Приходилось по новой её баюкать, укачивать и брать спать с собой. Леонарда мягко выговаривала мне за это, мол, у Иеронимы есть своя комната и кроватка, нечего её приучать спать со мной в кровати — потом привыкнет и отучать придётся долго-хлопотно, и вообще не надо идти у неё на поводу. Это проще сказать, чем сделать — не в силах видеть, как Иеронима готова разрыдаться, обиженно сопит в своей кроватке, тянет ко мне ручки и упрашивает: «Мама, возьми к себе, мамочка», я моментально сдавалась. Забирала её из кроватки, уносила спать в свою комнату, клала в кровать рядом с собой и плотно укрывала одеялом, целуя перед сном в макушку и лоб. Довольная донельзя, девочка льнула ко мне и крепко прижималась, уткнувшись личиком мне в грудь, моментально засыпала с улыбкой на губах. Лежит себе рядышком со мной, как довольный котёнок под тёплым боком матери-кошки, глаза закрыты… В эти моменты меня переполнял такой трепет, такая нежность, непонятное и неизвестное доселе чувство… И уже как-то иногда забывала, что малышка Флавия — вовсе не отцовская воспитанница, я никакая ей не мать, что на самом деле это Иеронима Пацци под омолаживающим эликсиром — желавшая извести меня и моего отца… Сама не понимаю, что со мной творится… но так приятно иногда представить, что получившая вымышленное имя Флавия Иеронима — моя родная дочь, а я вовсе не покинутая жена не любящего меня мужа — дожидаюсь возвращения с войны её отца, который безмерно любит нас обеих. Один просвет всё же есть — забота о малютке не оставляла мне времени на то, чтобы сожалеть о своей поруганной и захлебнувшейся в скверне первой любви.